Неточные совпадения
Что это
такое,
как не мучительное и ежеминутное умирание, которому, по горькой насмешке судьбы, нет конца?
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это
такие же песни,
как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Напрасно пренебрегают ими: в основе современной жизни лежит почти исключительно мелочь. Испуг и недоумение нависли над всею Европой; а что же
такое испуг,
как не сцепление обидных и деморализующих мелочей?
— Ну, ну, ладно, матушка!
Какие такие там «наши»! Тоже… туда же… Вели-ка подавать суп, и будем обедать!
Вот где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг,
так и говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество.
Каким родом очутилось оно для него в Болгарии, о которой он и во сне не видал? Вот уж именно: не было ни гроша — и вдруг алтын.
А болгары что? «Они с
таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с
каким, за несколько дней перед тем, встретили весть об его низложении». Вот что пишут в газетах. Скажите: ну, чем они плоше древних афинян? Только вот насчет аттической соли у них плоховато.
И находятся еще антики, которые уверяют, что весь этот хлам история запишет на свои скрижали… Хороши будут скрижали! Нет, время
такой истории уж прошло. Я уверен, что даже современные болгары скоро забудут о Баттенберговых проказах и вспомнят о них лишь тогда, когда его во второй раз увезут: «Ба! — скажут они, — да ведь это уж, кажется, во второй раз!
Как бы опять его к нам не привезли!»
Возьмем для примера хоть страх завтрашнего дня. Сколько постыдного заключается в этой трехсловной мелочи!
Каким образом она могла въесться в существование человека, существа по преимуществу предусмотрительного, обладающего зиждительною силою? Что придавило его? что заставило
так безусловно подчиниться простой и постыдной мелочи?
Все это я не во сне видел, а воочию. Я слышал,
как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом себе. Я помню
так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой думал единственно о том,
как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Я не говорю уже о том,
как мучительно жить под условием
таких метаний, но спрашиваю:
какое горькое сознание унижения должно всплыть со дна души при виде одного этого неустанно угрожающего указательного перста?
В
такой обстановке человек поневоле делается жесток. Куда скрыться от домашнего гвалта? на улицу? — но там тоже гвалт: сход собрался — судят, рядят, секут. Со всех сторон, купно с мироедами, обступило сельское и волостное начальство, всякий спрашивает, и перед всяким ответ надо держать… А вот и кабак! Слышите,
как Ванюха Бесчастный на гармонике заливается?
Как живут массы при
таких условиях?
Правда, что массы безмолвны, и мы знаем очень мало о том внутреннем жизненном процессе, который совершается в них. Быть может, что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью; быть может, они выносили его далеко не
так безучастно и тупо,
как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это
так, то
каким же образом они не вымирали сейчас же, немедленно,
как только сознание коснулось их? Одно сознание подобных мук должно убить, а они жили.
Ни одна метла не мела
так чисто,
как мел ревизующий сенатор.
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не
так неблагонадежен,
как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить
такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли,
как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд…
Какая же в том беда, что человек благороден?
Но к ней прибавилась и еще бесспорная истина, что жизнь не может и не должна оставаться неподвижною,
как бы ни совершенны казались в данную минуту придуманные для нее формы; что она идет вперед и развивается, верная общему принципу, в силу которого всякий новый успех,
как в области прикладных наук,
так и в области социологии, должен принести за собою новое благо, а отнюдь не новый недруг,
как это слишком часто оказывалось доныне.
Сами массы совсем не
так нетерпеливы и не представляют чересчур несоразмерных требований,
как об этом привыкли вопиять встревоженные умы.
Не менее мудро поступает он и с гостями во время пирований, которые приходятся на большие праздники,
как рождество, пасха или престольные, и на
такие семейные торжества,
как свадьба, крестины, именины хозяйки и хозяина. Он прямо подносит приходящему гостю большой стакан водки, чтобы он сразу захмелел.
—
Как поднесу я ему стакан, — говорит он, — его сразу ошеломит; ни пить, ни есть потом не захочется. А коли будет он с самого начала по рюмочкам пить,
так он один всю водку сожрет, да и еды на него не напасешься.
Скотину он тоже закармливает с осени. Осенью она и сена с сырцой поест, да и тело скорее нагуляет.
Как нагуляет тело, она уж зимой не много корму запросит, а к весне, когда кормы у всех к концу подойдут, подкинешь ей соломенной резки — и на том бог простит. Все-таки она до новой травы выдержит, с целыми ногами в поле выйдет.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает
таких же хозяйственных мужиков-соседей,
как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Ежели нет
такого старика, то и эта забота падает на долю священника, мешая его полевым работам, потому что пчела капризна:
как раз не усмотришь — и новый рой на глазах улетел.
Питается священник в своей семье совершенно
так же,
как и хозяйственный мужичок.
— Мужичок в сто крат лучше нашего живет, — говорит он попадье, — у него, по крайности, руки не связаны, да и семья в сборе.
Как хочет,
так и распорядится, и собой и семьей.
Дети заходят в деревни и видят крестьянских детей, о которых им говорят: «Они
такие же,
как и вы!» Но француженка-гувернантка никак не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода людей совсем особая! (франц.)]
Хотя он еще молод и не живал подолгу в деревне, но уверен, что предстоящая задача совсем не
так головоломна,
как уверяют.
Жену он тоже успел настроить в своем направлении,
так что и во сне она коров видит; за детей заранее радуется,
какие они вырастут крепкие и здоровые на вольном деревенском воздухе.
—
Как ее обработаешь! Земля в ней
как камень скипелась, лишаями поросла. Тронуть ее,
так все сохи переломаешь, да и навозу она пропасть сожрет. А навоз-то за пять верст возить нужно.
—
Какая земля,
такая и цена. И сто рублей на дороге не валяются. Со стами-то рублями мужичок все хозяйство оборудует, да еще останется.
А он что?
Как вышел из «заведения» коллежским секретарем (лет двенадцать за границей потом прожил, все хозяйству учился),
так и теперь коллежский секретарь. Даже земские собрания ни разу не посетил, в мировые не баллотировался. Связи все растерял, с бывшими товарищами переписки прекратил, с деревенскими соседями не познакомился. Только и побывал, однажды в три года, у"интеллигентного работника", полюбопытствовал,
как у него хозяйство идет.
Теперь он состоит где-то чиновником особых поручений, а сверх того, имеет выгодные частные занятия. В одной компании директорствует, в другой выбран членом ревизионной комиссии. Пробует и сам сочинять проекты новых предприятий и, быть может, будет иметь успех. Словом сказать, хлопочет и суетится
так же,
как и в деревне, но уже около более прибыльных мелочей.
В деревню он заглядывает недели на две в течение года: больше разживаться некогда. Но жена с детьми проводит там каникулы, и — упаси бог, ежели что заметит! А впрочем, она не ошиблась в старосте: хозяйство идет хоть и не
так красиво,
как прежде, но стоит дешевле. Дохода очищается триста рублей.
Потому что,
как бы ни были ослаблены узы его зависимости от общины, все-таки он числится членом ее, следовательно — привязан к известному месту, стеснен в передвижениях.
Пошутит прохожий, пошутит и сам продавец, пошутит и мироед —
так на шутке и помирятся. Расчет будет сделан все-таки,
как мироеду хочется; но, в добрый час, он и косушку поднести не прочь.
С утра до ночи голова мироеда занята расчетами; с утра до ночи взор его вглядывается в деревенскую даль. Заручившись деревенской статистикой, он мало того, что знает хозяйственное положение каждого однообщественника,
как свое собственное, но может даже напомнить односельцу о
таких предметах, о которых тот и сам позабыл.
Так что все его требования относительно земли,
как надельной,
так и арендуемой, ограничиваются тем, чтоб результаты ее производительности доставались ему даром, составляли чистую прибыль.
Быть может, он присасывается не
так солидно,
как местный абориген, но зато все его прижимки наглядны, бесстыдны и ненавистны.
О прочих наезжих мироедах распространяться я не буду. Они ведут свое дело с тою же наглостью и горячностью,
как и Иван Фомич, — только размах у них не
так широк и перспективы уже. И чиновник и мещанин навсегда завекуют в деревне, без малейшей надежды попасть в члены суб-суб-комиссии для вывозки из города нечистот.
"На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный в нашем светском обществе
как милый и неистощимый собеседник. До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и не подозревал, что ему уж семьдесят лет, до
такой степени все привыкли видеть его в урочный час на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его там видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
И очень часто с их помощью, а также при содействии других, уже успевших заручиться, шалопаев, он обретает желаемое сокровище,
так что старость не застает его врасплох,
как шалопая прежних времен.
А ежели и предстоит какая-нибудь особенность, вроде, например, привоза свежих устриц и заранее данного обещания собраться у Одинцова, то и эта неголоволомная подробность уже зараньше занесена им в carnet, [записную книжку (франц.)]
так что стоит только заглянуть туда — и весь день
как на ладони.
— Прытки вы очень! У нас-то уж давно написано и готово, да первый же Петр Николаич по полугоду в наши проекты не заглядывает. А там найдутся и другие рассматриватели… целая ведь лестница впереди! А напомнишь Петру Николаичу — он отвечает:"Момент, любезный друг, не
такой! надо момент уловить, — тогда у нас разом все проекты
как по маслу пройдут!"
Кстати, его взял под свое руководство Петр Николаич Лопаснин, который не далее
как три года тому назад разыгрывал
такую же роль,
как и Сережа, а теперь по целым годам проекты под сукном держит и все момента ждет.
По наружному виду он был
такого же высокого роста,
так же плотен и расположен к дебелости,
как и отец.
— Мне что делается! я уж стар, и умру,
так удивительного не будет… А ты береги свое здоровье, мой друг! это — первое наше благо. Умру,
так вся семья на твоих руках останется. Ну, а по службе
как?
— Это и всегда
так бывает на первых порах. Все равно
как у портных: сначала на лоскутках шить приучают, а потом и настоящее дело дадут. Потерпи, не сомневайся. В свое время будешь и шить, и кроить, и утюжить.
— Ах, папенька,
как же
так можно выражаться!..
— А все-таки машина не останавливается! — размышляет про себя Генечка, — вот что значит раз пустить ее в ход! вот
какую силу представляет собой идея государства! Покуда она не тронута, все функции государства совершаются сами собой!
Вечер, часов с девяти, Люберцев проводит в кругу товарищей, но не
таких шалопаев,
как Ростокин (он с ним почти не встречается), а
таких же основательных и солидных,
как и он сам.
— Выпито! — бессмысленно пробормотал он наконец, щелкая себя в галстух. — Да, было-таки… Но
какую мы свежую икру ели… сливки!