Неточные совпадения
С тех пор, однако ж,
как двукратно княгиня Чебылкина съездила с дочерью в столицу, восторги немного поохладились: оказывается, «qu'on n'y est jamais chez soi», [что там никогда не чувствуешь себя дома (франц.)] что «мы отвыкли от этого шума», что «le prince Курылкин, jeune homme tout-à-fait charmant, — mais que ça reste entre nous — m'a fait tellement la cour, [Князь Курылкин, совершенно очаровательный молодой человек — но пусть это останется между нами —
так ухаживал за мной (франц.).] что просто совестно! — но все-таки
какое же сравнение наш милый, наш добрый, наш тихий Крутогорск!»
— Да
как же, мол, это
так, Иван Петрович? — спрашиваем мы.
Что
же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на
какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и
как я в него веру большую имел,
так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича, и научи
же он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот
так и
так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство большое: не будет ли отеческой милости?“ И прилагательным снабдили, да
таким, знаете, все полуимперьялами,
так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой и свидетели, и все
как следует устроено: погиб Иван Петрович, да и все тут.
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой
же день Иван Петрович,
как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал,
как она была.
—
Как же вы-то попались, Прокофий Николаич, если в ваше время все
так счастливо сходило?
Молчит Фейер, только усами,
как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут
же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город
такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Я всегда удивлялся, сколько красноречия нередко заключает в себе один палец истинного администратора. Городничие и исправники изведали на практике всю глубину этой тайны; что
же касается до меня, то до тех пор, покуда я не сделался литератором, я ни о чем не думал с
таким наслаждением,
как о возможности сделаться, посредством какого-нибудь чародейства, указательным пальцем губернатора или хоть его правителя канцелярии.
И точно, все пятеро полицейских и сам стряпчий собственными глазами видели,
как Дмитрий Борисыч стал на колени, и собственными ушами слышали,
как он благим матом закричал: «секи
же, коли
так!»
Очевидно, что между ним и Федором существовало соперничество
такого же рода,
какое может существовать между хитрою, но забавною амишкой и неуклюжим, но верным полканом.
—
Как же это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец, это при следствии главное… Ну, сам ты согласись, не будь, например, у нас с тобой головы, что ж бы это
такое вышло! Надо, надо голову отыскать!
Разумеется, первое дело самовар, и затем уже является на стол посильная, зачерствевшая от времени закуска, и прилаживается складная железная кровать, без которой в Крутогорской губернии путешествовать
так же невозможно,
как невозможно быть станционному дому без клопов и тараканов.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас
же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в
таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор,
как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
Он никого, например, не назовет болваном или старым колпаком,
как делают некоторые обитатели пустынь, не понимающие обращения; если хотите, он выразит ту
же самую мысль, но
так деликатно, что вместо «болвана» вы удобно можете разуметь «умница», и вместо «старого колпака» — «почтенного старца, украшенного сединами».
— Все-то, — говорит, — у меня, Татьяна Сергеевна, сердце изныло, глядя на вас,
какое вы с этим зверем тиранство претерпеваете. Ведь достанется
же такое блаженство — поди кому! Кажется, ручку бы только…
так бы и умер тут, право бы, умер!
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И
как хорош,
как светел божий мир! — продолжает тот
же голос. — Что за живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего
так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
И в самом деле,
как бы ни была грязна и жалка эта жизнь, на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все
же она жизнь, а в вас самих есть
такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить
как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме.
Князь чрезвычайно обрадовался случаю выказать перед дочерью свои административные познания и тут
же объяснил, что чиновник — понятие генерическое, точно
так же,
как, например, рыба: что есть чиновники-осетры,
как его сиятельство, и есть чиновники-пискари.
— Это, брат, дело надобно вести
так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял. Это, брат, ты по-приятельски поступил, что передо мной открылся; я эти дела вот
как знаю! Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром
же я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат, не было — вот что!
— Ну,
так как же ты думаешь, Петух! ведь тут славную можно штуку сыграть!
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до
такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных,
как будто не все они одни и те
же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Душа начинает тогда без разбора и без расчета выбрасывать все свои сокровища; иногда даже и привирает, потому что когда дело на откровенность пошло, то не приврать точно
так же невозможно,
как невозможно не наесться до отвала хорошего и вкусного кушанья.
— Помилуйте, — возражает Алексей Дмитрич, —
как же вы не понимаете? Ну, вы представьте себе две комиссии: одна комиссия и другая комиссия, и в обеих я,
так сказать, первоприсутствующий… Ну вот, я из одной комиссии и пишу, теперича, к себе, в другую комиссию, что надо вот Василию Николаичу дом починить, а из этой-то комиссии пишу опять к себе в другую комиссию, что, врешь, дома чинить не нужно, потому что он в своем виде… понимаете?
mais vous concevez, mon cher, делай
же он это
так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель,
как это не хорошо быть взяточником… а то
так на распутии и бросит — ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
В провинции лица умеют точно
так же хорошо лгать,
как и в столицах, и если бы кто посмотрел в нашу сторону, то никак не догадался бы, что в эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами являлись оскорбленная гордость и жгучее чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий человеческих.
— Нет,
таки дал внучек грошик… Сынок-от у меня, видно, помер,
так внучек в дому хозяйствует… дал грошик…
как же! свечу поставить надо…
Если все ее поступки гласны, то это потому, что в провинции вообще сохранение тайны — вещь материяльно невозможная, да и притом потребность благотворения не есть ли
такая же присущая нам потребность,
как и те движения сердца, которые мы всегда привыкли считать законными?
Следовательно, и она
так же,
как эти последние, должна удовлетворяться совершенно естественно, без натяжек, без приготовлений, без задней мысли, по мере того
как представляется случай, и Палагея Ивановна, по моему мнению, совершенно права, делая добро и тайно и открыто,
как придется.
—
Как не жалеть? известно, жалко! Кабы не нужда,
так коли
же от родителей без ума бежать!
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец
такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный
какой мужчина идет"…
так, стало быть, ценят
же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— Oh, madame, mais comment donc! le peuple est dans l'enfance chez nous comme ailleurs. Mais c'est bien plus beau chez nous! [О, сударыня,
как же! народ у нас в
таком же младенчестве,
как и повсюду. Но у нас это гораздо красивее! (франц.)]
—
Как же ты, старина, в
такой дальний путь без грошиков собрался?
— Эх, Антон Пименыч! все это анекдот один, — сказал писарь, — известно, странники оттелева приходят,
так надо
же побаловать языком, будто
как за делом ходили…
—
Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко мне, — конечно, живем мы вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в тебе сердце, мягче воску сделается!..
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску велит дать… Вот, сударь, и Пахомовна,
как не я
же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да и других много
таких же найдется…
—
Как же можно в телегах! — рассуждает Демьяныч, — вам поди и в корете-то тяжко… Намеднись Семен Николаич проезжал, тоже у меня стоял,
так говорит:"Я, говорит, Архипушко, дворец на колеса поставлю, да
так и буду проклажаться!"
—
Как же это, любезный, — обращается к нему Хрептюгин, — у тебя беспорядки
такие! воду из рук мужички рвут!
— Пустяки все это, любезный друг! известно, в народе от нечего делать толкуют! Ты пойми, Архип-простота,
как же в народе этакому делу известным быть!
такие, братец, распоряжения от правительства выходят, а черный народ все равно что мелево: что в него ни кинут, все оно и мелет!
— А где
же теперь твои сыновья? — спросил я, зная наперед, что старик ни о чем
так охотно не говорит,
как о своих семейных делах.
— Старшой-ет сын, Ванюша, при мне… Второй сын, Кузьма Акимыч, графскими людьми в Москве заправляет; третий сын, Прохор, сапожную мастерскую в Москве у Арбатских ворот держит, четвертый сын, Петруша, у Троицы в ямщиках — тоже хозяйствует! пятой сын, Семен, у Прохора-то в мастерах живет, а шестой, сударь, Михеюшко, лабаз в Москве
же держит… Вот сколько сынов у меня! А мнуков да прамнуков
так и не сосчитать… одной, сударь, своею душой без двух тридцать тягол его графскому сиятельству справляю, во
как!
Живновский. И фамилия-то
какая анафемская! Ну,
как же таких людей не бить-то!
Живновский. Кто? Я не получу? нет-с, уж это аттанде-с; я уж это в своей голове
так решил, и следственно решения этого никто изменить не может! Да помилуйте, черта
же ли ему надобно! Вы взгляните на меня! (Протягивает вперед руки,
как будто держит вожжи.)
Живновский. Надо, надо будет скатать к старику; мы с Гордеем душа в душу жили… Однако
как же это? Ведь Гордею-то нынче было бы под пятьдесят,
так неужто дедушка его до сих пор на службе состоит? Ведь старику-то без малого сто лет, выходит. Впрочем, и то сказать, тогда народ-то был
какой! едрёный, коренастый! не то что нынче…
Разбитной (к Налетову).
Как, вы уж и в графы попали! вот что значит дамский кавалер! (Хоробиткиной.)
Так в чем
же наша просьба, любезная Анна Ивановна?
Скопищев. Ох!..
так как же?..
Ижбурдин. А
как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это и мошенничеством, называют и просто расчетом —
как на что кто глядит. Оно конечно, вот
как тонешь, хорошо,
как бы кто тебе помог, а
как с другого пункта на дело посмотришь,
так ведь не всякому
же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает, и все ему благополучно сходит:
так ему-то за что ж тут терять? Это ведь дело не взаимное-с.
Какое же тут, Савва Семеныч, почтение в сердце воспитывать можно, когда он сызмальства
таким делом занимался? а мы и то завсегда против них с нашим уважением-с.
А всему виной моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что нет той силы, которая может сломить энергию мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неопрятному, далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения. И
так просто! почти без борьбы! потому что
какая же может быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
Но ты ласково сдерживаешь их нетерпение; ты знаешь, что в этот день придут к тебе разговеться
такие же труженики,
как и ты сам, не получившие, быть может, на свою долю ничего из «остаточков»; сердце твое в этот день для всех растворяется; ты любишь и тоскуешь только о том, что не можешь всех насытить, всех напитать во имя Христа-искупителя.