Неточные совпадения
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты
не понимаешь, что лошадь
твоя тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого
не понимать?
— Сколько смеху у нас тут было — и
не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто
не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю
твою выдумку опроверг!»
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь,
не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему
не нужно! «В
твоем, говорит, Монрепо
не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Зная
твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство
твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире
не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Благородные
твои чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические
твои размышления насчет человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с головы нашей
не упадет без воли того, который заранее все знает и определяет!
Я никогда
не была озабочена насчет
твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня
не только
не удивило, но даже обрадовало, что ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Ты пишешь, что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию, тобою полученному, я иного и
не ожидала от тебя. Но знаешь ли, друг мой, почему начальники так дороги
твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас ни на есть (франц.)] обязаны любить данное нам от бога начальство? Прошу тебя, выслушай меня.
И признаюсь откровенно: когда то место в письме
твоем прочитала, где ты своему благодетелю предложил ужасных этих злодеев называть
не злоумышленниками, а заблуждающимися, то весьма была сим офраппирована.
Но когда увидела, что все это есть
не что иное, как обдуманный с
твоей стороны подход и что впоследствии вновь эти люди в злоумышленников переименованы будут, опять утешилась.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы смотреть на него без слез
не можем. Ни рукой, ни ногой пошевелить
не может, и что говорит —
не разберем. И ему мы
твое письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только глаза шире обыкновенного раскрыл.
Никогда, даже когда была молода, ни одного романа с таким интересом
не читывала, с каким прочла последнее
твое письмо. Да, мой друг! мрачны, ах, как мрачны те ущелия, в которых, лишенная христианской поддержки, душа человеческая преступные свои ковы строит!
Пишешь ты также, что в деле
твоем много высокопоставленных лиц замешано, то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница и пустого дела
не затеешь, однако
не могу воздержаться, чтобы
не сказать: побереги себя, друг мой!
не поставляй сим лицам в тяжкую вину того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
Низший же человек, как, например,
твой Филаретов, коль скоро начинает
не принадлежащие ему опыты производить, то сейчас же ими воспламеняется — и оттого происходит злоумышленность!
По усердию
твоему, ты хотел до конца
твоего генерала прельстить; если же ты в том
не успел, то, стало быть, богу
не угодно было.
Я
не только на тебя
не сержусь, но думаю, что все это со временем еще к лучшему поправиться может. Так, например: отчего бы тебе немного погодя вновь перед генералом
не открыться и
не заверить его, что все это от неопытности
твоей и незнания произошло? Генералы это любят, мой друг, и раскаивающимся еще больше протежируют!
Впрочем, предоставляю это
твоему усмотрению, потому что хотя бы и хотела что-нибудь еще в поучение тебе сказать, но
не могу: хлопот по горло.
Прощай, друг мой; пиши,
не удастся ли тебе постигшую грозу от себя отклонить и по-прежнему в любви
твоего генерала утвердиться. А как бы это хорошо было! Любящая тебя мать
— Так, балую. У меня теперь почесть четверть уезда земли-то в руках. Скупаю по малости, ежели кто от нужды продает. Да и услужить хочется — как хорошему человеку
не услужить! Все мы боговы слуги, все друг дружке тяготы нести должны. И с
твоей землей у меня купленная земля по смежности есть. Твои-то клочки к прочим ежели присовокупить — ан дача выйдет. А у тебя разве дача?
— Кто об
твоих правах говорит! Любуйся! смотри! А главная причина: никому
твоя земля
не нужна, следственно, смотри на нее или
не смотри — краше она от того
не будет. А другая причина: деньги у меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать
не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
— К тебе
не к тебе, а ты тоже на ус мотай! От стариков-то
не отворачивайся. Ежели когда и поучат, тебя жалеючи, — ни сколько тебе убытку от этого и будет! Кандауровский-то барин недалеко от
твоей вотчины жил! Так-то!
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает, что это ему пройдет даром. Как бы
не так! Еще счастлив
твой бог, что начальство за тебя заступилось,"поступков ожидать"велело, а то быть бы бычку на веревочке! Да и тут ты
не совсем отобоярился, а вынужден был в Петербург удирать! Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным
не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
Да и один ли становой! один ли исправник! Вон Дерунов и партикулярный человек, которому ничего ни от кого
не поручено, а попробуй поговори-ка с ним по душе! Ничего-то он в психологии
не смыслит, а ежели нужно, право,
не хуже любого доктора философии всю
твою душу по ниточке разберет!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и тебе
твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому,
не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
— Теперь, брат,
не то, что прежде! — говорили одни приезжие, — прежде, бывало, живешь ты в деревне, и никому нет дела, в потолок ли ты плюешь, химией ли занимаешься, или Поль де Кока читаешь! А нынче, брат, ау! Химию-то изволь побоку, а читай Поль де Кока, да ещё так читай, чтобы все
твои домочадцы знали, что ты именно Поль де Кока, а
не"Общепонятную физику"Писаревского читаешь!
— Хорошо-то хорошо, — подался порицатель, — а все-таки… Помните, Шнейдер в «Dites-lui» [«Скажите ему» (франц.)] вот это… масло! Нет, воля
твоя! мне в «Буфф» добродетели
не нужно! Добродетель — я ее уважаю, это опора, это, так сказать, основание… je n'ai rien a dire contra cela! [мне нечего возразить! (франц.)] Но в «Буфф»…
Не дал ты ему вина — он тебя с сердцов спалил, да и соседей
твоих зауряд!
— Так что же палка-то
твоя делает? отчего ж она никого
не исправляет?
Не тебя жалеет он, а
твою кубышку, держа которую ты так сладко похрапываешь на собственной печи, в свободные от копления часы!"
Да, Хрисашка еще слишком добр, что он только поглядывает на
твою кубышку, а
не отнимает ее. Если б он захотел, он взял бы у тебя всё: и кубышку, и Маремьяну Маревну на придачу. Хрисашка! воспрянь — чего ты робеешь! Воспрянь — и плюнь в самую лохань этому идеологу кубышки! Воспрянь — и бери у него все: и жену его, и вола его, и осла его — и пусть хоть однажды в жизни он будет приведен в необходимость представить себе,что у него своегоили ничего, или очень мало!
"Нет,
не ври, а верное дело, что я ничем
твоего попа
не хуже… даже звание у нас с ним одно!
— Но ведь ты сам же сейчас говорил, что
твоя «система», между прочим, заключается в том, чтоб"
не воспрещать"!
— Позволь, душа моя! Я понимаю
твою мысль: если все захотят иметь беспрепятственный вход к Бергу, то понятно, что
твои личные желания в этом смысле уже
не найдут такого полного удовлетворения, какое они находят теперь. Но, признаюсь, меня страшит одно: а что, если они, то есть печенеги… тоже начнут вдруг настаивать?
Они видеть друг друга
не могли без того, чтоб мысленно
не произнести — она:"Ах, если б ты знал, как меня от одного
твоего вида тошнит!", он:"Ах, если б ты знала, с каким бы я удовольствием ноги своей сюда
не поставил, кабы только от меня это зависело!"
Наконец и они приехали. Феденька, как соскочил с телеги, прежде всего обратился к Пашеньке с вопросом:"Ну, что, а слюняй
твой где?"Петеньку же взял за голову и сряду три раза на ней показал, как следует ковырять масло. Но как ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже
не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому.
Вот первые впечатления моей новой жизни. Я буду писать тебе часто, но надеюсь, что «Butor» [Грубиян (франц.)]
не узнает о нашей переписке. Пиши и ты ко мне как можно чаще, потому что
твои советы теперь для меня, более нежели когда-нибудь, драгоценны. Целую тебя.
Ты
не теряешь, однако, времени, дурной мальчик! — Ухаживаешь за Полиной и в то же время
не упускаешь из вида вдовушку Лиходееву, которая «отправляет значительное количество барок с хлебом». Эта приписка мне особенно нравится! Mais savez-vous que c'est bien mal a vous, monsieur le dameret, de penser a une trahison, meme avant d'avoir reu le droit de trahir…"[Но знаешь, господин волокита, с
твоей стороны очень дурно замышлять измену еще до получения права изменять! (франц.)]
Не думай, однако ж, petite mere, что я сержусь на тебя за
твои нравоучения и обижен ими. Во-первых, я слишком bon enfant, [паинька (франц.)] чтоб обижаться, а во-вторых, я очень хорошо понимаю, что в
твоем положении ничего другого
не остается и делать, как морализировать. Еще бы! имей я ежедневно перед глазами Butor'a, я или повесился бы, или такой бы aperГu de morale настрочил, что ты только руками бы развела!
Конечно, это еще немного (я уверен даже, что ты найдешь в этом подтверждение
твоих нравоучений), но я все-таки продолжаю думать, что ежели мои поиски и
не увенчиваются со скоростью телеграфного сообщения, то совсем
не потому, что я
не пускаю в ход"aperГus historiques et litteraires", [исторических и литературных рассуждений (франц.)] а просто потому, что, по заведенному порядку, никакое представление никогда с пятого акта
не начинается.
Но этого мало, что она
не разорвет: она едва ли даже решится обмануть его в
твою пользу.
Скажу тебе прямо: это средство есть, но оно потребует с
твоей стороны
не только благоразумия, но почти самоотвержения.
Ты просто бесишь меня. Я и без того измучен, почти искалечен дрянною бабенкою, а ты еще пристаешь с своими финесами да деликатесами, avec tes blagues? [со своими шутками (франц.)] Яраскрываю
твое письмо, думая в нем найти дельныйсовет, а вместо того, встречаю описания каких-то «шелковых зыбей» да «masses de soies et de dentelles». Connu, ma chere! [массы шелка и кружев. Знаем мы все это, дорогая! (франц.)] Спрашиваю тебя: на кой черт мне все эти dentell'и, коль скоро я
не знаю, что они собою прикрывают!
Наталья Кирилловна,
твоя мать, а моя жена, вчерашнего числа в ночь бежала, предварительно унеся из моего стола (посредством подобранного ключа) две тысячи рублей. Пишет, будто бы для свидания с Базеном бежит, я же наверно знаю, что для канканов в Closerie des lilas. [Сиреневой беседке (франц.)] Но я
не много о том печалюсь, а трепещу только, как бы, навешавшись в Париже досыта, опять
не воротилась ко мне.
— Да, родной мой, благодаря святым его трудам. И вот как удивительно все на свете делается! Как я его, глупенькая, боялась — другой бы обиделся, а он даже
не попомнил! Весь капитал прямо из рук в руки мне передал! Только и сказал:"Машенька! теперь я вижу по всем поступкам
твоим, что ты в состоянии из моего капитала сделать полезное употребление!"
— Уж
не жених ли? — пошутил я, — ведь в
твои годы…
— В том-то и дело, друг мой, что крестьянам эта земля нужна — в этом-то и выгода
твоя! А владели ли они или
не владели — это всегда обделать было можно: Савва Силыч с удовольствием бы для родного похлопотал.
Не отдай ты эти «Кусточки» — ведь цены бы теперь
твоему имению
не было!
— Как тебе сказать, мой друг! Я бы на
твоем месте продала. Конечно, кабы здесь жить… хорошенькие в
твоем именье местечки есть… Вот хоть бы Филипцево… хорош, очень хорош лесок!.. Признаться сказать, и я иногда подумывала
твое Чемезово купить — все-таки ты мне родной! — ну, а пяти тысяч
не дала бы! Пять тысяч — большие деньги! Ах, какие это большие деньги, мой друг! Вот кабы"Кусточки"…
— Позволь, душа моя! Как ни остроумно
твое сближение, но ты очень хорошо знаешь, что юридическая часть и танцевальная — две вещи разные.
Твоя мать, желая видеть в тебе юриста, совсем
не имела в виду давать пищи
твоему остроумию. Ты отлично понимаешь это.
И согласия моего на
твою фантазию
не изъявляю, а приказываю, как христианка и мать: продолжай по юридистической части идти, как тебе от меня и от бога сие предназначено.
— А я, мой друг, так-таки и
не читала ничего
твоего. Показывал мне прошлою зимой Филофей Павлыч в ведомостях объявление, что книга
твоя продается, — ну, и сбиралась всё выписать, даже деньги отложила. А потом, за тем да за сем — и пошло дело в длинный ящик! Уж извини, Христа ради, сама знаю, что
не по-родственному это, да уж…
— Нет уж… Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать… Впрочем, это — уж
не первый у нас разговор: ты всегда защитником Короната был. Помнишь, в последний
твой приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!