Неточные совпадения
Я знаю даже старушек, у которых, подобно старым, ассигнациям, оба нумера давно потеряны,
да и портрет поврежден, но которые
тем не менее подчиняли себя всем огорчениям курсового лечения, потому что нигде, кроме курортов, нельзя встретить такую массу мужских панталон
и, стало быть, нигде нельзя так целесообразно освежить потухающее воображение.
Стало быть, никакого «распределения богатств» у нас нет,
да, сверх
того, нет
и накопления богатств.
А
то выдумали: нечего нам у немцев заимствоваться; покуда-де они над «накоплением» корпят, мы,
того гляди,
и политическую-то экономию совсем упраздним 22. Так
и упразднили… упразднители! Вот уже прослышит об вашем самохвальстве купец Колупаев,
да quibus auxiliis
и спросит: а знаете ли вы, робята, как Кузькину сестрицу зовут?
И придется вам на этот вопрос по сущей совести ответ держать.
Да и теоретически заняться этим вопросом,
то есть разговаривать или писать об нем, — тоже дело неподходящее, потому что для этого нужно выполнить множество подготовительных работ по вопросам о Кузькиной сестре, о бараньем роге, о Макаре, телят не гоняющем, об истинном значении слова «фюить»
и т. п.
— Получил, между прочим,
и я;
да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят.
Да черта ли мне в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим —
тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву, отвели!
да при реке,
да в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела
и могут проходить даром!
— Ваше превосходительство!
да вы бы на место съездили, осмотрелись бы, посоветовались бы,
да и тово… В старину говаривали: по нужде
и закону премена бывает, а нынче
то же изречение только в другой редакции выразить — смотришь,
и выйдет: по нужде
и чернозёму премена бывает?!
И будет у вас вместо плеши густорастущий лес!
Нет, даже Колупаев с Разуваевым —
и те недовольны. Они, конечно, понимают, что «жить ноне очень способно», но в
то же время не могут не тревожиться, что есть тут что-то «необнакавенное», чудное, что, идя по этой покатости, можно,
того гляди,
и голову свернуть.
И оба начинают просить «констинтунциев»… Нам чтоб «констинтунциев» дали, а толоконников чтоб к нам под начал определили 26,
да чтоб за печатью:
и ныне
и присно
и во веки веков.
Конечно, если бы он весь подох, без остатка — это было бы для меня лично прискорбно, но ведь мое личное воззрение никому не нужно, а сверх
того, я убежден, что поголовного умертвия все-таки не будет
и что ваши превосходительства хоть сколько-нибудь на раззавод
да оставите.
И что ж! только что стали новопреставленную Анну на литии поминать, как вдруг сверху голос: Анна,
да не
та!
— Нет, хорошо, что литература хоть изредка
да подбадривает… Помилуйте! личной обеспеченности —
и той нет! Сегодня — здесь, а завтра — фюить!
—
И на этот счет могу вашим превосходительствам доложить, — ответил я, — личная обеспеченность — это такое дело, что ежели я сижу смирно,
то и личность моя обеспечена, а ежели я начну фыркать
да фордыбачить,
то, разумеется, никто за это меня не похвалит. Сейчас за ушко
да на солнышко — не прогневайся!
Мальчик без штанов. То-то что ты не дошел! Правило такое, а ты — болезнь! Намеднись приехал в нашу деревню старшина, увидел дядю Онисима,
да как вцепится ему в бороду — так
и повис!
Так вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно"учим по-немецку"
и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж
и теперь"случай"предвидят,
и, конечно, не для
того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат"по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения:
да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
Да и эта самая Альфонсинка, которую он собрался «изуродовать»
и которая теперь, развалившись в коляске, летит по Невскому, —
и она совсем не об
том думает, как она будет через час nocer [кутить] у Бореля, а об
том, сколько еще нужно времени, чтоб «отработаться»
и потом удрать в Париж, где она начнет nocer уж взаправду, как истинно доброй
и бравой кокотке надлежит…
Да уж не слишком ли прямолинейно смотрел я на вещи там, на берегах Хопра? думается вам,
и самое большое, что вы делаете, —
и то для
того, чтоб не совсем погрязнуть в тине уступок, — это откладываете слишком щекотливые определения до возвращения в"свое место".
Сегодня нехорошее слово сказали, завтра —
и того хуже скажем, а послезавтра — возьмем
да и вымолвим.
Граф. Не вполне так, но в значительной мере —
да. Бывают, конечно, примеры, когда даже экзекуция оказывается недостаточною; но в большинстве случаев — я твердо в этом убежден — довольно одного хорошо выполненного окрика,
и дело в шляпе. Вот почему, когда я был при делах,
то всегда повторял господам исправникам: от вас зависит — все,вам дано — все,
и потому вы должны будете ответить — за все!
Но я не злопамятен, мой друг!
и, разумеется, если когда-нибудь потребуют, чтоб я определил степень ее виновности,
то я отвечу:
да, виновна, но в высшей степени заслуживает снисхождения.
Ни один самый плохонький адвокат не начнет защитительную речь ни с"
тем не менее", ни с"а дабы"(а граф Твэрдоонто так именно
и начнет), но непременно какой-нибудь фортель
да выкинет.
Да вряд ли когда-нибудь
и проснется, потому что для
того, чтоб осуществилось это пробуждение, необходимо, чтоб оно кого-нибудь интересовало.
Нечего сказать, — находка! — рассудили они, — собрали какую-то комиссию, нагнали со всех сторон народу, заставили о светопреставлении толковать,
да еще
и мнений не выражай: предосудительно, вишь!"
И кончается обыкновенно затея
тем, что"комиссия"глохнет
да глохнет, пока не выищется делопроизводитель попредприимчивее, который на все"труды"
и"мнения"наложит крест, а внизу напишет:"пошел!"
И готово.
Право, это было очень удобно.
И прежде всего удобно для самой бюрократии, потому что смягчало ее ответственность
и ограждало ее репутацию от нареканий. А главное, заставляло ее мотивировать свои действия
и в"понеже"
и"поелику"искать прибежища от внезапностей. Мысль остепенялась,
да и сам бюрократ смотрел осанистее, умнее. А обыватель утешался
тем, что он хоть что-нибудь
да понимает…
— А
ту пользу, что сегодня, например, десять"ябедников"загублено, а завтра на их месте новых двадцать явилось! А кроме
того, смотришь, одного какого-нибудь
и проглядели. Сидел он где-нибудь тихим манером в кабачке, пописывал
да пописывал — глядь, ан в губернию сенаторский гнев едет! Откуда? как? кто навлек?.. Ябедник-с!
Как это ни странно с первого взгляда, но приходится согласиться, что устами Удава говорит сама истина.
Да, хорошо в
те времена жилось. Ежели тебе тошно или Сквозник-Дмухановский одолел — беги к Ивану Иванычу. Иван Иваныч не помог (не сумел"застоять") — недалеко
и в кабак сходить. Там уж с утра ябедник Ризположенский с пером за ухом ждет. Настрочил, запечатал, послал… Не успел оглянуться — вдруг, динь-динь, колокольчик звенит. Кто приехал? Иван Александров Хлестаков приехал! Ну, слава богу!
Ежели эти мечтания осуществятся,
да еще ежели денежными штрафами не слишком донимать будут (подумайте! где же бедному литератору денег достать,
да и на что?.. на штрафы),
то будет совсем хорошо.
— Ах, ваше сиятельство!
да ведь, благодаря вам, все свет увидят! Ведь
и в кутузке посидеть ничего, если при этом сказано: понеже ты заслужил быть вверженным в кутузку,
то и ступай в оную!
С представлением о Франции
и Париже для меня неразрывно связывается воспоминание о моем юношестве,
то есть о сороковых годах.
Да и не только для меня лично, но
и для всех нас, сверстников, в этих двух словах заключалось нечто лучезарное, светоносное, что согревало нашу жизнь
и в известном смысле даже определяло ее содержание.
Так что, вместе с образчиком местной производительности, вы видите
и представителя ее,
да сверх
того, слышите
и образчик местных музыкальных мелодий.
— А вы, французы, — зудите. Заладите одно,
да и твердите на всех перекрестках. Разве это приятно? Возьмем хоть бы Мак-Магона, — разве ему приятно, что вы ему через час по ложке конституцией в нос тычете? Ангел —
и тот сбесится!
Но такой ораторской силы в настоящее время в палате нет,
да ежели бы она
и была,
то вряд ли бы ей удалось прошибить толстомясых буржуа, которых нагнал в палату со всех концов Франции пресловутый scrutin d'arrondissements, [принцип выборов по округам] выдвинувший вперед исключительно местный элемент.
Да и зрелище неизящное выходит: все был светоч, а теперь на
том месте, где он горел, сидят ожиревшие менялы
и курлыкают.
Сделать одну великую, две средних
и одну малую революцию,
и за всем
тем не быть обеспеченным от обязанности кричать (или, говоря официальным языком, pousser des cris d'allegresse: vive Henri Cinq! [испускать ликующие крики:
да здравствует Генрих Пятый!] как хотите, а это хоть кого заставит биться лбом об стену.
С этой точки зрения Виктор Гюго, например, представляется в глазах Зола чуть ли не гороховым шутом,
да, вероятно,
той же участи подверглась бы
и Жорж Занд, если б очередь дошла до нее.
За
тем да за сём время летит,
и наступает минута кончить третью главу.
Да и нельзя не снизойти, так как, в противном случае, всех бы нас на каторгу пришлось сослать,
и тогда некому было бы объявлять предписания, некого было бы, за невыполнение
тех предписаний, усмирять.
Болит не потому, чтоб ежовые рукавицы оставили в его уме неизгладимо благодарные воспоминания, а потому что вслед за вопросом о
том, куда девались эти рукавицы, в его уме возникает
и другой вопрос:
да полно, нужны ли они?
—
Да? Ну,
и прекрасно… Действительно, я… ну, допустим! Согласитесь, однако ж, что можно было придумать
и другое что-нибудь… Ну, пригрозить, обругать, что ли… А
то: Пинега!!
Да еще с прибаутками: морошку собирать, тюленей ловить… а?
И это ад-ми-ни-стра-торы!!
Да ежели вам интересно, так я уж лучше все по порядку расскажу!
— То-то, что сердцами, значит, не сошлись,
да и не
то, чтоб сердцами, а капиталом они против нас как будто отощали. Чудной ведь он! Ото всех прячется,
да высматривает, какого-то, прости господи, Пафнутьева поджидает…
— Не иначе, что так. У нас робенок,
и тот понимает: несть власть аще…14 а француз этого не знает! А может,
и они слышат, как в церквах про это читают,
да мимо ушей пропущают! Чудаки! Федор Сергеич! давно хотел я тебя спросить: как на твоем языке «король» прозывается?
А Блохин между
тем начал постепенно входить во вкус
и подпускать так называемые обиняки."Мы-ста
да вы-ста","сидим
да шипим, шипим
да посиживаем","
и куда мы только себя готовим!"
и т. д. Выпустит обиняк
и посмотрит на Федора Сергеича. А в заключение окончательно рассердился
и закричал на весь Трианон...
И действительно, начал Блохин строго, а кончил еще
того строже. Говорил-говорил,
да вдруг обратился в упор к Старосмыслову
и пророческим тоном присовокупил...
И охота была Старосмыслову"периоды"сочинять! Добро бы философию преподавал, или занимал бы кафедру элоквенции, [красноречия] а
то — на-тко! старший учитель латинского языка!
да что выдумал! Уж это самое последнее дело, если б
и туда эта язва засела! Возлюбленнейшие чада народного просвещения —
и те сбрендили! Сидел бы себе
да в Корнелие Непоте копался — так нет, подавай ему Тацита! А хочешь Тацита — хоти
и Пинегу… предатель!
Хуже всего
то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление,
и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что, в самом деле, ведь нельзя же в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку
да полегоньку,
и свое собственное сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри
и читай!
Но, с другой стороны, как размыслишь,
да к
тому же еще
и с околоточным переговоришь,
то представляется
и такое соображение: иголки имеют свойство впиваться, причинять общее беспокойство
и т. д. — неужто же так-таки
и оставить их без разыскания?
Однако бегать не привелось, ибо как ни ходко плыли навстречу молодые воспоминания, а все-таки пришлось убедиться, что
и ноги не
те,
и кровь в жилах не
та.
Да и вопросы, которые принесли эти воспоминания… уж, право, не знаю, как
и назвать их. Одни, более снисходительные, называют их несвоевременными, другие, несомненно злобные, — прямо вредными. Что же касается лично до меня… А впрочем, судите сами.
— Мы во Франции с утра до вечера говорим, — не унимался Капотт, — говорим
да говорим, а иногда что-нибудь
и скажем. Но если б нас заставили тысячу лет молчать,
то и мы, наверное, одичали бы…
Я слушал эту предику
и возмущался духом. Но так как я раз навсегда принял за правило: пускай Капотты с Гамбеттами что угодно рассказывают, а мы свою линию будем потихоньку
да полегоньку вести! —
то и ограничился
тем, что сказал...
—
Да как вам сказать! вот пять месяцев живем в Париже, с утра до ночи только этим вопросом
и заняты, а между
тем и десятой части еще не высмотрели.
Да если б он думал иначе, если б он не ждал, что сама жизнь непосредственно поступится чем-нибудь в пользу его,
то он
и не добывал бы, ценою смертного боя, материалы, из которых созидаются исторические утешения.
— То-то-с. По моему мнению, мы все, люди добра, должны исповедаться друг перед другом
и простить друг друга. Да-с,
и простить-с. У всякого человека какой-нибудь грех найдется — вот
и надобно этот грех ему простить.