Неточные совпадения
В это время к нам вышел сам закатившийся старик наш.
Лицо его
было подобно
лицу Печорина: губы улыбались, но глаза смотрели мрачно; по-видимому, он весело потирал руками, но
в этом потиранье замечалось что-то такое, что вот, казалось, так и сдерет с себя человек кожу с живого.
«Необходимо, чтобы администратор имел наружность благородную. Он должен
быть не тучен и не скареден, роста
быть не огромного и не излишне малого, должен сохранять пропорциональность
в частях тела и
лицо иметь чистое, не обезображенное ни бородавками, ни тем более злокачественными сыпями. Сверх сего, должен иметь мундир».
Одним словом, это
была старуха бестолковая, к которой собственно и не стоило бы ездить, если б у нее не
было друга
в лице князя Оболдуй-Тараканова.
Фавори весь превратился
в преданность; тело его словно пополам распалось: верхняя часть выдалась вперед и застыла
в неподвижности, нижняя — отпятилась назад и судорожно виляла. Фавори
был убежден, что Козелков пошлет его узнать об здоровье Марьи Петровны, и потому ухмыльнулся всем своим поганым
лицом.
— Нет, не то! — сказал Козелков, как бы отгадывая его мысли, — поручение, которое я намерен на вас возложить, весьма серьезно. — Митенька выговорил эти слова очень строго; но, должно
быть, важный вид
был не к
лицу ему, потому что лакей Степан, принимавший
в эту минуту тарелку у Фавори, не выдержал и поспешил поскорее уйти.
Таковы
были эти «великие партии»,
лицом к
лицу с которыми очутился Дмитрий Павлыч Козелков. Мудрено ли, что, с непривычки, он почувствовал себя
в этом обществе и маленьким, и слабеньким.
Principe — это вообще такая
суть вещи, которая принадлежит или отдельному
лицу, или целой корпорации
в исключительную собственность; это, если можно так выразиться, девиз, клеймо, которое имеет право носить Иван и не имеет права носить Петр.
Он начинал полемизировать с утра. Когда он приходил
в правление, первое
лицо, с которым он встречался
в передней,
был неизменный мещанин Прохоров, подобранный
в бесчувственном виде на улице и посаженный
в часть.
В прежнее время свидание это имело,
в глазах помпадура, характер обычая и заканчивалось словом: «влепить!» Теперь — на первый план выступила полемика, то
есть терзание, отражающееся не столько на Прохорове, сколько на самом помпадуре.
На другой день утром помпадур, по обыкновению, пришел
в правление. По обыкновению же,
в передней первое
лицо, с которым он встретился,
был Прохоров.
Но это
был еще только один угол картины, которая проносилась
в воображении помпадура
в то время, когда он взволнованным голосом благодарил за участие и пожелания. Дальше картина развертывалась мрачнее и мрачнее и уже прямо ставила его
лицом к
лицу с самим таинственным будущим.
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это
была первая его неудача на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление
в борьбу всевозможною помпой — и вдруг, нет главного украшения помпы, нет Пустынника! Пустынник, с своей стороны, вышел на балкон и долго следил глазами за удаляющимся экипажем Феденьки. Седые волосы его развевались по ветру, и
лицо казалось как бы закутанным
в облако. Он тоже
был раздражен и чувствовал, что нелепое объяснение с Феденькой расстроило весь его день.
Сходил бы
в департамент потолковать о назначениях, перемещениях и увольнениях, но знаю, что после бешеных дней масленицы чиновники сидят на столах, болтают ногами, курят папиросы, и на
лицах их ничего не написано, кроме:
было бы болото, а черти
будут.
Он вошел ко мне во всей форме, взволнованный. Губы его
были сухи, глаза как-то особенно блестели, все
лицо сияло восторженностью. Он
был очень мил
в эту минуту.
Он умолк, но
лицо его говорило красноречивее слов. Все оно сияло мягким, благожелательным сиянием, все
было озарено мыслью: это по части свиней, затем пойдут коровы, овцы, лошади, куры, гуси, утки! Я, с своей стороны, тоже молчал, потому что мною всецело овладела мысль: сколько-то
будет свиней у Быстрицына
в 1900 году? С каким свиным багажом он закончит девятнадцатое и вступит
в двадцатое столетие нашей эры?
Баба
была, как все вообще бабы, выросшие
в холе под сению постоялого двора или за прилавком кабака: широкая, толстомясая, большеглазая, с круглым
лицом и так называемыми сахарными грудями.
Он некоторое время стоял и, видимо, хотел что-то сказать;
быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо того только разевал рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже молчала и, повернув
в сторону рдеющее
лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями. Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами стал удаляться назад.
Итак,
в отзывах иностранцев
есть известная доля правды. Но правда эта не должна огорчать нас. Мы слишком сильны, мы пользуемся слишком несомненною внутреннею тишиной, чтобы впадать
в малодушие перед
лицом правды. Мы спокойно можем выслушать самую горькую истину, нимало не изменяя присущему нам сознанию наших доблестей.
Дорогой князь
был очень предупредителен. Он постоянно сажал меня за один стол с собою и кормил только хорошими кушаньями. Несколько раз он порывался подробно объяснить мне,
в чем состоят атрибуты помпадурства; но, признаюсь, этими объяснениями он возбуждал во мне лишь живейшее изумление. Изумление это усугублялось еще тем, что во время объяснений
лицо его принимало такое двусмысленное выражение, что я никогда не мог разобрать, серьезно ли он говорит или лжет.
Но всего прискорбнее для меня
было то, что при мне оскорбляли моего всемилостивейшего повелителя и императора Наполеона III, а
в его
лице и мою прекрасную, дорогую Францию.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи
в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По
лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Вышел вперед белокурый малый и стал перед градоначальником. Губы его подергивались, словно хотели сложиться
в улыбку, но
лицо было бледно, как полотно, и зубы тряслись.
Сделавши это, он улыбнулся. Это
был единственный случай во всей многоизбиенной его жизни, когда
в лице его мелькнуло что-то человеческое.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти.
Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но
в лице его погряз и весь Глупов.