Неточные совпадения
А в брюхе-то щелк! а
на уме-то только и есть одна
мысль: Господи! вскую!
Смута, произведенная этою речью, была так велика, что никто даже не обратил внимания, как «столетний старец» вышел
на середину залы и прослезился. Всех поразила
мысль: вот человек, который с лишком тридцать шесть лет благополучно служил по инспекторской части и в какие-нибудь шесть месяцев погиб, оставив ее! Пользуясь этим смятением, одна маститая особа сказала речь, хотя и не была записана в числе ораторов. Потрясая волосами, особа произнесла...
И вот, однажды утром, Надежда Петровна едва успела встать с постельки, как увидала, что
на улице происходит какое-то необыкновенное смятение. Как ни поглощена была ее
мысль воспоминаниями прошлого, но сердце ее невольно вздрогнуло и заколотилось в груди.
«Что такое дипломация?» — спрашивает он себя по этому случаю и тут же сгоряча отвечает: «Дипломация — это, брат, такое искусство, за которое тебе треухов надавать могут!» Однако и
на этой горестной
мысли он долго не останавливается, но спешит к другой и, в конце концов, даже приходит в восторженность.
— Нет, не то! — сказал Козелков, как бы отгадывая его
мысли, — поручение, которое я намерен
на вас возложить, весьма серьезно. — Митенька выговорил эти слова очень строго; но, должно быть, важный вид был не к лицу ему, потому что лакей Степан, принимавший в эту минуту тарелку у Фавори, не выдержал и поспешил поскорее уйти.
Одна
мысль денно и нощно преследует его: а ну, как прокатят
на вороных!
«А старики?» — пронеслось над душою каждого. Начались толки; предложения следовали одни за другими. Одни говорили, что ежели привлечь
на свою сторону Гремикина, то дело будет выиграно наверное; другие говорили, что надобно ближе сойтись с «маркизами» и ополчиться противу деспотизма «крепкоголовых»; один голос даже предложил подать руку примирения «плаксам», но против этой
мысли вооружились решительно все.
— Au fait, [
На самом деле (фр.).] что такое нигилизм? — продолжает ораторствовать Митенька, — откиньте пожары, откиньте противозаконные волнения, урезоньте стриженых девиц… и, спрашиваю я вас, что вы получите в результате? Вы получите: vanitum vanitatum et omnium vanitatum, [Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.) — суета сует и всяческая суета.] и больше ничего! Но разве это неправда? разве все мы, начиная с того древнего философа, который в первый раз выразил эту
мысль, не согласны насчет этого?
— Вы поймите мою
мысль, — твердит он каждый день правителю канцелярии, — я чего желаю? я желаю, чтобы у меня процветала промышленность, чтоб священное право собственности было вполне обеспечено, чтоб порядок ни под каким видом нарушен не был и, наконец, чтобы везде и
на всем видна была рука!
Я желал бы собрать всю губернию, соединить, так сказать,
на одно мгновение все административные рычаги в один пункт и сказать им: «Господа! вот моя
мысль! вот моя программа!
— Что ж, вашество, это не трудно-с; можно завтра же оповестить-с, — отвечал правитель канцелярии, заранее обольщаясь
мыслью, что часть лежащей
на нем тяжести обрушится
на других.
Моя обязанность заключается в том, чтобы подать
мысль, начертить, сделать наметку… но сплотить все это, собрать в одно целое, сообщить моим намерениям гармонию и стройность — все это, согласитесь, находится уже, так сказать, вне круга моих обязанностей,
на все это я должен иметь особого человека!
Имея таким образом определенную внутреннюю политику, я, с одной стороны, должен быть весьма озабочен ею, с другой же стороны, эта самая озабоченность должна
на каждом шагу возбуждать во мне самые разнообразные
мысли.
Я
мыслю и в то же время не
мыслю, потому что не имею в распоряжении своем человека, который следил бы за моими
мыслями, мог бы уловить их, так сказать,
на лету и, в конце концов, изложить в приличных формах.
Если задумчивость имеет источником сомнение, то она для обывателей выгодна. Сомнение (
на помпадурском языке) — это не что иное, как разброд
мыслей.
Мысли бродят, как в летнее время мухи по столу; побродят, побродят и улетят. Сомневающийся помпадур — это простой смертный, предпринявший ревизию своей души, а так как местопребывание последней неизвестно, то и выходит пустое дело.
Он был подавлен, уничтожен. Тем не менее капризная
мысль его и тут не изменила своему обычному характеру. Он не сказал себе: «Вот какое бремя лежит
на мне, безвестном кадете, выбравшемся в помпадуры! вот с чем надлежало мне познакомиться прежде, чем расточать направо и налево: „влепить“, да „закатить“!» — но вскочил, как ужаленный, и с каким-то горьким, нервным смехом воскликнул...
Чтобы осуществить эту
мысль, он прибегнул к самому первоначальному способу, то есть переоделся в партикулярное платье и в первый воскресный день incognito [Тайно (ит.).] отправился
на базарную площадь.
При отсутствии руководства, которое давало бы определенный ответ
на вопрос: что такое помпадур? — всякий чувствовал себя как бы отданным
на поругание и ни к чему другому не мог приурочить колеблющуюся
мысль, кроме тех смутных данных, которые давали сведения о темпераменте, вкусах, привычках и степени благовоспитанности той или другой из предполагаемых личностей.
А именно: путей сообщения не существует, судоходство в упадке, торговля преследует цели низкие и неблагородные, а при взгляде
на земледелие единственная
мысль, которая приходит в голову, есть следующая: всуе труждаются зиждущие!
Затем, по возвращении в Петербург, встретившись с одним приезжим из Навозного (то был Рудин, которого Феденька взял к себе в чиновники для особых поручений, несмотря
на его крайний образ
мыслей), я услышал от него следующую краткую, но выразительную аттестацию о Кротикове: «порет дичь».
Развяжите человеку руки, дайте ему свободу высказать всю свою
мысль — и перед вами уже встанет не совсем тот человек, которого вы знали в обыденной жизни, а несколько иной, в котором отсутствие стеснений, налагаемых лицемерием и другими жизненными условностями, с необычайною яркостью вызовет наружу свойства, остававшиеся дотоле незамеченными, и, напротив, отбросит
на задний план то, что
на поверхностный взгляд составляло главное определение человека.
Эта
мысль была для него как бы откровением. Заручившись ею, он вдруг совершенно ясно сознал все, что дотоле лишь смутно мелькало
на дне его доброй души.
Но по уходе пристава тоска обуяла еще пуще. Целую ночь метался он в огне, и ежели забывался
на короткое время, то для того только, чтоб и во сне увидеть, что он помпадур. Наконец, истощив все силы в борьбе с бессонницей, он покинул одинокое ложе и принялся за чтение «Робинзона Крузое». Но и тут его тотчас же поразила
мысль: что было бы с ним, если б он, вместо Робинзона, очутился
на необитаемом острове? Каким образом исполнил бы он свое назначение?
— Поймите мою
мысль. Прежде, когда письма запечатывались простым сургучом, когда конверты не заклеивались по швам — это, конечно, было легко. Достаточно было тоненькой деревянной спички, чтоб навертеть
на нее письмо и вынуть его из конверта. Но теперь, когда конверт представляет массу, почти непроницаемую… каким образом поступить? Я неоднократно пробовал употреблять в дело слюну, но, признаюсь, усилия мои ни разу не были увенчаны успехом. Получатели писем догадывались и роптали.
Я готов был прибавить: «Быть может, вы делитесь? Тогда — я понимаю! О, comme je comprends cela, monseigneur!» [О, как я понимаю это, ваша светлость! (фр.)] Но, не будучи еще
на совершенно короткой ноге с моим высокопоставленным другом, воздержался от этого замечания. Однако ж он, по-видимому, понял мою тайную
мысль, потому что покраснел, как вареный рак, и взволнованным голосом воскликнул...