Неточные совпадения
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити
на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду,
и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это
и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова
на языке. Я скажу
тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы
и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
— Я жалею, что сказал
тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой
на волнение меньшого брата. — Я посылал узнать, где он живет,
и послал ему вексель его Трубину, по которому я заплатил.
Вот что он мне ответил.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт,
на котором всё вертится.
Вот и мое дело плохо, очень плохо.
И всё от женщин.
Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару
и держась одною рукой зa бокал, —
ты мне дай совет.
—
Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать
на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство
на весах. Однако
вот и поезд.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая
на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, —
и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее
и уважаю
и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос
и хмурясь, — прошу любить
и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот,
ты знаешь, с кем имеешь дело.
И если думаешь, что
ты унизишься, так
вот Бог, а
вот порог.
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна,
и опять густая краска удовольствия выступила
на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот, я
и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но
ты поправишь это, Долли? Да!
— Браво! Вронский! — закричал Петрицкий, вскакивая
и гремя стулом. — Сам хозяин! Баронесса, кофею ему из нового кофейника.
Вот не ждали! Надеюсь,
ты доволен украшением твоего кабинета, — сказал он, указывая
на баронессу. — Вы ведь знакомы?
— Я
вот что намерен сказать, — продолжал он холодно
и спокойно, —
и я прошу
тебя выслушать меня. Я признаю, как
ты знаешь, ревность чувством оскорбительным
и унизительным
и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено
на общество, все заметили, что
ты вела
и держала себя не совсем так, как можно было желать.
— Есть, брат!
Вот видишь ли,
ты знаешь тип женщин Оссиановских… женщин, которых видишь во сне…
Вот эти женщины бывают
на яву…
и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой предмет, что, сколько
ты ни изучай ее, всё будет совершенно новое.
—
Вот он! — сказал Левин, указывая
на Ласку, которая, подняв одно ухо
и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом, как бы желая продлить удовольствие
и как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что
тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
—
Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя
на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты.
И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна
и голени в узких рейтузах. — Что ж
ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где
ты был?
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется, я
тебя одобрил. Но
на всё есть манера.
И я думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так, как надо.
— Ведь он уж стар был, — сказал он
и переменил разговор. — Да,
вот поживу у
тебя месяц, два, а потом в Москву.
Ты знаешь, мне Мягков обещал место,
и я поступаю
на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. —
Ты знаешь, я удалил эту женщину.
— Ну, разумеется!
Вот ты и пришел ко мне. Помнишь,
ты нападал
на меня за то, что я ищу в жизни наслаждений?
— Ну
вот видишь ли, что
ты врешь,
и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его,
и,
на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну, я очень рад, что застал
тебя! Так я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
— То есть как
тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший
на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе
и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. — Мы
вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были в Москве. — Ну, Таня,
вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, —
на все стороны говорил он. — Как
ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей
и по трепливая сверху другою.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский,
вот когда серенаду.
Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
― Да,
тебе интересно. Но мне интерес уж другой, чем
тебе.
Ты вот смотришь
на этих старичков, ― сказал он, указывая
на сгорбленного члена с отвислою губой, который, чуть передвигая нога в мягких сапогах, прошел им навстречу, ―
и думаешь, что они так родились шлюпиками.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно.
Вот он всегда
на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках
и храбрился.
И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш…
ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой.
Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
―
Вот ты всё сейчас хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,]
и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась,
и теперь всё семейство
на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да
вот ты увидишь ее.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа, я думаю, что письмо длинно. Да
и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да
и полно! Где ему смотреть
на тебя?
И с какой стати ему смотреть
на тебя?
Разговаривает все
на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь
на Щукин — купцы
тебе кричат: «Почтенный!»;
на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там
тебе кавалер расскажет про лагери
и объявит, что всякая звезда значит
на небе, так
вот как
на ладони все видишь.
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так
вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь
на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее.
Вот уж
на что я, крепостной человек, но
и то смотрит, чтобы
и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».