Неточные совпадения
Весь город
за это нас уважает, и когда случается провожать старого или встречать нового начальника,
то я всегда при этом играю видную роль.
Но если отбывающий делал дела средние, как, например: тогда-то усмирил, тогда-то изловил, тогда-то к награде
за отлично усердную службу представил, а тогда-то реприманд сделал,
то о таких делах можно говорить со
всею пространностью, ибо они всякому уму доступны, а следовательно, и новый начальник будет их непременно совершать.
Итак, мы лишились нашего начальника. Уже
за несколько дней перед
тем я начинал ощущать жалость во
всем теле, а в ночь, накануне самого происшествия, даже жена моя — и
та беспокойно металась на постели и
все говорила: «Друг мой! я чувствую, что с его превосходительством что-нибудь неприятное сделается!» Дети тоже находились в жару и плакали; даже собаки на дворе выли.
Все это как-то странно подействовало на мои нервы, а ожесточенье бесчувственного мужичья до
того меня озлобило, что я почел
за нужное даже вмешаться.
За столом
все разместились по старшинству без особенных затруднений; только оператор врачебной управы (несколько уже выпивший) заупрямился сесть на конец стола на
том основании, что будто бы ему будут доставаться плохие куски, но и это недоразумение было улажено положительным удостоверением, что кушанья наготовлено слишком достаточно, чтобы могли иметь место подобного рода опасения.
Нечего и говорить о
том, что мы приняли решение вашего превосходительства к непременному исполнению; этого мало: предоставленные самим себе, мы думали, что этого человека мало повесить
за его злодеяния, но, узнавши о ваших начальнических словах, мы вдруг постигли
всю шаткость человеческих умозаключений и внутренне почувствовали себя просветленными…
«В 18.. году, июля 9-го дня, поздно вечером, сидели мы с Анной Ивановной в грустном унынии на квартире (жили мы тогда в приходе Пантелеймона, близ Соляного Городка, на хлебах у одной почтенной немки, платя
за все по пятьдесят рублей на ассигнации в месяц — такова была в
то время дешевизна в Петербурге, но и
та, в сравнении с московскою, называлась дороговизною) и громко сетовали на неблагосклонность судьбы.
Но тонкий старик, появившись столь неожиданно среди нас, очевидно, имел иные цели, и потому, дабы достигнуть желаемого беспрепятственно и вместе с
тем не поставить в затруднение преосвященного, великодушно разрешил
все сомнения, добровольно удалившись из церкви
за минуту до окончания богослужения.
Когда заметит, что помпадур в охоте,
то сейчас же со
всех сторон так и посыпаются на него всякие благодатные случайности: и нечаянные прогулки в загородном саду, и нечаянные встречи в доме какой-нибудь гостеприимной хозяйки, и нечаянные столкновения
за кулисами во время благородного спектакля.
Дни шли
за днями. В голове Надежды Петровны
все так перепуталось, что она не могла уже отличить «jeune fille aux yeux noirs» от «1’amour qu’est que c’est que ça». Она знала наверное, что
то и другое пел какой-то помпадур, но какой именно — доподлинно определить не могла. С своей стороны, помпадур горячился, тосковал и впадал в административные ошибки.
Дело состояло в
том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как
все люди робкие и в
то же время своевольные, хотел, чтобы Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом дни проходили
за днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Как бы
то ни было, но Надежда Петровна стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым днем умаляется.
То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету
за тридевять земель;
то кучера совсем напрасно в части высекут;
то Бламанжею скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало, и
все эти маленькие неприятности
тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до последней степени.
«А старики?» — пронеслось над душою каждого. Начались толки; предложения следовали одни
за другими. Одни говорили, что ежели привлечь на свою сторону Гремикина,
то дело будет выиграно наверное; другие говорили, что надобно ближе сойтись с «маркизами» и ополчиться противу деспотизма «крепкоголовых»; один голос даже предложил подать руку примирения «плаксам», но против этой мысли вооружились решительно
все.
Однако ж к публицистам не поехал, а отправился обедать к ma tante [Тетушке (фр.).] Селижаровой и
за обедом до такой степени очаровал
всех умным разговором о необходимости децентрализации и о
том, что децентрализация не есть еще сепаратизм, что молоденькая и хорошенькая кузина Вера не выдержала и в глаза сказала ему...
А Митенька между
тем подписывал бумаги одна
за другой и
все болтал,
все болтал.
Второе поразившее его обстоятельство было такого рода. Шел по базару полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и
все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед
за унтер-офицером, прошел по
тому же базару так называемый ябедник с
томом законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил. Стало быть, и в законе нет
того особливого вещества, которое заставляет держать руки по швам, ибо если б это вещество было,
то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
— Да
все по поводу
того разговора…
за обедом; помнишь?
За все эти послуги он имеет готовый стол и возможность с утра до вечера оставаться в хорошо натопленных и роскошно убранных салонах своего патрона и, сверх
того, от времени до времени, пользуется небольшими подачками, которые он, впрочем, принимает с большим чувством собственного достоинства.
«По целым часам в приемной у меня коптел! у притолоки стоял!
за честь себе считал, когда я не
то что рукой — мизинцем его поманю!» — восклицает он,
весь дрожа и захлебываясь от негодования.
Эта картина не последняя. Не
вся перспектива исчерпана; вслед
за описанными выше проносятся новые картины наготы и бедности, проносятся с быстротою молнии, до
тех пор, пока отуманенный взор окончательно не отказывается различать в этой мрачной, зияющей бездне будущего!
Филологи, не успевая следить
за изменениями, которые вносит жизнь в известные выражения, впадают в невольные ошибки и продолжают звать «взяткой»
то, чему уже следует, по
всей справедливости, присвоить наименование «куша».
Шалопаи проникли всюду, появились на
всех ступенях общества и постепенно образовали такое компактное ядро, что,
за неимением другого, более доброкачественного, многие усомнились, не тут ли именно и находится
та несокрушимая крепость, из которой новые веяния времени могут производить смелейшие набеги свои?
Я согласен, что в действительности Феденька многого не делал и не говорил из
того, что я заставил его делать и говорить, но я утверждаю, что он несомненно
все это думал и, следовательно, сделал бы или сказал бы, если б умел или смел. Этого для меня вполне достаточно, чтоб признать
за моим рассказом полную реальность, совершенно чуждую всякой фантастичности.
Но по уходе пристава тоска обуяла еще пуще. Целую ночь метался он в огне, и ежели забывался на короткое время,
то для
того только, чтоб и во сне увидеть, что он помпадур. Наконец, истощив
все силы в борьбе с бессонницей, он покинул одинокое ложе и принялся
за чтение «Робинзона Крузое». Но и тут его тотчас же поразила мысль: что было бы с ним, если б он, вместо Робинзона, очутился на необитаемом острове? Каким образом исполнил бы он свое назначение?
— Да-с; я насчет этого еще в кадетском корпусе такую мысль получил: кто хочет по совести жить,
тот должен так это дело устроить, чтоб не было совсем надобности воровать! И тогда
все будет в порядке и квартальным будет легко, и сечь не
за что, и обыватели почувствуют себя в безопасности-с!
В одно прекрасное утро на стогнах города показался легкомысленного вида человек, который, со стеклышком в глазу, гулял по городу, заходил в лавки, нюхал, приценивался, расспрашивал. Хотя основательные купцы на
все его вопросы давали один ответ: «проваливай!», но так как он и затем не унимался,
то сочтено было
за нужное предупредить об этом странном обстоятельстве квартальных. Квартальные, в свою очередь, бросились к градоначальнику.
Но когда я, по долгу совести, доложил о
всем вышеизложенном моему всемилостивейшему императору и повелителю Сулуку I,
то, к величайшему моему огорчению и удивлению, услышал от него: «Дурак! да нам именно это-то и нужно!» С
тех пор мне была объявлена немилость
за непонимание истинных интересов моего повелителя, а потом начались и преследования, которые разрешились изгнанием из отечества.
— Прежде
всего — у нас вовсе нет конституции! Наши степи вольны… как степи, или как
тот вихрь, который гуляет по ним из одного конца в другой. Кто может удержать вихрь, спрашиваю я вас? Какая конституция может настигнуть его? — прервал он меня так строго, что я несколько смешался и счел
за нужное извиниться.
Дни проходили
за днями; мою комнату продолжали не топить, а он
все думал. Я достиг в это время до последней степени прострации; я никому не жаловался, но глаза мои сами собой плакали. Будь в моем положении последняя собака — и
та способна была бы возбудить сожаление… Но он молчал!!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он
за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви
всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы
за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на свете еще не было, что может
все сделать,
все,
все,
все!
Осип (выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб
все живее, а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Анна Андреевна. Тебе
все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не
то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и
все светские… Только я, право, боюсь
за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! //
Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее
всех, // И
за то тебе вечно маяться!