Неточные совпадения
— Я
думала,
что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fêtes et tous ces feux d’artifice commencent à devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
— Я
думаю, — сказал князь улыбаясь, —
что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
— Я часто
думаю, — продолжала Анна Павловна после минутного молчания, придвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим,
что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный: — я часто
думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни.
Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот
думал,
что он особенно нынче любезен.
— Вы
думаете?.. — сказала Анна Павловна, чтобы сказать
что́-нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал,
что план аббата был химера.
— Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] — проговорила она. — Voyons, à quoi pensez-vous? — обратилась она к князю Ипполиту: — apportez-moi mon ridicule. [
Что ж вы? О
чем вы
думаете? — принесите мой ридикюль.]
— Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят,
что не успел еще
подумать о климате, — сказал он.
Подумаешь,
что весь свет потерял голову.]
— Император Александр, — сказала она с грустью, сопутствовавшею всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил,
что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я
думаю, нет сомнения,
что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
— Это сомнительно, — сказал князь Андрей. — Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает,
что дела зашли уже слишком далеко. Я
думаю,
что трудно будет возвратиться к старому.
— Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить,
что́ только
думаешь. Ну,
что ж, ты решился, наконец, на что-нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? — спросил князь Андрей после минутного молчания.
— Отчего, я часто
думаю, — заговорила она, как всегда, по-французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, — отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messieurs,
что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер!
— Сегодня, когда я
подумала,
что надо прервать все эти дорогие отношения…
— Знаете
что́! — сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, — серьезно, я давно это
думал. С этого жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
И тотчас же ему пришла в голову мысль,
что данное слово ничего не значит, потому
что еще прежде,
чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он
подумал,
что все эти честные слова — такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить,
что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное,
что не будет уже ни честного, ни бесчестного.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей,
думая,
что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышалась возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
— Всю вон, а то
подумают,
что я держусь, — сказал Долохов.
«
Что́ же это так долго?»
подумал Пьер.
— Ну, ну, хорошо! — сказал старый граф, — всё горячится… Всё Бонапарте всем голову вскружил; все
думают, как это он из поручиков попал в императоры.
Что ж, дай Бог, — прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими глазами смотрела из своей засады. «
Что́ теперь будет»?
думала она.
— Я
думаю, не трогаете, — сказала Вера, — потому
что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
Мне всё равно,
что́ бы обо мне ни
думали.
—
Что́ он постарел, князь Василий? — спросила графиня. — Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И
думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] — вспомнила графиня с улыбкой.
— Часто
думаю, может, это и грех, — сказала княгиня, — а часто
думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухов живет один… это огромное состояние… и для
чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
— Бог знает, chère amie! [мой друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё-таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в
чем дело. Пускай обо мне
думают, чтó хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. — Княгиня поднялась. — Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
— Ах, ну
что́ это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис… да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну,
что вы
думаете о Булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я
думаю,
что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
— Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями,
чем политикой, — сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. — Я ничего про это не знаю и не
думаю. Москва занята сплетнями больше всего, — продолжал он. — Теперь говорят про вас и про графа.
— И вы
думаете,
что Наполеон успеет переправить армию? — спросил Борис, улыбаясь.
— Но почему вы
думаете,
что он оставит что-нибудь нам?
— О
чем вы там шумите? — вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. —
Что́ ты по столу стучишь? — обратилась она к гусару, — на кого ты горячишься? верно,
думаешь,
что тут французы пред тобой?
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете
Кто
думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
— Я
думала, не случилось ли
что́? — сказала княжна и с своим неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
— Наконец, надо
подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь,
что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и
думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли,
что я послал за Пьером, и
что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые
думают,
что знают дело больше,
чем те, с кем разговаривают.
— Ах, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно на Sophie, — я повторить не могу, —
что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю,
что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я
думала,
что эта бумага ничего не значит.
— Ah, mon ami, oubliez les torts qu’on a pu avoir envers vous, pensez que c’est votre père… peut-être à l’agonie. — Она вздохнула. — Je vous ai tout de suite aimé comme mon fils. Fiez vous à moi, Pierre. Je n’oublierai pas vos intérêts. [Забудьте, друг мой, в
чем были против вас неправы,
подумайте,
что это ваш отец… может быть при смерти. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
— Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я
думаю,
что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
Подумаешь,
что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и
что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно
подумать,
что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
— Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, André! Ты не забудь,
что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c’est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты
подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
— Я другое дело. Чтó обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому
что не знаю никакой другой жизни. А ты
подумай, André, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому
что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [не весела] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M-lle Bourienne одна…
Несмотря на то,
что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени
думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
— Уж не забыл ли я? Нет, я еще
подумал,
что ты точно клад под голову кладешь, — сказал Ростов. — Я тут положил кошелек. Где он? — обратился он к Лаврушке.
— Нет, коли бы я не
подумал про клад, — сказал Ростов, — а то я помню,
что положил.
Денисов остановился,
подумал и, видимо поняв то, на
что́ намекал Ростов, схватил его за руку.
— Здесь люди Бог знает
что́ могут
подумать, — бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, — надо объясниться…
— Я не виноват,
что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары пошел,
думал,
что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит,
что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
— Это всё хорошо, никто не
думает,
что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
— Нет, господа, нет… вы не
думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне
думаете так… я.. для меня… я за честь полка… да
что́? это на деле я покажу, и для меня честь знамени… ну, всё равно, правда, я виноват!.. — Слезы стояли у него в глазах. — Я виноват, кругом виноват!… Ну,
что́ вам еще?…
— Эк торопятся!
Что он холодную пустил, так и
думаешь, всех перебьют, — говорил унтер-офицер сердито и укоризненно.