Неточные совпадения
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь
были ребенком, если у вас
было детство, оно с изумительною подробностью встанет
перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
Или, бывало, желательно губернии
перед начальством отличиться. Пишут Фейеру из губернии,
был чтоб бродяга, и такой бродяга, чтобы в нос бросилось. Вот и начнет Фейер по городу рыскать, и все нюхает, к огонькам присматривается, нет ли где сборища.
Прислан
был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый и на реке судоходной стоит.
Перед ним
был городничий, старик, и такой слабый да добрый. Оседлали его здешние граждане. Вот приехал Фейер на городничество, и сзывает всех заводчиков (а у нас их не мало, до пятидесяти штук в городе-то).
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он
пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать
перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно
было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.
И хоть бы доподлинно эта голова
была, думал он, тысячный раз проклиная себя, а то ведь и происшествия-то никакого не
было! Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться
перед начальством деятельностью!
Живновский в увлечении, вероятно, позабыл, что
перед ним сидит один из смиренных обитателей Крутогорска. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате, потирая руки, и физиономия его выражала нечто плотоядное, как будто в самом деле он готов
был живьем пожрать крутогорскую страну.
Говорят, будто у Порфирия Петровича
есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает, и в душе отдает большое предпочтение тому, кто имеет,
перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
Князь чрезвычайно обрадовался случаю выказать
перед дочерью свои административные познания и тут же объяснил, что чиновник — понятие генерическое, точно так же, как, например, рыба: что
есть чиновники-осетры, как его сиятельство, и
есть чиновники-пискари.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть: стоял один офицер
перед зеркалом и волосы себе причесывал, и говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете, подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
По молитве ее в лесу место очищается; стоят
перед нею хоромы высокие, высоки рубленые, тесом крытые; в тех хоромах идет всенощное пение; возглашают попы-диаконы славу божию,
поют они гласы архангельские, архангельские песни херувимские, величают Христа царя небесного, со отцем и святым духом спокланяема и сославима.
Повстречался с ней тут младый юнош прекрасный (а и
был он тот самый злохитрый слуга сатанин), он снимал
перед ней свою шапочку, ниже пояса старице кланялся, ласковые речи разговаривал:"Уж ты, матушка ли моя свет-Пахомовна истомилася ты во чужой во сторонушке, истомилася-заблудилася, настоящую праву дороженьку позапамятовала!"
И видит Пахомовна:
перед нею святая обитель стоит, обитель стоит тихая, мужьми праведными возвеличенная, посреде ее златые главы на храмах светятся, и в тех храмах идет служба вечная, неустанная.
Поют тамо гласами архангельскиими песни херувимские, честное и великолепное имя Христово прославляючи со отцем и святым духом и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
— Мне, милостивый государь, чужого ничего не надобно, — продолжала она, садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть не в силах… Я имею счастие
быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно,
перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во всяком месте, по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших не почитать не в силах…
— "А эквилибристика, говорит, вот какая наука, чтоб
перед начальником всегда в струне ходить, чтобы ноги у тебя
были не усталые, чтоб когда начальство тебе говорит: «Кривляйся, Сашка!» — ну, и кривляйся! а «сиди, Сашка, смирно» — ну, смирно и сиди, ни единым суставом не шевели, а то неравно у начальства головка заболит.
Нужно
было видеть, как рассыпался
перед ней Крутицын!
Если б вы сделали мне честь, побывали у меня в Петербурге в то время, когда я
был в счастии, я попотчевал бы вас таким винцом,
перед которым и ваше, пожалуй, сконфузится.
Коли хотите, я освоился с своею скромною долей, то
есть склонил голову
перед судьбой, но все-таки чувствовал, что место мое не здесь, не на этой маленькой тесной арене, где я имел вид рыбы, выброшенной бурею из воды.
Стоявший
перед нами арестант
был не велик ростом и довольно сухощав; но широкая грудь и чрезвычайное развитие мускулов свидетельствовали о его физической силе Лицо у него
было молодое, умное и даже кроткое; высокий лоб и впалые, но еще блестящие глаза намекали на присутствие мысли, на возможность прекрасных и благородных движений души; только концы губ
были несколько опущены, и это как будто разрушало гармонию целого лица, придавая ему оттенок чувственности и сладострастия.
— Конечно-с, мы с ним ездили на лодке, с хозяином-с; это я
перед вашим высокоблагородием как
перед богом-с… А только каким манером они утонули, этого ни я, ни товарищ мой объясниться не можем-с, почему что как на это их собственное желание
было, или как они против меня озлобление имели, так, может, через эвто самое хотели меня под сумнение ввести, а я в эвтом деле не причастен.
—
Был с нами еще секретарь из земского суда-с, да столоначальник из губернского правления… ну-с, и они тут же… то
есть мещанин-с… Только
были мы все в подпитии-с, и отдали им это предпочтение-с… то
есть не мы, ваше высокоблагородие, а Аннушка-с… Ну-с, по этой причине мы точно их будто помяли… то
есть бока ихние-с, — это и следствием доказано-с… А чтоб мы до чего другого касались… этого я, как
перед богом, не знаю…
Иду я к Власу, а сам дорогой все думаю: господи ты боже наш! что же это такое с нам
будет, коли да не оживет она? Господи! что же, мол, это
будет! ведь засудят меня на смерть, в остроге живьем, чать, загибнешь: зачем, дескать, мертвое тело в избе держал! Ин вынести ее за околицу в поле — все полегче, как целым-то миром
перед начальством в ответе
будем.
К тому же и такая
была у меня мысль, что
перед смертью кажный человек сокровенным ведением просвещается; стало
быть, если б совесть его
была чем ни на
есть замарана, зачем же бы ему не примириться с ней
перед смертью: там ведь не человеческий суд, а божий!
Прожили мы в этом спокойствии года три; все это время я находился безотлучно при Асафе, по той причине, что должен
был еще в вере себя подкрепить, да и полюбил он меня крепко, так что и настоятельство мне
передать думал.
— Это, ваше благородие, так… уволенный, ваше благородие… он
перед вами только что
выпить зашел… это ведь, кажется, можно?
— Нет, Мавра Кузьмовна, уж коли язык сам возговорил, стало
быть, говорить ему надо, и вы мне не препятствуйте… Ваше высокоблагородие! вот как пред богом, так и
перед вами… наг и бос, нищ и убог предстою. Прошу водки — не дают! Прошу денег — не дают! Стало
быть, за что же я, за что же…
— Не препятствуйте, Мавра Кузьмовна! я здесь
перед их высокоблагородием… Они любопытствуют знать, каков я
есть человек, — должон же я об себе ответствовать! Ваше высокоблагородие! позвольте речь держать! позвольте как отцу объявиться, почему как я на краю погибели нахожусь, и если не изведет меня оттуду десница ваша, то вскорости
буду даже на дне оной! за что они меня режут?
— Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, — взмолился Половников, — что ж, значит, я
перед господином чиновником могу?.. если бы я теперича сказать что-нибудь от себя возможность имел, так и то, значит, меня бы в шею отселе вытолкали, потому как мое дело молчать, а не говорить… рассудите же вы, матушка, за что ж я, не
будучи, можно сказать, вашему делу причинен, из-за него свою жизнь терять должон… ведь я, все одно, тамгу свою господину чиновнику оставлю.
— Конечно, сударь, может, мамынька и провинилась
перед родителем, — продолжала Тебенькова, всхлипывая, — так я в этом виноватою не состою, и коли им
было так тошно на меня смотреть, так почему ж они меня к дяденьке Павлу Иванычу не отдали, а беспременно захотели в своем доме тиранить?
В эту самую минуту на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и подошел к окну.
Перед станционным домом медленно подвигалась процессия с зажженными фонарями (
было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
— Точно так-с, моя красавица! и ему тоже бонжур сказали, а в скором времени скажем: мусьё алё призо! [пожалуйте, сударь, в тюрьму! (искаж. франц.)] — отвечал Маслобойников, притопывая ногой и как-то подло и масляно подмигивая мне одним глазом, — а что, Мавра Кузьмовна, напрасно, видно, беспокоиться изволили, что Андрюшка у вас жить
будет; этаким большим людям, в нашей глухой стороне, по нашим проселкам, не жительство:
перед ними большая дорога, сибирская. Эй, Андрюшка! поди, поди сюда, любезный!