Неточные совпадения
Сначала я не слыхал его объяснения и
продолжал делать свое дело; но, признаюсь, когда слова «новый
будет! новый
будет!» явственно коснулись моего слуха, то рука моя невольно опустилась.
В 18.. году, в сентябре,
будучи уже костромским помпадуром, получил я от капитан-исправника донесение, что в Нерехотском уезде появился необыкновенной величины червяк, который
поедает озимь, сию надежду будущего урожая, и что, несмотря на принятые полицейские меры, сей червь, как бы посмеиваясь над оными,
продолжает свое истребительное дело.
Легко может
быть даже, что, в виду этих мероприятий, наш незабвенный решился, не предупредив никого, сделать последний шаг, чтобы окончательно укрепить и наставить того, который в нашем интимном обществе
продолжал еще слыть под именем «безрассудного молодого человека».
Ни для кого внезапная отставка старого помпадура не
была так обильна горькими последствиями, ни в чьем существовании не оставила она такой пустоты, как в существовании Надежды Петровны Бламанже. Исправники, городничие, советники, в ожидании нового помпадура, все-таки
продолжали именоваться исправниками, городничими и советниками; она одна, в одно мгновение и навсегда, утратила и славу, и почести, и величие…
Были минуты, когда ей казалось, что она даже утратила свой пол.
— Принеси ты мне, Семен, этой рыбки — знаешь? — командовал полициймейстер в передней. — А вы, Надежда Петровна, все еще в слезах! Матушка! голубушка! да что ж это такое? —
продолжал он, входя в комнату, — ну, поплакали! ну и
будет! глазки-то, глазки-то зачем же портить!
— Вот то-то оно и есть-с! —
продолжал полициймейстер, как бы предвосхищая ее мысль, — они-то уехали, а мы вот тут отдувайся-с!
— Поверьте, —
продолжал звучать тот же медоточивый голос, — что я тем не менее отнюдь не оставался безучастным зрителем вашего горя. Господин полициймейстер, конечно, не откажется удостоверить вас, что я неоднократно приказывал и даже настаивал, чтобы вам предоставлены
были все способы… словом, все, что находится в моей власти…
Старшие все-таки улыбались при его появлении и находили, что в его физиономии
есть что-то забавное, а сверстники нередко щелкали его по носу и на ходу спрашивали: «Что, Козлик, сегодня хватим?» — «Хватим», — отвечал Козлик и
продолжал гранить тротуары на Невском проспекте, покуда не наступал час обедать в долг у Дюссо, и не обижался даже за получаемые в нос щелчки.
— Я всем говорил правду, —
продолжал предводитель, — и вам
буду правду говорить! Хотите меня слушать — слушайте! не хотите — мне что за дело!
— Собственность
есть священнейшее из прав человека! —
продолжал Митя, — и взыскания по бесспорным обязательствам…
— Шесть лет в ученье
был, —
продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка
была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимам в Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.
— Да, если вы
будете внимательны к нашим дамам… Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, —
продолжала она, обращаясь к Митеньке, — вы должны
быть нашим premier amoureux… [Первым любовником (фр.).]
— Вот у меня письмоводитель в посреднической комиссии
есть, так тот мастер за обедами предики эти говорить, —
продолжал хозяин, — вот он!
— А оттого-с, что
есть вещи, об которых в обществе благовоспитанных людей говорить нельзя-с, —
продолжал граф, и потом, к великому изумлению Козелкова, прибавил: — Я, вашество, маркиза в «Le jeu du hasard et de l’amour» [«Игра случая и любви» (фр.).] играл!
Употреблялся он преимущественно для производства скандалов и в особенности
был прелестен, когда, заложив одну руку за жилет, а другою слегка подбоченившись, молча становился перед каким-нибудь крикливым господином и взорами своих оловянных глаз как бы приглашал его
продолжать разговор.
«Скворцы» встрепенулись и, считая предмет исчерпанным, вознамерились
было, по обыкновению, шутки шутить, но Собачкин призвал их к порядку и
продолжал.
Но
будем продолжать нить нашего рассуждения.
— Я теперь так поступать
буду, —
продолжает ораторствовать помпадур, — что бы там ни случилось — закон! Пешком человек идет — покажи закон! в телеге едет — закон! Я вас дойму, милостивый государь, этим законом! Вон он! вон он! — восклицает он, завидев из окна мужика, едущего на базар, — с огурцами на базар едет! где закон? остановить его!
Помпадур пробует
продолжать спор, но оказывается, что почва, на которой стоит стряпчий, — та самая, на которой держится и правитель канцелярии; что, следовательно, тут можно найти только обход и отнюдь не решение вопроса по существу. «Либо закон, либо я» — вот какую дилемму поставил себе помпадур и требовал, чтоб она разрешена
была прямо, не норовя ни в ту, ни в другую сторону.
—
Был, сударыня, был-с! —
продолжает он с увлечением и вытягиваясь во весь рост. — Встречали-с! Провожали-с! Шагу по улице не делал, чтобы квартальный впереди народ не разгонял-с! Без стерляжьей ухи за стол не саживался-с! А что насчет этих помпадурш-с…
Иоанну д’Арк он имел уже в виду. То
была девица Анна Григорьевна Волшебнова, дочь начальника одной из местных команд, с которою Феденька находился в открытой любовной связи, но которая, и за всем тем, упорно
продолжала именовать себя девицею.
— Ну вот, видишь ли! Но
продолжаю. Во-вторых, среди моря мужиков я вижу небольшую группу дворян и еще меньшую группу купцов. Если я направлю внутреннюю политику против дворян — кто же
будет исправлять должность опоры? с кем
буду я проводить время, играть в ералаш, танцевать на балах? Ежели я расточу купцов — у кого я
буду есть пироги? Остается, стало
быть, только одно, четвертое сословие, которое могло бы
быть предметом внутренней политики, — это сословие нигилистов.
— Да-с, —
продолжал он развивать свой взгляд, — если б господа квартальные поостереглись, многих бы неприятностей можно
было избежать!
— Ежели для одного лакомства
будешь любить, —
продолжала она, — и в том я вам запрещаю! Извольте без труда оставить!
Дни проходили за днями; мою комнату
продолжали не топить, а он все думал. Я достиг в это время до последней степени прострации; я никому не жаловался, но глаза мои сами собой плакали.
Будь в моем положении последняя собака — и та способна
была бы возбудить сожаление… Но он молчал!!