Неточные совпадения
— Кланяйся и благодари,
да скажи ты своему барину от меня, Агафья, что он самый умный человек во всем городе.
— Вот!
да как он мог узнать про то, что я тебе
скажу?
Да и насчет Дарьи Прасковья слишком уж скоро повинилась: верно, что-нибудь про себя оставила, чего не хотела
сказать…»
— Ба,
да вы сами на выходе! А мне-то ведь
сказали, что вы совсем прихворнули от занятий.
— Ну
да как же? Мамаша, правда, сначала узнала через Алену Фроловну, мою няню; ей ваша Настасья прибежала
сказать. Ведь вы говорили же Настасье? Она говорит, что вы ей сами говорили.
— А вот же вам в наказание и ничего не
скажу дальше! А ведь как бы вам хотелось услышать? Уж одно то, что этот дуралей теперь не простой капитан, а помещик нашей губернии,
да еще довольно значительный, потому что Николай Всеволодович ему всё свое поместье, бывшие свои двести душ на днях продали, и вот же вам бог, не лгу! сейчас узнал, но зато из наивернейшего источника. Ну, а теперь дощупывайтесь-ка сами; больше ничего не
скажу; до свиданья-с!
И вдруг, после двадцати лет, ребенок захотел жениться, жени
да жени, письмо за письмом, а у ней голова в уксусе и… и вот и достиг, в воскресенье женатый человек, шутка
сказать…
— Какая тут аллегория! Вы, я вижу, смеетесь… Степан Трофимович правду
сказал, что я под камнем лежу, раздавлен,
да не задавлен, и только корчусь; это он хорошо сравнил.
—
Да ведь не
скажешь, оттого и не спрашиваю.
—
Да уж пойму, ты
скажи, кто?
— Боже,
да ведь он хотел
сказать каламбур! — почти в ужасе воскликнула Лиза. — Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив; вы с утра до ночи будете меня тогда уверять, что я стала без ноги интереснее! Одно непоправимо — вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете под руку, мы будем не пара!
А впрочем, нельзя не
сказать: вообразите, человек в жизни видел меня два раза,
да и то нечаянно, и вдруг теперь, вступая в третий брак, воображает, что нарушает этим ко мне какие-то родительские обязанности, умоляет меня за тысячу верст, чтоб я не сердился и разрешил ему!
Да всякий из них лично обидится на того, кто
скажет, что я с тайными замыслами.
— А? Что? Вы что-то
сказали? Вижу, вижу, что я опять, кажется, сморозил; вы не предлагали условий,
да и не предложите, верю, верю, ну успокойтесь; я и сам ведь знаю, что мне не стоит их предлагать, так ли? Я за вас вперед отвечаю и — уж конечно, от бездарности; бездарность и бездарность… Вы смеетесь? А? Что?
Да ведь я с тактикой: я вру, вру, а вдруг и умное слово
скажу, именно тогда, когда они все его ищут.
—
Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал.
Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло. Серьезно,
скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть, не читали вовсе?
Петру Степановичу, я вам
скажу, сударь, оченно легко жить на свете, потому он человека сам представит себе
да с таким и живет.
— А кто тебя знает, кто ты таков и откуда ты выскочил! Только сердце мое, сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу, дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже
да скажи, чтобы присылала почище тебя. Наняла она тебя, говори? У ней при милости на кухне состоишь? Весь ваш обман насквозь вижу, всех вас, до одного, понимаю!
— Я совершенно присоединяюсь к словам господина Кириллова… эта мысль, что нельзя мириться на барьере, есть предрассудок, годный для французов…
Да я и не понимаю обиды, воля ваша, я давно хотел
сказать… потому что ведь предлагаются всякие извинения, не так ли?
— Я согласен, что основная идея автора верна, — говорил он мне в лихорадке, — но ведь тем ужаснее! Та же наша идея, именно наша; мы, мы первые насадили ее, возрастили, приготовили, —
да и что бы они могли
сказать сами нового, после нас! Но, боже, как всё это выражено, искажено, исковеркано! — восклицал он, стуча пальцами по книге. — К таким ли выводам мы устремлялись? Кто может узнать тут первоначальную мысль?
Не сердитесь в другой раз; я пришел было вам два словечка нужных
сказать;
да вы какой-то такой…
—
Да, вам же первому и достанется,
скажет, что сами заслужили, коли вам так пишут. Знаем мы женскую логику. Ну, прощайте. Я вам, может, даже дня через три этого сочинителя представлю. Главное, уговор!
—
Да, это действительно будет сюрприз, и я действительно изумлю… — приосанился Кармазинов, — но я не
скажу вам, в чем секрет.
— Вообще о чувствах моих к той или другой женщине я не могу говорить вслух третьему лицу,
да и кому бы то ни было, кроме той одной женщины. Извините, такова уж странность организма. Но взамен того я
скажу вам всю остальную правду: я женат, и жениться или «домогаться» мне уже невозможно.
— Кстати, я давеча
сказал про вас Кармазинову, что будто вы говорили про него, что его надо высечь,
да и не просто из чести, а как мужика секут, больно.
—
Да, я распрощаюсь;
скажу свое «Merci» и уеду, и там… в Карльсруэ… закрою глаза свои, — начал мало-помалу раскисать Кармазинов.
И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия или, лучше
сказать, небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „“Нет преступления!” “„
Да, —
сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников”.
— Ну
да уж конечно, вам это ничего не стоит
сказать.
— Если бы вы не такой шут, я бы, может, и
сказал теперь:
да… Если бы только хоть каплю умнее…
— Помилуйте, — привскочил тот, — я едва одно слово
сказал,
да и то без намерения, а так, потому что его утром секли, и тотчас бросил, вижу — слишком пьян. Если бы вы не напомнили, я бы совсем и не вспомнил. От слова не могло загореться.
— Э,
да мы его вышлем, — отрезала Арина Прохоровна, — на нем лица нет, он только вас пугает; побледнел как мертвец! Вам-то чего,
скажите пожалуйста, смешной чудак? Вот комедия!
—
Да чего,
скажите, она так струсила? — зашептал и молодой человек. — Она даже меня вчера к себе не пустила; по-моему, ей за мужа бояться нечего; напротив, он так приглядно упал на пожаре, так
сказать, жертвуя даже жизнью.
— Oui, j’ai beaucoup а vous dire, chère amie. [потому что нам надо поговорить.
Да, мне нужно много
сказать вам, дорогой друг (фр.).] Я вам заплачу, заплачу! — замахал он хозяйке.
— Ничего я тут не умею сказать-с, — промолвила она чуть не плача, —
да и не поняла я почти ничего-с.
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы
сказали, а потом и я
сказал. «Э! —
сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам
скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам своим; он, для порядка, всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах ты, рожа!
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и
скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег;
да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону,
скажи, барин не плотит: прогон, мол,
скажи, казенный.
Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.