Неточные совпадения
Тогда он принялся
ходить по зажиточным крестьянам матери, жившим в Москве своим хозяйством;
у кого обедал,
у кого выпрашивал четвертку табаку,
у кого по мелочи занимал.
Попадья при виде его закручинилась и захлопотала об яичнице; деревенские мальчишки столпились вокруг него и смотрели на барина изумленными глазами; мужики,
проходя мимо, молча снимали шапки и как-то загадочно взглядывали на него; какой-то старик дворовый даже подбежал и попросил
у барина ручку поцеловать.
И что ж! не
прошло после того и трех лет — ан он и опять
у меня на шее повис!
— Кругом тучи
ходят — Головлево далеко ли?
у кровопивца вчера проливной был! — а
у нас нет да и нет!
Ходят тучки, похаживают кругом — и хоть бы те капля на наш пай!
Не успела Арина Петровна
сойти вниз, как на бугре
у дубровинской церкви показалась коляска, запряженная четверней.
— Володя! — говорит она, — ты, голубчик, легонький!
сходил бы потихоньку да подслушал бы, что
у них там?
И так как злость (даже не злость, а скорее нравственное окостенение), прикрытая лицемерием, всегда наводит какой-то суеверный страх, то новые «соседи» (Иудушка очень приветливо называет их «соседушками») боязливо кланялись в пояс,
проходя мимо кровопивца, который весь в черном стоял
у гроба с сложенными ладонями и воздетыми вверх глазами.
У Арины Петровны так и кипит сердце: целый час
прошел, а обед только в половине.
Прошло лет пять со времени переселения Арины Петровны в Погорелку. Иудушка как засел в своем родовом Головлеве, так и не двигается оттуда. Он значительно постарел, вылинял и потускнел, но шильничает, лжет и пустословит еще пуще прежнего, потому что теперь
у него почти постоянно под руками добрый друг маменька, которая ради сладкого старушечьего куска сделалась обязательной слушательницей его пустословия.
Разбредемся все по своим местам, помолимся, ан сердце-то
у нас и
пройдет.
Это увещание оказывает свое действие не потому, чтобы оно заключало что-нибудь действительно убедительное, а потому что Иудушка и сам видит, что он зарапортовался, что лучше как-нибудь миром покончить день. Поэтому он встает с своего места, целует
у маменьки ручку, благодарит «за науку» и приказывает подавать ужинать. Ужин
проходит сурово и молчаливо.
— Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок, и сиди
у меня в плену! Вот неделя
пройдет — ни слова не скажу! Отстоим обеденку, поедим на дорожку, чайку попьем, побеседуем… Наглядимся друг на друга — и с Богом! Да вот что! не съездить ли тебе опять на могилку в Воплино? Все бы с бабушкой простилась — может, покойница и благой бы совет тебе подала!
— А мы-то как надеялись! Всё промежду себя говорили: непременно наши барышни в Погорелке жить будут! А летом
у нас здесь даже очень хорошо: в лес по грибы
ходить можно! — соблазняла матушка.
— Разумеется, вам лучше знать, как над собой поступить, а только мы было думали, что вы к нам возворотитесь. Дом
у нас теплый, просторный — хоть в горелки играй! очень хорошо покойница бабенька его устроила! Скучно сделалось — санки запряжем, а летом — в лес по грибы
ходить можно!
И вот, когда, после тщетных попыток забыть и убить, делалось, наконец, ясным, что он пойман, — на него нападала тоска. Он принимался
ходить по комнате, ни об чем не думая, а только ощущая, что внутри
у него сосет и дрожит.
«Вот, в Мазулине Палагеюшка
у барина в экономках живет: сидит руки скламши, да в шелковых платьях
ходит.
— Право! с дружком с милыим да с молоденькиим!
Ходят по комнатам парочкой да друг на дружку любуются! Ни он словом бранным ее не попрекнет, ни она против его. «Душенька моя» да «друг мой», только и разговора
у них! Мило! благородно!
Вообще Любинька, по-видимому, окончательно сожгла свои корабли, и об ней
ходили самые неприятные для сестрина самолюбия слухи. Говорили, что каждый вечер
у ней собирается кутежная ватага, которая ужинает с полуночи до утра. Что Любинька председает в этой компании и, представляя из себя «цыганку», полураздетая (при этом Люлькин, обращаясь к пьяным друзьям, восклицал: посмотрите! вот это так грудь!), с распущенными волосами и с гитарой в руках, поет...
Обе сестры нередко пробуждались от угара, но
у Анниньки эти пробуждения сопровождались истериками, рыданиями, слезами и
проходили быстрее.
«В субботу приобщаться будем — надо на могилку к покойной маменьке проститься
сходить!» — вдруг мелькнуло
у него в голове.
Неточные совпадения
Бобчинский. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только сверх носа небольшая нашлепка! Я забегу к Христиану Ивановичу:
у него-с есть пластырь такой, так вот оно и
пройдет.
Уж
у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как
прохожу через департамент — просто землетрясенье, все дрожит и трясется, как лист.
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто ни
пройдет — щипнет! // Теперь горох
у всякого — //
У старого,
у малого, // Рассыпался горох // На семьдесят дорог!
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка //
Сойдет с коня любимого! // С тех пор, как слух
прошел, // Что воля нам готовится, //
У князя речь одна: // Что мужику
у барина // До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
В веригах, изможденные, // Голодные, холодные, //
Прошли Господни ратники // Пустыни, города, — // И
у волхвов выспрашивать // И по звездам высчитывать // Пытались — нет ключей!