Неточные совпадения
Люди считали, что священно и важно не
это весеннее утро, не
эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, чтò они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом.
Даже на тюремном дворе был свежий, живительный воздух полей, принесенный ветром в город. Но в коридоре был удручающий тифозный воздух, пропитанный запахом испражнений, дегтя и гнили, который тотчас же приводил в уныние и грусть всякого вновь приходившего
человека.
Это испытала на себе, несмотря на привычку к дурному воздуху, пришедшая со двора надзирательница. Она вдруг, входя в коридор, почувствовала усталость, и ей захотелось спать.
Вечером в комнату вошел высокий
человек с длинными седеющими волосами и седой бородой; старик
этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь, рассматривать ее и шутить с нею.
Кроме того, она
этим думала отплатить и своему соблазнителю, и приказчику, и всем
людям, которые ей сделали зло.
В конце же недели поездка в государственное учреждение — участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора — мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограждения от преступления не только
людям, но и животным стыд, осматривали
этих женщин и выдавали им патент на продолжение тех же преступлений, которые они совершали с своими сообщниками в продолжение недели.
Предводитель был либеральный
человек, и он вместе с некоторыми единомышленниками боролся против наступившей при Александре III реакции и весь был поглощен
этой борьбой и ничего не знал о своей несчастной семейной жизни.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых
людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения
этого свойства и ценил
это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других
людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
И Нехлюдов, как и всегда, среди незнакомых
людей, принимал
это как должное.
Член
этот, очень аккуратный
человек, нынче утром имел неприятное столкновение с женой за то, что жена израсходовала раньше срока данные ей на месяц деньги.
Судебный пристав
этот был честный
человек, университетского образования, но не мог нигде удержаться на месте, потому что пил запоем. Три месяца тому назад одна графиня, покровительница его жены, устроила ему
это место, и он до сих пор держался на нем и радовался
этому.
И наконец третий член суда, тот самый Матвей Никитич, который всегда опаздывал, —
этот член был бородатый
человек с большими, вниз оттянутыми, добрыми глазами.
То же, что труд его в суде, состоящий в том, чтобы приводить
людей к присяге над Евангелием, в котором прямо запрещена присяга, был труд нехороший, никогда не приходило ему в голову, и он не только не тяготился
этим, но любил
это привычное занятие, часто при
этом знакомясь с хорошими господами.
Нехлюдов в
это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного в ней
человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается
этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые не могли, по его понятию, быть его женой, были для него не женщины, а
люди. Но случилось, что в
это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми: двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
С
этих пор отношения между Нехлюдовым и Катюшей изменились и установились те особенные, которые бывают между невинным молодым
человеком и такой же невинной девушкой, влекомыми друг к другу.
Но она напрасно боялась
этого: Нехлюдов, сам не зная того, любил Катюшу, как любят невинные
люди, и его любовь была главной защитой от падения и для него и для нее.
Но когда к
этому развращению вообще военной службы, с своей честью мундира, знамени, своим разрешением насилия и убийства, присоединяется еще и развращение богатства и близости общения с царской фамилией, как
это происходит в среде избранных гвардейских полков, в которых служат только богатые и знатные офицеры, то
это развращение доходит у
людей, подпавших ему, до состояния полного сумасшествия эгоизма.
Дела не было никакого, кроме того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими
людьми мундире, в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими
людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же
людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить
этому других
людей.
Другого занятия не было, и самые высокопоставленные
люди, молодые, старики, царь и его приближенные не только одобряли
это занятие, но хвалили, благодарили за
это.
В особенности развращающе действует на военных такая жизнь потому, что если невоенный
человек ведет такую жизнь, он в глубине души не может не стыдиться такой жизни. Военные же
люди считают, что
это так должно быть, хвалятся, гордятся такою жизнью, особенно в военное время, как
это было с Нехлюдовым, поступившим в военную службу после объявления войны Турции. «Мы готовы жертвовать жизнью на войне, и потому такая беззаботная, веселая жизнь не только простительна, но и необходима для нас. Мы и ведем ее».
Может быть, в глубине души и было у него уже дурное намерение против Катюши, которое нашептывал ему его разнузданный теперь животный
человек, но он не сознавал
этого намерения, а просто ему хотелось побывать в тех местах, где ему было так хорошо, и увидать немного смешных, но милых, добродушных тетушек, всегда незаметно для него окружавших его атмосферой любви и восхищения, и увидать милую Катюшу, о которой осталось такое приятное воспоминание.
Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других
людей, и другой — животный
человек, ищущий блага только себе и для
этого блага готовый пожертвовать благом всего мира.
В
этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нем петербургской и военной жизнью,
этот животный
человек властвовал в нем и совершенно задавил духовного
человека.
И, сделав усилие над собой и помня то, как в
этих случаях поступают вообще все
люди в его положении, он обнял Катюшу за талию.
Тот животный
человек, который жил в нем, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного
человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня утром в церкви, и
этот страшный животный
человек теперь властвовал один в его душе.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей
эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным
человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за
это. Он и дал ей
эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием
этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза
людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым
человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для
этого было одно средство: не думать об
этом. Так он и сделал.
После речи товарища прокурора со скамьи адвоката встал средних лет
человек во фраке, с широким полукругом белой крахмальной груди, и бойко сказал речь в защиту Картинкина и Бочковой.
Это был нанятый ими зa 300 рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал всю вину на Маслову.
Потом, когда он предположил, что присяжные уже достаточно прониклись
этими истинами, он стал развивать другую истину о том, что убийством называется такое действие, от которого происходит смерть
человека, что отравление поэтому тоже есть убийство.
Да, несмотря на арестантский халат, на всё расширевшее тело и выросшую грудь, несмотря на раздавшуюся нижнюю часть лица, на морщинки на лбу и на висках и на подпухшие глаза,
это была несомненно та самая Катюша, которая в Светло-Христово Воскресение так невинно снизу вверх смотрела на него, любимого ею
человека, своими влюбленными, смеющимися от радости и полноты жизни глазами.
Нехлюдов был принимаем в числе
этих друзей и потому, что он считался умным молодым
человеком, и потому, что его мать была близким другом семьи, и потому, что хорошо бы было, если бы Мисси вышла за него.
— Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что
это очень тяжело для
людей с сердцем, — сказала она по-французски.
В
это время доктор встал и, как домашний
человек, ничего не говоря, вышел из комнаты. Софья Васильевна проводила его глазами, продолжая разговор.
И он вдруг понял, что то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к
людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в
этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
И он вспомнил свое вчерашнее намерение всё сказать ее мужу, покаяться перед ним и выразить готовность на всякое удовлетворение. Но нынче утром
это показалось ему не так легко, как вчера. «И потом зачем делать несчастным
человека, если он не знает? Если он спросит, да, я скажу ему. Но нарочно итти говорить ему? Нет,
это ненужно».
«Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, — думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. — Они опасные, а мы не опасные?.. Я — распутник, блудник, обманщик, и все мы, все те, которые, зная меня таким, каков я есмь, не только не презирали, но уважали меня? Но если бы даже и был
этот мальчик самый опасный для общества
человек из всех
людей, находящихся в
этой зале, то что же, по здравому смыслу, надо сделать, когда он попался?
Ведь очевидно, что мальчик
этот не какой-то особенный злодей, а самый обыкновенный —
это видят все —
человек, и что стал он тем, что есть, только потому, что находился в таких условиях, которые порождают таких
людей. И потому, кажется, ясно, что, для того чтобы не было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить те условия, при которых образуются такие несчастные существа.
Для того же, чтобы уничтожить те условия, в которых зарождаются такие
люди, не только ничего не делаем, но только поощряем те заведения, в которых они производятся. Заведения
эти известны:
это фабрики, заводы, мастерские, трактиры, кабаки, дома терпимости. И мы не только не уничтожаем таких заведений, но, считая их необходимыми, поощряем, регулируем их.
А ведь стоило только найтись
человеку, — думал Нехлюдов, глядя на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь
этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда нашелся
человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные
люди, не то что позаботились о том, чтобы уничтожить те причины, которые довели
этого мальчика до его теперешнего положения, а хотим поправить дело тем, что будем казнить
этого мальчика.
А
это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое живет в каждом
человеке.
Она прежде сама верила в добро и в то, что
люди верят в него, но с
этой ночи убедилась, что никто не верит в
это, и что всё, что говорят про Бога и добро, всё
это делают только для того, чтобы обманывать
людей.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним
людям называть учителями других
людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить
людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как
это делалось здесь, а запретил всякое насилие над
людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Священник с спокойной совестью делал всё то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что
это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые
люди и теперь верят духовное и светское начальство.
Так же верил и дьячок и еще тверже, чем священник, потому что совсем забыл сущность догматов
этой веры, а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за всё есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят, и потому выкрикивал свои: «помилось, помилось», и пел, и читал, что положено, с такой же спокойной уверенностью в необходимости
этого, с какой
люди продают дрова, муку, картофель.
Если бы не было
этой веры, им не только труднее, но, пожалуй, и невозможно бы было все свои силы употреблять на то, чтобы мучать
людей, как они
это теперь делали с совершенно спокойной совестью.
Смотритель был такой доброй души
человек, что он никак не мог бы жить так, если бы не находил поддержки в
этой вере.
Большинство же арестантов, за исключением немногих из них, ясно видевших весь обман, который производился над
людьми этой веры, и в душе смеявшихся над нею, большинство верило, что в
этих золоченых иконах, свечах, чашах, ризах, крестах, повторениях непонятных слов: «Иисусе сладчайший»и «помилось» заключается таинственная сила, посредством которой можно приобресть большие удобства в
этой и в будущей жизни.
Хотя большинство из них, проделав несколько опытов приобретения удобств в
этой жизни посредством молитв, молебнов, свечей, и не получило их, — молитвы их остались неисполненными, — каждый был твердо уверен, что
эта неудача случайная, и что
это учреждение, одобряемое учеными
людьми и митрополитами, есть всё-таки учреждение очень важное и которое необходимо если не для
этой, то для будущей жизни.
Несколько
человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на
этом повороте к тюрьме, шагах в ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное здание тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.