Неточные совпадения
С тех пор, однако ж, как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не чувствуешь себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от
этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть
это останется между нами — так ухаживал за
мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
Мне мил
этот общий говор толпы, он ласкает мой слух пуще лучшей итальянской арии, несмотря на то что в нем нередко звучат самые странные, самые фальшивые ноты.
Сколько в
этом слове заключено для
меня привлекательного!
Да,
я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край!
Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то
это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что
эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
А
я вам доложу, что все
это напрасно-с; чиновник все тот же, только тоньше, продувнее стал…
Как послушаю
я этих нынешних-то, как они и про экономию-то, и про благо-то общее начнут толковать, инда злость под сердце подступает.
Брали мы, правда, что брали — кто богу не грешен, царю не виноват? да ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то не брать, да и дела не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее. А нынче, посмотрю
я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет
этого бескорыстия, а дела не видно, и мужичок — не слыхать, чтоб поправлялся, а кряхтит да охает пуще прежнего.
И все
это ласковым словом, не то чтоб по зубам да за волосы: „
Я, дескать, взяток не беру, так вы у
меня знай, каков
я есть окружной!“ — нет, этак лаской да жаленьем, чтоб насквозь его, сударь, прошибло!
— Обождать-то, для че не обождать,
это все в наших руках, да за что ж
я перед начальством в ответ попаду? — судите сами.
Конечно, и все мы
этого придерживались, да все же в меру: сидишь себе да благодушествуешь, и много-много что в подпитии; ну, а он,
я вам доложу, меры не знал, напивался даже до безобразия лица.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы
это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю
я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как
я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы
это утром и опохмеляемся.
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке стояла“, а как был чувствителен и не мог
эту песню без слез слышать, то и прослезился немного. После
я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
— Ты, говорит, думаешь, что
я и впрямь с ума спятил, так нет же, все
это была штука. Подавай, говорю, деньги, или прощайся с жизнью;
меня, говорит, на покаянье пошлют, потому что
я не в своем уме — свидетели есть, что не в своем уме, — а ты в могилке лежать будешь.
Однако пошли тут просьбы да кляузы разные, как водится, и всё больше на одного заседателя. Особа была добрая, однако рассвирепела. „Подать, говорит,
мне этого заседателя“.
Ну,
это,
я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
А нынче что! нынче, пожалуй, говорят, и с откупщика не бери. А
я вам доложу, что
это одно только вольнодумство.
Это все единственно, что деньги на дороге найти, да не воспользоваться… Господи!»
Эта у нас музыка-то по нотам разыгрывалась, а
меня на ней-то и попутал лукавый.
Уж
это,
я вам доложу, самое последнее дело, коли человек белокурый да суров еще: от такого ни в чем пардону себе не жди.
Случалось и
мне ему в
этих делах содействовать — истинно-с диву дался.
— Вы, мол, так и так, платили старику по десяти рублев, ну а
мне, говорит,
этого мало:
я, говорит, на десять рублев наплевать хотел, а надобно
мне три беленьких с каждого хозяина.
Человек
этот был паче пса голодного и Фейером употреблялся больше затем, что, мол, ты только задери, а
я там обделаю дело на свой манер.
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину
этой тайны; что же касается до
меня, то до тех пор, покуда
я не сделался литератором,
я ни о чем не думал с таким наслаждением, как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
— Стою
я это, и вижу вдруг, что будто передо
мною каторга, и ведут будто
меня, сударь, сечь, и кнут будто тот самый, которым
я стегал
этих лошадей — чтоб им пусто было!
На
этом самом месте и разбудил
меня Алексеев, а то бы, может, и бог знает что со
мной было!
Ну, если да они скажут, что «
я, дескать, с такими канальями хлеба есть не хочу!» — а
этому ведь бывали примеры.
—
Это правда, Кшецынский, правда, что ты ничего не видишь! Не понимаю, братец, на что у тебя глаза! Если б
мне не была известна твоя преданность… если б
я своими руками не вытащил тебя из грязи — ты понимаешь: «из грязи»?.. право,
я не знаю… Что ж, спрашивал что-нибудь городничий?
— Ну, да ты не тово!
я это так! А дать господину Желвакову чаю!
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у
меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский
мне это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный!
Я, знаешь, не люблю
этих вот, что звезды-то с неба хватают; у
меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
— Ну, то-то же! Впрочем, ты у
меня молодец! Ты знаешь, что вот
я завтра от вас выеду, и
мне все
эта голова показываться будет… так ты
меня успокой!
— Убийство, конечно, вещь обыкновенная,
это, можно сказать, каждый день случиться может… а голова! Нет, ты пойми
меня, ты вникни в мои усилия! Голова, братец,
это, так сказать, центр, седалище…
— То есть, кроме
этой головы…
Эта, братец, голова,
я тебе скажу… голова
эта весь сегодняшний день
мне испортила…
я, братец, Тит;
я, братец, люблю, чтоб у
меня тово…
— Ты думаешь,
мне это приятно! — продолжал между тем его высокородие, — начальству, братец, тогда только весело, когда все довольны, когда все смотрит на тебя с доверчивостью, можно сказать, с упованием…
Да-с,
я здешний помещик,
это правда;
я имею,
я имею несчастие называться здешним помещиком…
Алексей Дмитрич (строго). Кто же
этот Живоглот?
Я не понимаю вас; вы, кажется, позволяете себе шутить, милостивый государь мой!
Алексей Дмитрич. Позвольте, однако ж,
я все-таки не могу понять, где тут вдова и в какой мере описываемые вами происшествия, или, как вы называете их, бесчинства, касаются вашего лица, и почему вы… нет, воля ваша,
я этого просто понять не в состоянии!
Алексей Дмитрич. Но как же
это…
я, право, затрудняюсь… Свидетелей вот вы не допускаете… истцов тоже налицо не оказывается.
— Да ты тут и музыку завел! — замечает его высокородие, —
это похвально, господин Желваков!
это ты хорошо делаешь, что соединяешь общество!
Я это люблю… чтоб у
меня веселились…
— Что ж
это они? — говорит он, хмуря брови, — разве мое общество… кажется,
я тово…
— Бога вы не боитесь, свиньи вы этакие! — говорит он, — знаете сами, какая у нас теперича особа! Нешто жалко
мне водки-то, пойми ты
это!.. Эй, музыканты!
— Но вот что в особенности
меня поразило, — продолжает его высокородие, —
это то, что
эту голову нигде не могут найти! даже Маремьянкин! Vous savez, c'est un coquin pour ces choses-là! [Вы знаете, он ведь мастак в
этих делах! (франц.)]
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! — говорит его высокородие, —
это ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество!
Я буду иметь
это в виду, господин Желваков!
—
Мне зачем смущать!
я не смущаю!
Я вот только знаю, что Кшеца
эта шестьсот шестьдесят шесть означает… ну, и продаст он вас…
На
этот раз на станции оказался какой-то проезжий, что
меня и изумило и огорчило.
Кроме того, есть еще тайная причина, объясняющая наше нерасположение к проезжему народу, но
эту причину
я могу сообщить вам только под величайшим секретом: имеются за нами кой-какие провинности, и потому мы до смерти не любим ревизоров и всякого рода любопытных людей, которые любят совать свой нос в наше маленькое хозяйство.
Этой штуки
мне никогда впоследствии не приходилось испытывать; но помню, что в то время она навела на
меня уныние.
Однако ж
я должен сознаться, что
этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце;
я тотчас же смекнул, что
это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Да-с;
это так,
это точно, что блудный сын — черт побери! Жизнь моя, так сказать, рраман и рраман не простой, а этак Рафаила Михайлыча Зотова [11], с танцами и превращениями и великолепным фейерверком — на том стоим-с! А с кем
я имею удовольствие беседовать?
— Хорош? рожа-то, рожа-то! да вы взгляните, полюбуйтесь! хорош? А знаете ли, впрочем, что? ведь
я его выдрессировал — истинно вам говорю, выдрессировал! Теперь он у
меня все
эти, знаете, поговорки и всякую команду — все понимает; стихи даже французские декламирует. А ну, Проша, потешь-ка господина!
— А! каков каналья!
это ведь, батюшка, Беранже! Два месяца, сударь, с ним бился, учил — вот и плоды! А приятный
это стихотворец Беранже! Из русских,
я вам доложу, подобного ему нет! И все, знаете, насчет
этих деликатных обстоятельств… бестия!
— Дда-с;
это на всю жизнь! — сказал он торжественно и с расстановкой, почти налезая на
меня, —
это, что называется, на всю жизнь! то есть, тут и буар, и манже, и сортир!.. дда-с; не красна изба углами, а впрочем, и пирогов тут не много найдется… хитро-с!