Неточные совпадения
Вот и вздумал он поймать Ивана Петровича, и научи же он мещанинишку: „Поди, мол, ты к лекарю, объясни, что вот так и так, состою на рекрутской очереди не по сущей справедливости, семейство
большое: не
будет ли отеческой милости?“ И прилагательным снабдили, да таким, знаете, все полуимперьялами, так, чтоб у лекаря нутро разгорелось, а за оградой и свидетели, и все как следует устроено: погиб Иван Петрович, да и все тут.
Однако пошли тут просьбы да кляузы разные, как водится, и всё
больше на одного заседателя. Особа
была добрая, однако рассвирепела. „Подать, говорит, мне этого заседателя“.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа; это не то что грубые взяточники или с
большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр
был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
Дело
было зимнее; мертвое-то тело надо
было оттаять; вот и повезли мы его в что ни на
есть большую деревню, ну, и начали, как водится, по домам возить да отсталого собирать.
Прозывался он Фейером, родом
был из немцев; из себя не то чтоб видный, а
больше жилистый, белокурый и суровый.
Человек этот
был паче пса голодного и Фейером употреблялся
больше затем, что, мол, ты только задери, а я там обделаю дело на свой манер.
Говорят, будто у Порфирия Петровича
есть деньги, но это только предположение, потому что он ими никого никогда не ссужал. Однако, как умный человек, он металла не презирает, и в душе отдает
большое предпочтение тому, кто имеет, перед тем, кто не имеет. Тем не менее это предпочтение не выражается у него как-нибудь нахально, и разве некоторая томность во взгляде изобличит внутреннюю тревогу души его.
И не то чтоб стар
был — всего лет не
больше тридцати — и из себя недурен, и тенор такой сладкий имел, да вот поди ты с ним! рассудком уж больно некрепок
был, не мог сносить сивушьего запаха.
— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, — отвечал он, слегка приседая, — осмелюсь доложить, что уж я сызмальства в этом прискорбии находился, формуляр свой, можно сказать, весь измарал-с. Чувства у меня, ваше превосходительство, совсем не такие-с, не то чтоб к пьянству или к безобразию, а
больше отечеству пользу приносить желаю.
Будьте милостивы, сподобьте принять в канцелярию вашего превосходительства. Его превосходительство взглянули благосклонно.
Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию ограбить — и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж, не слышно
было ропота, никто не жаловался. Напротив того, радовались, что первые времена суровости и лакедемонизма [16] прошли и что сердце ему отпустило. Уж коли этакой человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты
больше.
— Житье-то у нас больно неприглядное, Петровна, — говорит одна из них, пожилая женщина, — земля — тундра да болотина, хлеб не то родится, не то нет; семья
большая, кормиться нечем… ты то посуди, отколь подать-то взять?.. Ну, Семен-от Иваныч и толкует: надо, говорит, выселяться
будет…
— Это, брат, самое худое дело, — отвечает второй лакеи, — это все равно значит, что в доме
большого нет. Примерно, я теперь в доме у буфета состою, а Петров состоит по части комнатного убранства… стало
быть, если без понятия жить, он в мою часть, а я в его
буду входить, и
будем мы, выходит, комнаты два раза подметать, а посуду, значит, немытую оставим.
А
есть и такие, которые истинно от страстей мирских в пустыню бегут и ни о чем
больше не думают, как бы душу свою спасти.
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то
больше народу прибывать
будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
— Да, на богомолье! то
есть,
больше, как бы сказать, для блезиру прогуляться желательно.
— Да уж я не знаю, Прохор Семеныч, как вам сказать, а все-таки как-то лучше, как
большой самовар
есть…
— А оттого это жалко, — обращается Боченков к Архипу, — чтобы ты знал, борода, что у нас, кроме малого серебряного, еще
большой серебряный самовар дома
есть… Понял? Ну, теперь ступай, да торопи скорее малый серебряный самовар!
По лесу летает и
поет больше птица ворона, издавна живущая в разладе с законами гармонии, а над экипажем толпятся целые тучи комаров, которые до такой степени нестерпимо жужжат в уши, что, кажется, будто и им до смерти надоело жить в этой болотине.
Если б
большая часть этого потомства не
была в постоянной отлучке из дому по случаю разных промыслов и торговых дел, то, конечно, для помещения его следовало бы выстроить еще по крайней мере три такие избы; но с Прохорычем живет только старший сын его, Ванюша, малый лет осьмидесяти, да бабы, да малые ребята, и весь этот люд он содержит в ежовых рукавицах.
—
Больше все лежу, сударь! Моченьки-то, знашь, нету, так
больше на печке живу… И вот еще, сударь, како со мной чудо! И не бывало никогда, чтобы то
есть знобило меня; а нонче хошь в какой жар — все знобит, все знобит!
— Я не знаю, что вам угодно сказать, Семен Иваныч, а как я никаким ремеслом не занимаюсь, — стало
быть, слова ваши ничего
больше, как обида мне…
Разбитной.
Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну, посмотрите на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком
больше доме не бываю, кроме дома князя… Нет, как ни говорите, чистота крови — это ничем не заменимо…
Змеищев. Какое тут упущение, помилуйте! Ведь этак по
большим дорогам грабить
будут… ведь он взятку, чай, с убийцы-то взял?
Ижбурдин. Как же-с; наше, Савва Семеныч, дело маленькое; капиталов
больших не имеем, по крохам, можно сказать, свое благосостояние собираем… И если бы да не воздержность наша да не труды — выходит,
были бы мы теперича и совсем без капиталу-с… Мы точно завсегда всем торгуем; главная у нас статья, конечно, леса-с, потому что нам по этой части сподручнее…
Не оттого чтобы меньше на этот счет от начальства вольготности для нас
было — на это пожаловаться грех, а так, знать,
больше свой же брат, вот этакой-то проходимец кургузый, норовит тебя на весь народ обхаять.
— Одна
есть большая, а другие — мелюзга.
Уж два часа; на улицах заметно менее движения, но, около ворот везде собираются группы купчих и мещанок, уже пообедавших и вышедших на вольный воздух в праздничных нарядах. Песен не слыхать, потому что в такой
большой праздник
петь грех; видно, что все что ни
есть перед вашими глазами предается не столько веселию, сколько отдохновению и какой-то счастливой беззаботности.
Вот-с и говорю я ему: какая же, мол, нибудь причина этому делу да
есть, что все оно через пень-колоду идет, не по-божески, можно сказать, а
больше против всякой естественности?"А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы, мол, вы разумели, что подлец подлец и
есть, что его подлецом и называть надо, так не смел бы он рожу-то свою мерзкую на свет божий казать.
Слышал он еще в школе, должно
быть, что в народе разное суеверие
большую ролю играет: боятся это привидений и всякая там у них несообразность.
Ну, а этого нельзя, потому что высшие хозяйственные соображения требуют, чтобы рабочие силы
были как можно
больше сосредоточены.
Я не схожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если
есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу:
есть, — если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет! Я хочу знать, доказано ли оно или не доказано, — и
больше ничего.
Вы можете, в настоящее время, много встретить людей одинакового со мною направления, но вряд ли встретите другого меня.
Есть много людей, убежденных, как и я, что вне администрации в мире все хаос и анархия, но это
большею частию или горлопаны, или эпикурейцы, или такие младенцы, которые приступиться ни к чему не могут и не умеют. Ни один из них не возвысился до понятия о долге, как о чем-то серьезном, не терпящем суеты, ни один не возмог умертвить свое я и принесть всего себя в жертву своим обязанностям.
У княжны Анны Львовны
был детский бал, в котором, однако ж, взрослые принимали гораздо
большее участие, нежели дети.
И ведь какие это
были подовые пироги, если б вы знали! честью вас заверяю, что они отзывались
больше сапогами, нежели пирогами!
Мы бросились друг другу в объятия; но тут я еще
больше убедился, что молодость моя прошла безвозвратно, потому что, несмотря на радость свидания, я очень хорошо заметил, что губы Лузгина
были покрыты чем-то жирным, щеки по местам лоснились, а в жидких бакенбардах запутались кусочки рубленой капусты. Нет сомнения, что
будь я помоложе, это ни в каком случае не обратило бы моего внимания.
— Да просто никакого толку нет-с. Даже и не говорят ничего… Пошел я этта сначала к столоначальнику, говорю ему, что вот так и так… ну, он
было и выслушал меня, да как кончил я: что ж, говорит, дальше-то? Я говорю:"Дальше, говорю, ничего нет, потому что я все рассказал". — "А! говорит, если ничего
больше нет… хорошо, говорит". И ушел с этим, да с тех пор я уж и изымать его никак не мог.
И на совете губернских аристократов
было решено Горехвастова принимать, но в карты с ним не играть, и вообще держать
больше около дам, для которых он, своими талантами, может доставить приятное развлечение.
—
Были у меня тогда деньги, — начал снова Горехвастов, — коммерсан такой проявился, которого мы, можно сказать, без малейшего напряжения мышц обобрали — деньги
были, следовательно,
большие.
«Мери, — сказал я ей, — хочешь навеки
быть моею?» Ну, разумеется, клятвы, уверения; положили на том, чтобы ей захватить как можно
больше денег и бежать со мной.
"
Было это, братец ты мой, по весне дело; на селе у нас праздник
был большой; только пришла она, стала посередь самого села, мычит: «ба» да «ба» — и вся недолга. Сидел я в ту пору у себя в избе у самого окошечка; гляжу, баба посередь дороги ревмя ревет.
Между христианами в то время
большое смятение
было; не только от мирских гоненье терпели, а и промеж себя все
были раздоры да неурядицы; кто хотел священства, а кто его и вовсе отвергал.
Может ли статься, думал я, чтобы наше дело
было неправое, когда вот родитель уж на что
был большого разума старик, а и тот не отступился от своей старины: как жил в ней, так и умер.
Одни на воду веруют; соберутся, знашь, в избе, поставят посреди чан с водой и стоят вокруг, доколе вода не замутится; другие девку нагую в подполье запирают, да потом ей кланяются; третьи говорят"Несогрешивый спасенья не имет", — и стараются по этой причине как возможно
больше греха на душу принять, чтоб потом
было что замаливать.
Это
больше всё люди богатые или хитрые; заводят смуты не для чего другого, как из того, чтобы прибыток получить, или еще для того, чтоб честь ему
была.
— Да, — говорит, — это точно, что от тебя приношение бывает, и мы, говорит, оченно за это тебе благодарны; да то, вишь, приношение вообще, а Степка в него не входит. Степка, стало
быть,
большой человек, и за этакого человека с другого три тысячи целковых взять нельзя: мало
будет; ну, а тебя начальство пожаловать желает, полагает взять только три. Так ты это чувствуй; дашь — твой Степка, не дынь — наш Степка.
В Оренбургской губернии, около Златоуста, в горах, такие же пустынники обитают, и всё
больше в пещерах, и одна такая пещера
есть, что в ней денно и нощно свеща горит, а чьей рукой возжигается — неизвестно.
Он меня согрел и приютил. Жил он в то время с учеником Иосифом — такой, сударь, убогонький, словно юродивый. Не то чтоб он старику служил, а
больше старик об нем стужался. Такая
была уж в нем простота и добродетель, что не мог будто и жить, когда не
было при нем такого убогонького, ровно сердце у него само пострадать за кого ни на
есть просилось.
Особливо отец Мартемьян
был — старец преехидненший —
большую он над прочими силу имел, и даже против Асафа нередко их сомущал.
Начали
было уговаривать его не оставлять братию: иные искренно, а
большая часть только для виду, потому что всем им из лесу вон хотелось. Кончилось, разумеется, тем, что выбрали из среды своей того же Мартемьяна, который всю смуту завел.
— Это, — говорит, — вы с Асафом бредили. Вы, говорит, известно, погубители наши. Над вами, мол, и доселева
большего нет; так если вы сами об себе промыслить не хотите, мы за вас промыслим, и набольшего вам дадим, да не старца, а старицу, или, по-простому сказать, солдатскую дочь… Ладно, что ли, этак-то
будет?