Неточные совпадения
Идет она, и издали несется ее голос, звонко командующий над целым взводом молодых вздыхателей; идет она, и прячется седовласая
голова князя Чебылкина, высунувшаяся
было из окна, ожигаются губы княгини, кушающей вечерний чай, и выпадает фарфоровая куколка из рук двадцатилетней княжны, играющей в растворенном окне.
— Как же это? надо, брат, надо отыскать
голову…
Голова, братец, это при следствии главное… Ну, сам ты согласись, не
будь, например, у нас с тобой
головы, что ж бы это такое вышло! Надо, надо
голову отыскать!
— Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что вот я завтра от вас выеду, и мне все эта
голова показываться
будет… так ты меня успокой!
— То
есть, кроме этой
головы… Эта, братец,
голова, я тебе скажу…
голова эта весь сегодняшний день мне испортила… я, братец, Тит; я, братец, люблю, чтоб у меня тово…
— А у меня сегодня
был случай! — говорит Алексей Дмитрич, обращаясь к Михаиле Трофимычу, который, как образованный человек, следит шаг за шагом за его высокородием, — приходит ко мне Маремьянкин и докладывает, что в уезде отыскано туловище… и как странно! просто одно туловище, без
головы! Imaginez-vous cela! [Вообразите себе! (франц.)]
— Но я, однако, принял свои меры! Я сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб
была отыскана
голова! Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг такая неприятность!
Головы найти не могут! Да ведь где же нибудь она спрятана, эта
голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и то сказать, я с малолетства такой уж прожектер
был.
Голова, батюшка, горячая; с
головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут, сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
Трясучкин получал жалованья всего пять рублей в месяц и по этой причине
был с
головы до пяток закален в горниле житейских бедствий.
— Ишь гуляльщик какой нашелся! жене шляпки третий год купить не может… Ты разве
голую меня от родителей брал? чай, тоже всего напасено
было.
Судя по торжественному виду, с которым Живновский проходит мимо генеральши, нельзя не согласиться, что он должен
быть совершенно доволен собой. Он как-то изгибает свою
голову, потрясает спиной и непременно прикладывает к козырьку руку, когда приближается к ее превосходительству.
Солдат очень стар, хотя еще бодр; лицо у него румяное, но румянец этот старческий; под кожей видны жилки, в которых кровь кажется как бы запекшеюся; глаза тусклые и слезящиеся; борода, когда-то бритая, давно запущена, волос на
голове мало. Пот выступает на всем его лице, потому что время стоит жаркое, и идти пешему, да и притом с ношею на плечах, должно
быть, очень тяжело.
— Ах ты голова-голова нечесаная! так ведь откуль же ни на
будь надо лошадям корму-то добывать! да и хозяйка тоже платочка, чай, просит!
Но барынька, вероятно, предчувствовала, что найдет мало сочувствия в Акиме, и потому, почти вслед за Иваном, сама вошла в горницу. Это
была маленькая и худощавая старушка, державшаяся очень прямо, с мелкими чертами лица, с узенькими и разбегающимися глазками, с остреньким носом, таковым же подбородком и тонкими бледными губами. Одета она
была в черный коленкоровый капот, довольно ветхий, но чистый; на плечах у нее
был черный драдедамовый платок, а на
голове белый чепчик, подвязанный у подбородка.
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный,
голова плешивая, усы и бакенбарды от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно
быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, — таковые произрастают в изобилии. До появления князя стоит особняком от прочих просителей, по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Живновский. Как же вот и не сказать тут, что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не
была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!
Живновский (вступаясь в разговор). Вот вы изволили давеча выразиться об ананасах… Нет, вот я в Воронеже, у купца Пазухина видел яблоки — ну, это точно что мое почтение! Клянусь честью, с вашу
голову каждое
будет! (Налетову.) Хотите, я семечек для вас выпишу?
Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на него посмотри; вот он намеднись приходит, дела не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да
будь ласков. Ах, кажется, кабы только не связался я с тобой! А ты норовишь дело-то за две
головы сахару сладить. А хочешь, не
будет по-твоему?
Дернов. То-то кровать! Подарил кровать, да и кричит, что ему вот месяц с неба сыми да на блюде подай. Все вы, здешние колотырники [42], только кляузы бы да ябеды вам сочинять…
голь непокрытая! А ты затеял дело, так и веди его делом, широкой, то
есть, рукой.
А того и не догадается, что коли все такую мысль в
голове держать
будут, — ведь почем знать! может, и все когда-нибудь образованные
будут! — так кому же пеньки-то считать?
Каким образом
буду я заниматься разными филантропическими проектами, если
голова у меня не свободна, если я должен всечасно о том только помышлять, чтобы как-нибудь наполнить свой желудок?
Пришел ко мне мужик и говорит, чтоб я вошел в его положение."У тебя, братец, свое там начальство
есть, — отвечаю я ему, — сход там, что ли,
голова, писаря".
Да вы поймите, поймите же наконец, что нечего рассуждать о том, что
было бы, если б мы вверх ногами, а не
головой ходили! А потому все эти нелепые толки о самобытном развитии в высшей степени волнуют меня.
Я объяснил ему, и вижу, что оба поникли
головами. После многих настояний оказывается наконец, что они любили друг друга, и, должно
быть, страстно, потому что задумали поджог, в чаянье, что их сошлют за это на поселенье в Сибирь, где они и обвенчаться могут.
Я, милостивый государь, человек не простой; я хочу, чтоб не я пришел к знанию, а оно меня нашло; я не люблю корпеть над книжкой и клевать по крупице, но не прочь
был бы, если б нашелся человек, который бы знание влил мне в
голову ковшом, и сделался бы я после того мудр, как Минерва…
— Да, брат, я счастлив, — прервал он, вставая с дивана и начиная ходить по комнате, — ты прав! я счастлив, я любим, жена у меня добрая, хорошенькая… одним словом, не всякому дает судьба то, что она дала мне, а за всем тем, все-таки… я свинья, брат, я гнусен с верхнего волоска
головы до ногтей ног… я это знаю! чего мне еще надобно! насущный хлеб у меня
есть, водка
есть, спать могу вволю… опустился я, брат, куда как опустился!
Кто привык каждый день пшеничные пироги
есть, тому ржаной хлеб только оскомину набьет; кто привык на пуховиках отдыхать, тот на
голом полу всю ночь проворочается, а не уснет!
— Брось, братец, ты все эти мельницы и переезжай ко мне! Тебе чего нужно? чтоб
был для тебя обед да
была бы подушка, чтоб под
голову положить? ну, это все у меня найдется… Эй, Ларивон, водки!
— Эту фанаберию, то
есть жажду практической деятельности, — продолжал он, — долго носил и я в своей
голове — и бросил.
В нравственном отношении он обладает многими неоцененными качествами: отлично передергивает карты, умеет подписываться под всякую руку, готов бражничать с утра до вечера, и исполняет это без всякого ущерба для
головы, лихо
поет и пляшет по-цыгански, и со всем этим соединяет самую добродушную и веселую откровенность. Одно только в нем не совсем приятно: он любит иногда приходить в какой-то своеобразный, деланный восторг, и в этом состоянии лжет и хвастает немилосердно.
— А все оттого, что вот здесь, в этом сердце, жар обитает! все оттого, хочу я сказать, что в этой вот
голове свет присутствует, что всякую вещь понимаешь так, как она
есть, — ну, и спокоен!
И действительно, минут через десять Горехвастов
был уже спокоен: кровь, которая прилила
было к
голове, опять получила естественное обращение, и минутное раздражение совершенно исчезло. Вообще он не выдерживал своей игры, потому что играл как-то не внутренностями, а кожей; но для райка это
был бы актер неоцененный.
Я
был похож на того жалкого пропойца, который, пробезобразничав напролет ночь в дымной и душной комнате, выбегает утром, в одном легоньком пальтишке, на морозный воздух и спешит домой, бессознательно озираясь по сторонам и не имея ни единой мысли в
голове…
Коли хотите, я освоился с своею скромною долей, то
есть склонил
голову перед судьбой, но все-таки чувствовал, что место мое не здесь, не на этой маленькой тесной арене, где я имел вид рыбы, выброшенной бурею из воды.
А мне, ваше благородие, только всего и денег-то надобно, что за полведра заплатить следует… Вот и стал мне будто лукавый в ухо шептать."Стой, кричу, дядя, подвези до правленья!"А сам, знашь, и камешок за пазуху спрятал… Сели мы это вдвоем на телегу: он впереди, а я сзади, и все у меня из
головы не выходит, что
будь у меня рубль семьдесят, отдай мне он их, заместо того чтоб водки купить, не нужно бы и в бурлаки идти…
Бегу я это и не думаю ничего; все это одна у меня в
голове дума:"Куда же, мол, это поле запропастилося!
было, кажется, рукой подать, а теперь вот словно час бегу — не добегу, да и полно"…
Получаю я однажды писемцо, от одного купца из Москвы (богатейший
был и всему нашему делу
голова), пишет, что, мол, так и так, известился он о моих добродетелях, что от бога я светлым разумом наделен, так не заблагорассудится ли мне взять на свое попечение утверждение старой веры в Крутогорской губернии, в которой «християне» претерпевают якобы тесноту и истязание великое.
А пуще того
голова у меня словно онемела; вижу, поля передо мной, снег лежит (тогда первопутка
была), лес кругом, с возами мужики едут — и все будто ничего не понимаю: что лес, что снег, что мужик — даже различить не могу.
Старец Асаф, к которому я пристал, подлинно чудный человек
был. В то время, как я в лесах поселился, ему
было, почитай, более ста лет, а на вид и шестидесяти никто бы не сказал: такой он
был крепкий, словоохотный, разумный старик. Лицом он
был чист и румян; волосы на
голове имел мягкие, белые, словно снег, и не больно длинные; глаза голубые, взор ласковый, веселый, а губы самые приятные.
Встретила меня сама мать игуменья, встретила с честью, под образа посадила:"Побеседуем", — говорит. Женщина она
была из себя высокая, сановитая и взгляд имела суровый: что мудреного, что она мужикам за генеральскую дочь почудилась? Начал я с ней говорить, что не дело она заводит, стал Асафа-старика поминать. Только слушала она меня, слушала, дала все выговорить, да словно
головой потом покачала.
— Пошто не Уста? Уста и
есть! — отвечает один из ожидающих, не только не привставая, но даже не оборачивая к вам своей
головы, — а кма [76] ноне воды, паря, травы поди важные
будут!
— Эх, братец ты мой, да ты пойми, любезный, — говорит один голос, — ведь она, старуха-то, всему нашему делу
голова; ну, он к ней, стало
быть, и преставился, становой-ет…"Коли вы, говорит, матушка Уалентина, захочете, так и делу этому конец
будет, какой вам желательно".
— И то,
голова, дешево. Уж пытали и мы сумневаться, что бы тако значило, что вот прежний становой за это же самое дело по пятисот и больше с нас таскал… уж и на то, брат, думали, что, може, приказ у него
есть, чтобы нас, то
есть, не замать…
Коли хотите,
есть у них свои удовольствия, свои отклонения от постоянно суровой, уединенно-эгоистической жизни, но эти удовольствия, эти увлечения принимают какой-то темный, плотяный характер; в них нет ни мягкости, ни искренней веселости, и потому они легко превращаются в безобразный и
голый разврат.
Но мы
были не одни; кроме лиц, которые скрылись за перегородкой, в комнате находился еще человек в длиннополом узком кафтане, с длинными светло-русыми волосами на
голове, собранными в косичку. При появлении моем он встал и, вынув из-за пояса гребенку, подошел пошатываясь к зеркалу и начал чесать свои туго связанные волосы.
— Не возмогу рещи, — продолжал он, вздернув
голову кверху и подкатив глаза так, что видны делались одни воспаленные белки, — не возмогу рещи, сколь многие претерпел я гонения. Если не сподобился, яко Иона, содержаться во чреве китове, зато в собственном моем чреве содержал беса три года и три месяца… И паки обуреваем
был злою женою, по вся дни износившею предо мной звериный свой образ… И паки обуян
был жаждою огненною и не утолил гортани своей до сего дня…
Тебенькова закручинилась и утирала концом платка, которым повязана
была ее
голова, катившиеся из глаз слезы. Кузьмовна, напротив, стояла совершенно бесстрастно, сложивши руки и изредка улыбаясь.
— Только стало мне жить при ней полегче. Начала она меня в скиты сговаривать; ну, я поначалу-то
было в охотку соглашалась, да потом и другие тоже тут люди нашлись:"Полно, говорят, дура, тебя хотят от наследства оттереть, а ты и рот разинула". Ну, я и уперлась. Родитель
было прогневался, стал обзывать непристойно, убить посулил, однако Манефа Ивановна их усовестили. Оне у себя в
голове тоже свой расчет держали. Ходил в это время мимо нашего дому…
Пожалуй иной и начнет рассказывать что ни на
есть, однако, кроме «таперича» да «тово», ничего из него по времени и не вышибешь, потому как у него и в
голове ничего другого не обретается.
Думывал я иногда будто сам про себя, что бы из меня вышло, если б я
был, примерно, богат или в чинах больших. И, однако, бьешься иной раз целую ночь думавши, а все ничего не выдумаешь. Не лезет это в
голову никакое воображение, да и все тут. Окроме нового виц-мундира да разве чаю в трактире напиться — ничего другого не сообразишь. Иное время даже зло тебя разберет, что вот и хотенья-то никакого у тебя нет; однако как придет зло, так и уйдет, потому что и сам скорее во сне и в трудах забыться стараешься.
Жениться мне на ней самому? — нечем жить
будет; а между тем и такой еще расчет в
голове держу, что вот у меня пять рублей в месяц
есть, да она рубля с три выработает, а может, и все пять найдутся — жить-то и можно.