Неточные совпадения
— Знал прежде,
да забыл. А теперь знаю
только то, что мы кофей с калачом пьем,
да и тебе
только это знать советую!
— Глумов!
да ведь я немножко! Ведь если мы немножко
и поговорим — право, вреда особенного от этого не будет.
Только время скорее пройдет!
—
Да, хорошо! однако, брат,
и они… на замечании тоже! Как расходились мы, так я заметил: нет-нет
да и стоит, на всякий случай, городовой!
И такие пошли тут у них свистки, что я, грешный человек, подумал: а что, ежели «Черная шаль» тут
только предлог один!
С тех пор он
и остался у нас,
только спать уходил в квартал
да по утрам играл на бильярде в ресторане Доминика, говоря, что это необходимо в видах внутренней политики.
— Хорошо. А начальство между тем беспокоится. Туда-сюда — везде мерзость. Даже тайные советники —
и те нынче под сумнением состоят! Ни днем, ни ночью минуты покоя нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный жил
и как он нынче живет! Прежде
только одна у нас
и была болячка — пожары!
да и те как-нибудь… А нынче!
— Да-с, Захотел посмеяться
и посмеялся. В три часа ночи меня для него разбудили;
да часа с два после этого я во все места отношения
да рапорты писал. А после того,
только что было сон заводить начал, опять разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос себе отморозил — оттирали, а потом, смотрю, пора
и с рапортом! Так вся ночка
и прошла.
—
Да нет же, стой! А мы
только что об тебе говорили, то есть не говорили, а чувствовали: кого, бишь, это недостает? Ан ты… вот он он! Слушай же: ведь
и у меня до тебя дело есть.
Да, это он! — говорил я сам себе, — но кто он? Тот был тщедушный, мизерный, на лице его была написана загнанность, забитость,
и фрак у него… ах, какой это был фрак! зеленый, с потертыми локтями, с светлыми пуговицами, очевидно, перешитый из вицмундира, оставшегося после умершего от геморроя титулярного советника! А этот — вон он какой! Сыт, одет, обут — чего еще нужно!
И все-таки это — он, несомненно, он, несмотря на то, что смотрит как
только сейчас отчеканенный медный пятак!
Я не буду говорить о том, которое из этих двух сказаний более лестно для моего самолюбия:
и то
и другое не помешали мне сделаться вольнонаемным редактором"Красы Демидрона".
Да и не затем я повел речь о предках, чтобы хвастаться перед вами, — у каждого из вас самих, наверное, сзади, по крайней мере, по Редеде сидит, а
только затем, чтобы наглядно показать, к каким полезным
и в то же время неожиданным результатам могут приводить достоверные исследования о родопроисхождении Гадюков.
По крайней мере, я в течение пяти лет заявил лишь о двух пропагандах,
да и то потому
только, что письмоводитель квартального непременно этого требовал.
И вот сижу я однажды в"Эльдорадо", в сторонке, пью пиво, а между прочим
и материал для предбудущего нумера газеты сбираю — смотрю, присаживается она ко мне. Так
и так, говорит, гласную кассу ссуд открыть желаю — одобрите вы меня? — Коли капитал, говорю, имеете, так с богом! — Капитал, говорит, я имею,
только вот у мировых придется разговор вести, а я, как женщина, ничего чередом рассказать не могу! — Так для этого вам, сударыня, необходимо мужчину иметь! —
Да, говорит, мужчину!
— Вот оно самое
и есть. Хорошо, что мы спохватились скоро. Увидели, что не выгорели наши радости,
и, не долго думая, вступили на стезю благонамеренности. Начали гулять, в еду ударились, папироски стали набивать, а рассуждение оставили. Потихоньку
да полегоньку — смотрим, польза вышла. В короткое время так себя усовершенствовали, что теперь
только сидим
да глазами хлопаем. Кажется, на что лучше! а? как ты об этом полагаешь?
Вот мы подумали-подумали,
да и решились одно предприятие к благополучному концу привести, чтобы не
только словом
и помышлением, но
и самим делом заявить…
—
Да вот вчера"общие положения"набросали, а сегодня
и"улицу"прикончили. Написали довольно,
только, признаться, не очень-то нравится мне!
Только однажды подали ему ведомость — он ее
и так
и этак,
и сверху вниз
и снизу вверх,
и поперек — недостает четь копейки,
да и шабаш!
— Вся наша жизнь есть наука, сударь, с тою лишь разницей, что обыкновенные, настоящие науки проникать учат, а жизнь, напротив того, устраняться от проникновения внушает.
И только тогда, когда человек вот эту, жизненную-то, науку себе усвоит,
только тогда он
и может с некоторою уверенностью воскликнуть:
да, быть может,
и мне господь бог пошлет собственною смертью умереть!
— Глумов!
да ты вспомни
только! Идет человек по улице,
и вдруг — фюить! Ужели это не трагедия?
— А мы
только что было за устав принялись! Господи!
да не нужно ли чего-нибудь? Вина? блюдо какое-нибудь особенное, чтобы по вкусу Ивану Тимофеичу? Говорите! приказывайте! Может быть, он рассказы из русского или из еврейского быта любит, так
и за рассказчиком спосылать можно!
—
Да почесть что одним засвидетельствованием рук
и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении
только сколка льду на улицах
да бунты остались, прочее же все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить
и на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
— Ничего, обойдется! Молодкин уж поехал… Деньгами двести рублей повез
да платок шелковый на шею. Это уж сверхов, значит. Приедет!
только вот разве что аблакаты они, так званием своим подорожиться захотят, еще рубликов сто запросят. А мы уж
и посаженых отцов припасли. Пообедаем, а потом
и окрутим…
— Вот
и балык, — сказал он вслух, — в первоначальном виде в низовьях Дона плавал, тоже, чай, думал: я-ста,
да мыста! а теперь он у нас на столе-с,
и мы им закусывать будем. Янтарь-с.
Только у менял
и можно встретиться с подобным сюжетом!
Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич
и старался оживить его, объявив, что"так нынче ягода дешева, так дешева — кому
и вредно,
и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но
только что было меняло начал в ответ:"грибки,
да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав...
— Как вам сказать… Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов на сто тысяч верст, взад
и вперед, получил. На осьмнадцать лошадей по три копейки на каждую — сочтите, сколько денег-то будет? На станциях между тем ямщики
и прогонов не хотят получать, а
только"ура"кричат… А потом еще суточные по положению,
да подъемные,
да к родственникам по дороге заехать…
— Ах, вашество! — сказал он с чувством, — что же такое деньги? Деньги — наживное дело! У вас есть деньги, а ват у меня или у них (он указал на Прудентова
и Молодкина)
и совсем их нет!
Да и что за сласть в этих деньгах —
только соблазн один!
—
Да вы подумайте, что такое есть ваша жизнь? — ведь это кукуевская катастрофа —
только и можно сказать про нее!
—
И я говорю, что глупо,
да ведь разве я это от себя выдумал? Мне наплевать —
только и всего. Ну,
да довольно об этом. Так вы об украшении шкуры не думаете? Бескорыстие, значит, в предмете имеете? Прекрасно.
И бескорыстие — полезная штука. Потому что из-под бескорыстия-то, смотрите, какие иногда перспективы выскакивают!.. Так по рукам, что ли?
— А то как же… всякому свово жалко… Одно
только слово, ан оно дороже сахарного завода стоит! Знай кричи, сицилист! —
да денежки обирай! Сумели бы
и мы.
—
И это я знаю.
Да разве я заключаю? Я рад бы радостью,
только вот… Вздошников!
И Корчева тоже. Ну, что такое? зачем именно Корчева? Промыслов нет, торговли нет, произведений нет… разве что собор! Так
и собор в Кимре лучше! Михал Михалыч! что это такое?
—
Да так… Вздошников, —
только и всего.
— Пантелей Егорыч!
да ведь мы
только на денек. Посмотрим достопримечательности,
и опять в путь.
— Нечего, нечего смотреть.
Только время терять
да праздность поощрять! — зачастил Пантелей Егорыч. — Так вот что, господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор, помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, — а там
и с богом.
Вон от оранжереи
только труба торчит,
да и у той половина кирпичей растаскана.
И, в объяснение своего требования (все-таки я когда-то ему"заместо отца"был!), понес околесную, из которой можно было
только разобрать:"почему что"
да"спаси бог!".
И в заключение: ноне строго!
Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а
только не понимает.
И обыватели тоже не понимают. Тут-то бы им
и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались.
Да нельзя было
и не испугаться. До тех пор все вред был,
и все от него пользы с часу на час ждали; но
только что было польза наклевываться стала, как вдруг все кругом стихло: ни вреда, ни пользы.
И чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну,
и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят
и ждут.
— Ну вот. Я знаю, что ты малый понятливый. Так вот ты следующий свой фельетон
и начни так:"в прошлый, мол, раз я познакомил вас с"негодяем", а теперь, мол, позвольте познакомить вас с тою средой, в которой он, как рыба в воде, плавает".
И чеши! чеши! Заснули, мол? очумели от страха?
Да по головам-то тук-тук! А то что в самом деле! Ее, эту мякоть, честью просят: проснись! — а она
только сопит в ответ!
— Главное, то обидно, — жаловался Глумов, — что все это негодяй Прудентов налгал. Предложи он в ту пору параграф о разговорах —
да я бы обеими руками подписался под ним! Помилуйте! производить разговоры по программе, утвержденной кварталом,
да, пожалуй, еще при депутате от квартала — ведь это уж такая"благопристойность", допустивши которую
и"Уставов"писать нет надобности. Параграф первый
и единственный —
только и всего.
Разумеется, приказчики
и нам любезно предложили пробу. Некоторые из нас выпили
и не могли вместить, но"корреспондент"
и Очищенный попросили по другой, сказавши: было бы мокро
да в горле першило!
И им не
только не отказали в повторении, но отпустили по бутылке высших сортов на дорогу.
Откуда начали к нам модные идеи приходить —
и сама ума не приложу, а
только потихоньку
да помаленьку — смотрим, ан между нами уж
и изменники проявились.
Лягушка (вся покрываясь рубиновыми пятнами, прерывисто). Икра-то… икра… нет, икра не дешевле стала… не дешевле, не дешевле! А все оттого, что вот вы…
да вот они (хочет вцепиться в меньшую братию)… кабы вот вас,
да вот их… (Задыхается
и некоторое время
только открывает рот. Дамы в восторге машут ей платками.)
А я смотрю ей в глаза, словно околдованная,
и все думаю: прыгну
да прыгну! — как
только бог спас!
Лягушка.
Только шумели они, шумели — слышу, еще кто-то пришел. А это карась. Спасайтесь, кричит, господа! сейчас вас ловить будут! мне исправникова кухарка сказала, что
и невода уж готовы! Ну,
только что он это успел выговорить — все пискари так
и брызнули!
И об Хворове позабыли… бегут! Я было за ними — куда тебе! Ну,
да ладно, думаю, не далеко уйдете: щука-то — вот она! Потом уж я слышала…
Я на нем вымещу, я его…"Но вдруг в голове его промелькнула изумительная мысль:"А что, ежели Мошка возьмет
да скажет: довольно вы у меня, Лазарь Давыдыч, в гостях пожили! хочу я теперича, чтоб вы уехали обратно в Ошмяны?!"При этом предположении Лазарь не
только присел, но
и глаза зажмурил.
— Слушаю я тебя, голубчик, — сказал он, —
да только диву даюсь. Так ты говоришь, так говоришь, что другому, кажется,
и слов-то таких ни в жизнь не подобрать… Точно ты из тьмы кромешной выбежал,
и вдруг тебя ослепило…
И с тех пор ты ни устоять, ни усидеть не можешь…
Сидит день, сидит другой. За это время опять у него"рассуждение"прикапливаться стало,
да только вместо того, чтоб крадучись
да с ласкою к нему подойти, а оно все старую песню поет: какой же ты, братец, осел! Ну, он
и осердится. Отыщет в голове дырку (благо узнал, где она спрятана), приподнимет клапанчик, оттуда свистнет — опять он без рассуждения сидит.