Неточные совпадения
—
Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче, [Ермолове. (Прим. М. Ю. Лермонтова)] — отвечал он, приосанившись. — Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, — прибавил он, —
и при нем получил два чина за дела против горцев.
Он отхлебнул
и сказал как будто про себя: «
Да, бывало!» Это восклицание подало мне большие надежды.
—
Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы
и вышли перед фрунт навеселе,
да уж
и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно
и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь,
да как тут еще водка — пропадший человек!
—
Да вот хоть черкесы, — продолжал он, — как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так
и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя был в гостях.
Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч,
и, пожалуйста, — к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке».
Да-с, с большими странностями,
и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..
—
Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты,
и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их,
и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу
и сердцу,
и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему
и перевел его ответ.
—
Да, — отвечал Казбич после некоторого молчания, — в целой Кабарде не найдешь такой. Раз — это было за Тереком — я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось,
и мы рассыпались кто куда.
Лучше было бы мне его бросить у опушки
и скрыться в лесу пешком,
да жаль было с ним расстаться, —
и пророк вознаградил меня.
—
Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы,
и пошла резня!
Вот они
и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после
и говорил это Печорину,
да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич
и спрашивает, не нужно ли баранов
и меда; я велел ему привести на другой день.
—
Да в том-то
и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?
Да притом Григорий Александрович каждый день дарил ей что-нибудь: первые дни она молча гордо отталкивала подарки, которые тогда доставались духанщице
и возбуждали ее красноречие.
—
Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во сне
и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления.
Да, они были счастливы!
— Как это скучно! — воскликнул я невольно. В самом деле, я ожидал трагической развязки,
и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. —
Да неужели, — продолжал я, — отец не догадался, что она у вас в крепости?
Да,
и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты
и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах
и на бумаге.
— Да-с,
и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца.
— Плохо! — говорил штабс-капитан, — посмотрите, кругом ничего не видно, только туман
да снег; того
и гляди, что свалимся в пропасть или засядем в трущобу, а там пониже, чай, Байдара так разыгралась, что
и не переедешь. Уж эта мне Азия! что люди, что речки — никак нельзя положиться!
Когда дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь
и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точно кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда —
да не было заряда готового!
— Помилуйте,
да эти черкесы — известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое
и не нужно, а все украдет… уж в этом прошу их извинить!
Да притом она ему давно-таки нравилась.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил
и подал ей. Я закрыл глаза руками
и стал читать молитву, не помню какую…
Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях
и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну,
да Бог ее простит!..
И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле того места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись кусты белой акации
и бузины. Я хотел было поставить крест,
да, знаете, неловко: все-таки она была не христианка…
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили в е….й полк,
и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались,
да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.
— С Казбичем? А, право, не знаю… Слышал я, что на правом фланге у шапсугов есть какой-то Казбич, удалец, который в красном бешмете разъезжает шажком под нашими выстрелами
и превежливо раскланивается, когда пуля прожужжит близко;
да вряд ли это тот самый!..
—
Да не зайдет ли он вечером сюда? — сказал Максим Максимыч, — или ты, любезный, не пойдешь ли к нему за чем-нибудь?.. Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так
и скажи… уж он знает… Я тебе дам восьмигривенный на водку…
—
Да я, знаете, так, к слову говорю; а впрочем, желаю вам всякого счастия
и веселой дороги.
Я взошел в хату: две лавки
и стол,
да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок
и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку
и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала
и стала ворчать: «Вот выдумывают,
да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело,
и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
Да скажи, кабы он получше платил за труды, так
и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует
и море шумит!
—
Да, я случайно слышал, — отвечал он, покраснев, — признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких.
И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой
и сердце под толстой шинелью?
Мы друг друга скоро поняли
и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим
и обманывать;
да притом у меня есть лакеи
и деньги!
—
Да я, кажется, все сказал…
Да! вот еще: княжна, кажется, любит рассуждать о чувствах, страстях
и прочее… она была одну зиму в Петербурге,
и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.
— Помилуй!
да этак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением…
да солдатская шинель в глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем
и страдальцем.
—
Да я вовсе не имею претензии ей нравиться: я просто хочу познакомиться с приятным домом,
и было бы очень смешно, если б я имел какие-нибудь надежды… Вот вы, например, другое дело! — вы, победители петербургские: только посмотрите, так женщины тают… А знаешь ли, Печорин, что княжна о тебе говорила?
Весело!..
Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно
и страстно кого-нибудь, — теперь я только хочу быть любимым,
и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!..
— Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула меня
и не извинилась,
да еще обернулась
и посмотрела на меня в лорнет… C’est impayable!.. [Это презабавно!.. (фр.).]
И чем она гордится? Уж ее надо бы проучить…
— Что вам угодно? — произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко,
и возле никого из знакомых ей кавалеров не было; один адъютант, кажется, все это видел,
да спрятался за толпой, чтоб не быть замешану в историю.
— Любит ли? Помилуй, Печорин, какие у тебя понятия!.. как можно так скоро?..
Да если даже она
и любит, то порядочная женщина этого не скажет…
—
Да завтра! Разве не знаешь? Большой праздник,
и здешнее начальство взялось его устроить…
—
И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, —
да, трус!
— Я думаю то же, — сказал Грушницкий. — Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин все обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело;
да не хотел
и связываться…
—
Да я вас уверяю, что он первейший трус, то есть Печорин, а не Грушницкий, — о, Грушницкий молодец,
и притом он мой истинный друг! — сказал опять драгунский капитан. — Господа! никто здесь его не защищает? Никто? тем лучше! Хотите испытать его храбрость? Это нас позабавит…
— От княгини Лиговской; дочь ее больна — расслабление нервов…
Да не в этом дело, а вот что: начальство догадывается,
и хотя ничего нельзя доказать положительно, однако я вам советую быть осторожнее. Княгиня мне говорила нынче, что она знает, что вы стрелялись за ее дочь. Ей все этот старичок рассказал… как бишь его? Он был свидетелем вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришел вас предупредить. Прощайте. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.
— Эй, тетка! — сказал есаул старухе, — поговори сыну, авось тебя послушает… Ведь это только Бога гневить.
Да посмотри, вот
и господа уж два часа дожидаются.
— Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький — того
и гляди, нос обожжет… Зато уж шашки у них — просто мое почтение!