Неточные совпадения
Во
все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, легко лежавшую на столе, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и
потом опять успокоивалась
в сияющей улыбке.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору
в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который
всем очень понравился;
потом Николай спел вновь выученную им песню...
— Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что
все это сделалось нечаянно,
в минуту гнева, болезни, и
потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть
в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
Быстрым взглядом оглядев
всех, бывших
в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного,
потом другого духовного лица.
— Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, André! Ты не забудь, что она воспитана и выросла
в свете. И
потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить
в положение каждого. Tout comprendre, c’est tout pardonner. [Кто
всё поймет, тот
всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной
в деревне и
в ее положении? Это очень тяжело.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул.
В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го-го-го-го-ство!» И опять
всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался;
потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
В начале действий он знал только то, что по
всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что
потом кто-то закричал: «конница», и наши стали стрелять.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И
в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!»
Потом, как петухи на заре, повторились голоса
в разных концах. И
всё затихло.
— Урра! Урра! Урра! — гремело со
всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал-марша;
потом «урра!…» генерал-марш и опять «урра!» и «урра!!», которые,
всё усиливаясь и прибывая, сливались
в оглушительный гул.
«Как мог быть
в нерешимости государь?» подумал Ростов, а
потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественною и обворожительною, как и
всё, что̀ делал государь.
Впереди,
в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно
в разных промежутках: тратта… тат, и
потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись
в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать
потом, что из
всей этой массы огромных красавцев-людей, из
всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей, юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«
Потом, чтó же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4-й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему, не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием
в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на
всё еще стоявшего
в том же положении нерешительности государя.
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет,
всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и
потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
«Встал
в восемь часов, читал Св. Писание,
потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу
в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда
все уже громко смеялись.
«
Всё,
всё в ней есть, — продолжал этот мужчина, — умна необыкновенно, мила и
потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, — плавает, верхом ездит отлично, а голос!
Отец с наружным спокойствием, но внутреннею злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто-нибудь хотел изменить жизнь, вносить
в нее что-нибудь новое, когда жизнь для него уже кончилась. — «Дали бы только дожить так, как я хочу, а
потом бы делали, что́ хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял
в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил
всё дело.
Любовь к праздности осталась та же и
в падшем человеке, но проклятие
всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы
в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф,
весь красный, с налитою кровью
в глазах, за шиворот вытащил Митиньку, ногой и коленкой с большою ловкостью
в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
На третий день праздника после обеда
все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул
в диванной. Старый граф отдыхал
в своем кабинете.
В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла
в комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает,
потом подошла к матери и молча остановилась.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались
в передней;
потом, прячась один за другого, вытеснились
в залу; и сначала застенчиво, а
потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хороводы и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла
в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющею улыбкой сидел
в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда-то.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покаместь, он ведет эту жизнь; но
потом его ужасала другая мысль, что так, покаместь, уже сколько людей входили, как он, со
всеми зубами и волосами
в эту жизнь и
в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
Мужчина
в обтянутых панталонах пропел один,
потом пропела она.
Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы
в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и
все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
— Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное,
всё равно, я ничему не могу учиться теперь, когда… — Петя остановился, покраснел до
поту и проговорил-таки: — когда отечество
в опасности.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и
потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям,
в то время как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или
всею губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны.
Все больше желали слушать, чем говорить.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел.
Всё ценное и дорогое было отвезено
в Богучарово. Хлеб, до 100 четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен — войсками. Мужики разорены, некоторые ушли тоже
в Богучарово, малая часть остается.
Он долго молчал, закрыв глаза;
потом утвердительно, как бы
в ответ на свои сомнения и
в подтверждение того, что он теперь
всё понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
Когда она заговорила о том, что
всё это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и
потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно-испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли
в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
— Вот как сделайте, — сказал Борис. — Je vous ferai les honneurs du camp [Я вас буду угощать лагерем.]. Лучше
всего вы увидите
всё оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А
потом вернемся и милости прошу у меня ночевать и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, — он указал третий дом
в Горках.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее
всех мест Бородинского поля.
Потом они поехали через овраг к Семеновскому,
в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов.
Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую как градом рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши, [Род укрепления. [Прим. Толстого. ]] тоже тогда еще копаемые.
Потом, когда дым застлал
всё поле,
в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии Дессе и Компана на флеши, и слева полки вице-короля, на Бородино.
Первые 15 лет XIX столетия
в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы
в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и
весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая,
потом ослабевая. — Какая причина этого движения, или по каким законам происходило оно? спрашивает ум человеческий.
Нельзя было не отступить на один переход,
потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1-го сентября, когда армия подошла к Москве — несмотря на
всю силу поднявшегося чувства
в рядах войска, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ.
Все сделали то же.
Потом граф стал обнимать Мавру Кузьминишну и Васильича, которые оставались
в Москве, и,
в то время как они ловили его руку и целовали его
в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что-то неясное, ласково-успокоительное. Графиня ушла
в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
Все они
потом как
в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда
в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением
всего русского доброго и круглого.
Из
всего, чтò мог сделать Наполеон: зимовать
в Москве, итти на Петербург, итти на Нижний Новгород, итти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел
потом Кутузов, ну чтò бы ни придумать, глупее и пагубнее того, чтò сделал Наполеон, т. е. оставаться до октября
в Москве, предоставляя войскам грабить город,
потом колеблясь оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск по разоренной Смоленской дороге — глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия.
Когда он
в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Новодевичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся
в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда
потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из-за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река,
всё заиграло
в радостном свете, — Пьер почувствовал новое, неиспытанное чувство радости и крепости жизни.
Когда сначала синим и
потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был
весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
Лиловый, кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка,
в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и
потом опять на
всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычною быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из
всех сил сжимать ее голову.
Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась
в него.
Пьер часто
потом вспоминал это время счастливого безумия.
Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но напротив, во внутренних сомнениях и противоречиях, прибегал к тому взгляду, который имел
в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
Стòит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие
в убийствах, сначала во Франции,
потом в Италии,
в Африке,
в Пруссии,
в Австрии,
в Испании,
в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют общую сущность этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность
в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и
все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что
все эти мелкие события были необходимы.
Она не понимала, отчего он так радостно, переходя от окна к балкону, улыбался под усами и подмигивал, когда на засыхающие всходы овса выпадал теплый частый дождик, или отчего, когда
в покос или уборку угрожающая туча уносилась ветром, он, красный, загорелый,
в поту, с запахом полыни и горчавки
в волосах, приходя с гумна, радостно потирая руки, говорил: ну еще денек, и мое и крестьянское
всё будет
в гумне.
И должно быть потому, что Николай не позволял себе мысли о том, что он делает что-нибудь для других, для добродетели, —
всё, чтò он делал, было плодотворно: состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтоб он купил их, и долго после его смерти
в народе хранилась набожная память об его управлении. «Хозяин был… Наперед мужицкое, а
потом свое. Ну и потачки не давал. Одно слово, — хозяин!»
Весьма часто,
в минуты раздражения, случалось, что муж с женой спорили, но долго
потом после спора Пьер к радости и удивлению своему находил, не только
в словах, но и
в действиях жены ту самую свою мысль, против которой она спорила. И не только он находил ту же мысль, но он находил ее очищенною от
всего того, чтò было лишнего, вызванного увлечением и спором,
в ее выражении.