Неточные совпадения
Много еще там было отличного,
да не
скажешь словами и мыслями даже наяву не выразишь».
—
Да, доложи. И вот возьми телеграмму, передай, что они
скажут.
— Ну, иди, Танчурочка моя. Ах
да, постой, —
сказал он, всё-таки удерживая ее и гладя ее нежную ручку.
— Карета готова, —
сказал Матвей. —
Да просительница, — прибавил он.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, —
да, с развратным отцом… Ну,
скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно?
Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Как придется.
Да вот возьми на расходы, —
сказал он, подавая десять рублей из бумажника. — Довольно будет?
— Ах
да, позвольте вас познакомить, —
сказал он. — Мои товарищи: Филипп Иваныч Никитин, Михаил Станиславич Гриневич, — и обратившись к Левину: — земский деятель, новый, земский человек, гимнаст, поднимающий одною рукой пять пудов, скотовод и охотник и мой друг, Константин Дмитрич Левин, брат Сергея Иваныча Кознышева.
— Эге!
Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, —
сказал Степан Аркадьич. — Но, впрочем, после об этом.
—
Да, после. Но мне нужно было тебя видеть, —
сказал Левин, с ненавистью вглядываясь в руку Гриневича.
—
Да где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, —
сказал Левин.
— Обедать?
Да мне ведь ничего особенного, только два слова
сказать, спросить, а после потолкуем.
— Может быть, и
да, —
сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
—
Да, батюшка, —
сказал Степан Аркадьич, покачивая головой, — вот счастливец! Три тысячи десятин в Каразинском уезде, всё впереди, и свежести сколько! Не то что наш брат.
—
Да скверно, плохо, —
сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «
Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе,
сказала она, давайте кататься вместе.
Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь
сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
—
Да, вот растем, —
сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже стал большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. — Помните, вы бывало так говорили?
— Я?
Да, я озабочен; но, кроме того, меня это всё стесняет, —
сказал он. — Ты не можешь представить себе, как для меня, деревенского жителя, всё это дико, как ногти того господина, которого я видел у тебя…
—
Да, я видел, что ногти бедного Гриневича тебя очень заинтересовали, — смеясь
сказал Степан Аркадьич.
—
Да, —
сказал Левин медленно и взволнованно. — Ты прав, я дик. Но только дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал. Теперь я приехал…
—
Да нехорошо. Ну,
да я о себе не хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, —
сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
— Ах, всё-таки, —
сказал Левин, — всё-таки, «с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь…»
Да.
— Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, —
сказал Степан Аркадьич. — Поезжай завтра утром, классически, делать предложение, и
да благословит тебя Бог…
— Приеду когда-нибудь, —
сказал он. —
Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё от женщин. Ты мне
скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, — ты мне дай совет.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет!
Скажу правду.
Да с ним не может быть неловко. Вот он,
сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
—
Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он не может верить, —
сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
— Может быть, —
сказал Степан Аркадьич. — Что-то мне показалось такое вчера.
Да, если он рано уехал и был еще не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень жаль.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, —
сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. —
Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
— До свиданья, Иван Петрович.
Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите его ко мне, —
сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
— Ваш брат здесь, —
сказал он, вставая. — Извините меня, я не узнал вас,
да и наше знакомство было так коротко, —
сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно, не помните меня.
—
Да, мы всё время с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, —
сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относившаяся к нему.
—
Да? — тихо
сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
—
Да, вся надежда на тебя, —
сказал Степан Аркадьич.
— Я?…
Да, —
сказала Анна. — Боже мой, Таня! Ровесница Сереже моему, — прибавила она, обращаясь ко вбежавшей девочке. Она взяла ее на руки и поцеловала. — Прелестная девочка, прелесть! Покажи же мне всех.
—
Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, —
сказала она, — если он чувствует, что от вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять быть его женою после нее? Мне жить с ним теперь будет мученье, именно потому, что я люблю свою прошедшую любовь к нему…
— Не знаю, не могу судить… Нет, могу, —
сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу.
Да, я простила бы. Я не была бы тою же,
да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
— Она у меня есть в альбоме, —
сказала она, —
да и кстати я покажу моего Сережу, — прибавила она с гордою материнскою улыбкой.
«
Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней»,
сказала себе Кити.
—
Да, разумеется, —
сказал Константин, вглядываясь в румянец, выступивший под выдающимися костями щек брата.
—
Да вот уж второй год. Здоровье их очень плохо стало. Пьют много, —
сказала она.
—
Да, —
сказала она, робко оглядываясь на дверь, в которой показался Николай Левин.
—
Да приезжай теперь ко мне, —
сказал Левин. — Как бы мы хорошо устроились!
—
Да, но, как ни говори, ты должен выбрать между мною и им, —
сказал он, робко глядя в глаза брату. Эта робость тронула Константина.
—
Да ты думаешь, она ничего не понимает? —
сказал Николай. — Она всё это понимает лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то хорошее, милое?
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, —
сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. —
Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
—
Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, —
сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! —
сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли?
Да!
—
Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, —
сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.
Да, слава Богу, и нечего говорить»,
сказала она себе.
—
Да после обеда нет заслуги! Ну, так я вам дам кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, —
сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
— Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и
скажи себе:
да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?