— Ну
что ты говоришь пустяки, — сердито перебил Калугин, — уж я видел их здесь больше тебя и всегда, и везде скажу, что наши пехотные офицеры, хоть правда во в[шах] и по 10 дней белья не переменяют, а это герои, удивительные люди.
Неточные совпадения
—
Ты куда ранен? — спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого, исхудалого солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я
говорю: «робко спрашиваете», потому
что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто перенес их.
Когда кто-нибудь
говорит,
что он был на 4-м бастионе, он
говорит это с особенным удовольствием и гордостью; когда кто
говорит: «я иду на 4-й бастион», непременно заметно в нем маленькое волнение или слишком большое равнодушие; когда хотят подшутить над кем-нибудь,
говорят: «
тебя бы поставить на 4-й бастион»; когда встречают носилки и спрашивают: «откуда?» большей частью отвечают: «с 4-го бастиона».
Она часто про
тебя говорит: Вот Михайлов!
говорит она, так это душка человек — я готова расцеловать его, когда увижу — он сражается на бастионах и непременно получит Георгиевский крест, и про него в газетах напишут и т. д. и т. д., так
что я решительно начинаю ревновать к
тебе».
Рассказывал же нам один приезжий из Петербурга (он у министра по особым порученьям, премилый человек, и теперь, как в городе никого нет, такая для нас рисурс,
что ты себе представить не можешь) — так он
говорит наверно,
что наши заняли Евпаторию, так
что французам нет уж сообщения с Балаклавой, и
что у нас при этом убито 200 человек, а у французов до 15 тыс.
Жена была в таком восторге по этому случаю,
что кутила целую ночь и
говорит,
что ты наверное, по ее предчувствию, был в этом деле и отличился»…
— Да уж верно Калугин знает, — сказал полковнику кн. Гальцин, —
ты знаешь, мне нынче В… про
тебя говорил,
что ты молодцом.
Когда они вышли на крыльцо, меньшой всё спрашивал у брата: «ну,
что ты, как, расскажи», и всё
говорил, как он рад его видеть, но сам ничего не рассказывал.
— Право, я
тебе без шуток
говорю, всё мне так гадко стало,
что я желал поскорей в Севастополь. Да впрочем, ведь ежели здесь счастливо пойдет, так можно еще скорее выиграть,
чем в гвардии: там в 10 лет в полковники, а здесь Тотлебен так в 2 года из подполковников в генералы. Ну а убьют, — так
что же делать!
—
Что,
ты был когда-нибудь в схватке? — спросил он вдруг у брата, совершенно забыв,
что не хотел
говорить с ним.
А теперь! голландская рубашка уж торчит из-под драпового с широкими рукавами сюртука, 10-ти рублевая сигара в руке, на столе 6-рублевый лафит, — всё это закупленное по невероятным ценам через квартермейстера в Симферополе; — и в глазах это выражение холодной гордости аристократа богатства, которое
говорит вам: хотя я
тебе и товарищ, потому
что я полковой командир новой школы, но не забывай,
что у
тебя 60 рублей в треть жалованья, а у меня десятки тысяч проходят через руки, и поверь,
что я знаю, как
ты готов бы полжизни отдать за то только, чтобы быть на моем месте.
Неточные совпадения
Хлестаков. Стой,
говори прежде одна.
Что тебе нужно?
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому
что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда?
Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если
что, велит запереть двери. «Я
тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у меня, любезный, поешь селедки!»