Неточные совпадения
—
Вот я им ужо… подавальщикам! Сошлю балбеса к
тебе в вотчину,
и содержите его всем обществом
на свой счет!
— Эхма! — говорит он, — уж
и укачало
тебя!
на боковую просишься! Разжирел
ты, брат,
на чаях да
на харчах-то трактирных! А у меня так
и сна нет! нет у меня сна — да
и шабаш! Чту бы теперь, однако ж, какую бы штукенцию предпринять! Разве
вот от плода сего виноградного…
— Важно! — говорит он, — сперва выпили, а теперь трубочки покурим! Не даст, ведьма, мне табаку, не даст — это он верно сказал. Есть-то даст ли? Объедки, чай, какие-нибудь со стола посылать будет! Эхма! были
и у нас денежки —
и нет их! Был человек —
и нет его! Так-то
вот и все
на сем свете! сегодня
ты и сыт
и пьян, живешь в свое удовольствие, трубочку покуриваешь…
— Ишь пропасть какая деньжищ! — восклицал он, —
и все-то к ней в хайло уйдут! нет того, чтоб сыну пачечку уделить!
на, мол, сын мой, в горести находящийся!
вот тебе на вино
и на табак!
— Покуда — живи! — сказала она, —
вот тебе угол в конторе, пить-есть будешь с моего стола, а
на прочее — не погневайся, голубчик! Разносолов у меня от роду не бывало, а для
тебя и подавно заводить не стану.
Вот братья ужо приедут: какое положение они промежду себя для
тебя присоветуют — так я с
тобой и поступлю. Сама
на душу греха брать не хочу, как братья решат — так тому
и быть!
— Не даст! А чего бы, кажется, жалеть! Дупель — птица вольная: ни кормить ее, ни смотреть за ней — сама
на свой счет живет!
И дупель некупленный,
и баран некупленный — а
вот поди ж
ты! знает, ведьма, что дупель вкуснее баранины, — ну
и не даст! Сгноит, а не даст! А
на завтрак что заказано?
— Зачем мне
тебя притеснять, друг мой, я мать
тебе!
Вот Порфиша:
и приласкался
и пожалел — все как след доброму сыну сделал, а
ты и на мать-то путем посмотреть не хочешь, все исподлобья да сбоку, словно она — не мать, а ворог
тебе! Не укуси, сделай милость!
— Нет,
ты погоди головой-то вертеть, — сказала она, —
ты прежде выслушай! Каково мне было узнать, что он родительское-то благословение, словно обглоданную кость, в помойную яму выбросил? Каково мне было чувствовать, что я, с позволения сказать, ночей недосыпала, куска недоедала, а он — на-тко! Словно
вот взял, купил
на базаре бирюльку — не занадобилась,
и выкинул ее за окно! Это родительское-то благословение!
— Да замолчи, Христа ради… недобрый
ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить.
И вот какое мое решение будет: попробую
и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить —
и пусть себе живет, вроде как убогого,
на прокормлении у крестьян!
—
И чем
тебе худо у матери стало! Одет
ты и сыт — слава Богу!
И теплехонько
тебе,
и хорошохонько… чего бы, кажется, искать! Скучно
тебе, так не прогневайся, друг мой, —
на то
и деревня! Веселиев да балов у нас нет —
и все сидим по углам да скучаем!
Вот я
и рада была бы поплясать да песни попеть — ан посмотришь
на улицу,
и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
— А ежели
ты чем недоволен был — кушанья, может быть, недостало, или из белья там, — разве не мог
ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы
тебе? Или
вот хоть бы
и винца — ну, захотелось
тебе винца, ну,
и Христос с
тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери слово молвить тяжело!
— Оттого
и будет повестки присылать, что не бессудная. Кабы бессудная была,
и без повесток бы отняли, а теперь с повестками. Вон у товарища моего, у Горлопятова, дядя умер, а он возьми да сдуру
и прими после него наследство! Наследства-то оказался грош, а долгов —
на сто тысяч: векселя, да все фальшивые.
Вот и судят его третий год сряду: сперва дядино имение обрали, а потом
и его собственное с аукциону продали!
Вот тебе и собственность!
— Ну,
вот за это спасибо!
И Бог
тебя, милый дружок, будет любить за то, что мать
на старости лет покоишь да холишь. По крайности, приеду ужо в Погорелку — не скучно будет. Всегда я икорку любила, —
вот и теперь, по милости твоей полакомлюсь!
Петенька был неразговорчив.
На все восклицания отца:
вот так сюрприз! ну, брат, одолжил! а я-то сижу да думаю: кого это, прости Господи, по ночам носит? — ан
вот он кто!
и т. д. — он отвечал или молчанием, или принужденною улыбкою. А
на вопрос:
и как это
тебе вдруг вздумалось? — отвечал даже сердечно: так
вот, вздумалось
и приехал.
— Что
ты, что
ты! — заметалась она, — да у меня
и денег, только
на гроб да
на поминовенье осталось!
И сыта я только по милости внучек, да
вот чем у сына полакомлюсь! Нет, нет, нет!
Ты уж меня оставь! Сделай милость, оставь! Знаешь что,
ты бы у папеньки попросил!
— Что
ты! что
ты! да я бы с радостью, только какие же у меня деньги!
и денег у меня таких нет! А
ты бы к папеньке обратился, да с лаской, да с почтением!
вот, мол, папенька, так
и так: виноват, мол, по молодости, проштрафился… Со смешком да с улыбочкой, да ручку поцелуй, да
на коленки встань, да поплачь — он это любит, — ну
и развяжет папенька мошну для милого сынка.
— Вот-на! не успела повернуться — уж
и скучно показалось! А
ты поживи с нами — тогда
и увидим: может,
и весело покажется! — ответил Порфирий Владимирыч, которого глаза вдруг подернулись масленым отблеском.
— Ну, все-таки… актриса…
ты думаешь, бабушке это легко было? Так прежде, чем
на могилку-то ехать, обеденку бы
тебе отстоять, очиститься бы!
Вот я завтра пораньше велю отслужить, а потом
и с Богом!
— Что? не понравилось? Ну, да уже не взыщи — я, брат, прямик! Неправды не люблю, а правду
и другим выскажу,
и сам выслушаю! Хоть
и не по шерстке иногда правда, хоть
и горьконько — а все ее выслушаешь!
И должно выслушать, потому что она — правда. Так-то, мой друг!
Ты вот поживи-ка с нами да по-нашему —
и сама увидишь, что так-то лучше, чем с гитарой с ярмарки
на ярмарку переезжать.
— Об том-то я
и говорю. Потолкуем да поговорим, а потом
и поедем. Благословясь да Богу помолясь, а не так как-нибудь: прыг да шмыг! Поспешишь — людей насмешишь! Спешат-то
на пожар, а у нас, слава Богу, не горит!
Вот Любиньке — той
на ярмарку спешить надо, а
тебе что! Да
вот я
тебя еще что спрошу:
ты в Погорелке, что ли, жить будешь?
— Об том-то я
и говорю.
И много можно сделать,
и мало. Иногда много хочешь сделать, а выходит мало, а иногда будто
и мало делается, ан смотришь, с Божьею помощью, все дела незаметно прикончил.
Вот ты спешишь, в Москве
тебе побывать, вишь, надо, а зачем, коли
тебя спросить, —
ты и сама путем не сумеешь ответить. А по-моему, вместо Москвы-то, лучше бы это время
на дело употребить.
—
Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок,
и сиди у меня в плену!
Вот неделя пройдет — ни слова не скажу! Отстоим обеденку, поедим
на дорожку, чайку попьем, побеседуем… Наглядимся друг
на друга —
и с Богом! Да
вот что! не съездить ли
тебе опять
на могилку в Воплино? Все бы с бабушкой простилась — может, покойница
и благой бы совет
тебе подала!
— Чтоб ему хорошо там было! не как-нибудь, а настоящим бы манером! Да билетец, билетец-то выправь. Не забудь! По билету мы его после везде отыщем! А
на расходы я
тебе две двадцатипятирублевеньких отпущу. Знаю ведь я, все знаю!
И там сунуть придется,
и в другом месте барашка в бумажке подарить… Ахти, грехи наши, грехи! Все мы люди, все человеки, все сладенького да хорошенького хотим!
Вот и Володька наш! Кажется, велик ли,
и всего с ноготок, а поди-ка, сколько уж денег стоит!
—
Ты думаешь, Бог-то далеко, так он
и не видит? — продолжает морализировать Порфирий Владимирыч, — ан Бог-то —
вот он.
И там,
и тут,
и вот с нами, покуда мы с
тобой говорим, — везде он!
И все он видит, все слышит, только делает вид, будто не замечает. Пускай, мол, люди своим умом поживут; посмотрим, будут ли они меня помнить! А мы этим пользуемся, да вместо того чтоб Богу
на свечку из достатков своих уделить, мы — в кабак да в кабак!
Вот за это за самое
и не подает нам Бог ржицы — так ли, друг?
—
Тебе вот «кажется», а поразмысли да посуди — ан, может,
и не так
на поверку выйдет. Теперь, как
ты за ржицей ко мне пришел, грех сказать! очень
ты ко мне почтителен
и ласков; а в позапрошлом году, помнишь, когда жнеи мне понадобились, а я к вам, к мужичкам,
на поклон пришел? помогите, мол, братцы, вызвольте! вы что
на мою просьбу ответили? Самим, говорят, жать надо! Нынче, говорят, не прежнее время, чтоб
на господ работать, нынче — воля! Воля, а ржицы нет!