Неточные совпадения
Ежели нужно
только „подождать“, то отчего же не „подождать“?» Все это до того резонно, что так
и кажется, будто кто-то стоит
и подталкивает сзади: подожди
да подожди!
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет,
только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч
и видит, что возжаться тут не из чего. Взял
да на круг по двадцать рублей десятину
и продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— Истинно. Прежде всё русским сдавали,
да, слышь, безо времени рыбу стали ловить, — ну,
и выловили всё. Прежде какие лещи водились, а нынче
только щурята
да голавль. Ну,
и отдали Иван Карлычу.
— Нет, выгода должна быть,
только птицы совсем ноне не стало. А ежели
и есть птица, так некормна, проестлива. Как ты ее со двора-то у мужичка кости
да кожа возьмешь — начни-ка ее кормить, она самоё себя съест.
— Нет,
да ты вообрази! Продал он Семену Архипычу партию семени, а Семен-то Архипыч сдуру
и деньги ему отдал. Стали потом сортировать, ан семя-то
только сверху чистое, а внизу-то все с песком, все с песком!
— Сколько смеху у нас тут было —
и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот
только немец сначала будто не понял,
да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
—
Да уж будьте покойны! Вот как: теперича в Москву приедем —
и не беспокойтесь! Я все сам… я сам все сделаю! Вы
только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
Да и не
только не погиб, но даже встал на страже, встал бескорыстно, памятуя
и зная, что ремесло стража общественной безопасности вознаграждается у нас больше пинками, нежели кредитными рублями.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает.
Да и какое уж его писанье!
и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того
только и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим —
и актец совершит.
— Нет, так, по своей охоте ратуем. А впрочем,
и то сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы были — ну,
и нам бы поповаднее было заодно с ними помериться.
Да от них, вишь,
только могилки остались, а нам-то, мелкоте, не очень
и доверяют нынешние правители-то!
Как сложились эти приметы
и толкования — этого она, конечно, не объяснит,
да ей
и не нужно объяснений, ибо необъяснимость не
только не подрывает ее кодекса, но даже еще больше удостоверяет в его непреложности.
— Нечего, сударь, прежнего жалеть! Надо дело говорить: ничего в «прежнем» хорошего не было! Я
и старик, а не жалею.
Только вонь
и грязь была. А этого добра, коли кому приятно,
и нынче вдоволь достать можно. Поезжай в"Пешую слободу"
да и живи там в навозе!
— Я-то сержусь! Я уж который год
и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и!
да от кого же я
и пользу имею, как не от мужичка! Я вот
только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
—
И скот скупать хорошо, коли ко времю. Вот в марте кормы-то повыберутся,
да и недоимки понуждать начнут — тут
только не плошай! За бесценок целые табуны покупаем
да на винокуренных заводах на барду ставим! Хороший барыш бывает.
—
Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много,
да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль
только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я
и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки —
только ты ее
и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу.
Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Лукьяныч выехал за мной в одноколке, на одной лошади. На вопрос, неужто не нашлось попросторнее экипажа, старик ответил, что экипажей много,
да в лом их лучше отдать, а лошадь одна
только и осталась, прочие же «кои пали, а кои так изничтожились».
Когда я покупаю
и продавец, по осмотре предмета покупки, начинает уверять меня, что все виденное мною ничто в сравнении с тем, что я, с божьею помощью, впереди увижу, то я не
только не вступаю с ним в спор, не
только не уличаю его во лжи, но, напротив того, начинаю восклицать:"
Да помилуйте!
да неужели же я не понимаю!"
и т. д.
— Тут одного гвоздья сколько! — восторгался Лукьяныч, бесстрашно водя меня по опустелым комнатам. — Кирпичу, изразцу, заслонок — страсть! Опять же
и дерево!
только нижние венцы подгнили
да балки поперечные сопрели, а прочее — хоть опять сейчас в дело! Сейчас взял, балки переменил, верхнюю половину дома вывесил, нижние венцы подрубил —
и опять ему веку не будет, дому-то!
И вдруг весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает
и гогочет от внутреннего просветления. Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит, все уверовали в"чудеса кровопускания",
да не
только сами уверовали, но хотят, чтоб
и другие тому же верили, чтобы ни в ком не осталось ни тени прежнего либерализма.
— Здешний, из Долгинихи, Федор Никитин Чурилин. А Зайцем прозван оттого, что он на всяком месте словно бы из-под куста выпрыгнул. Где его
и не ждешь, а он тут. Крестьянством не занимается, а
только маклерит. Чуть где прослышит, что в разделку пошло — ему уж
и не сидится. С неделю места есть, как он около нас кружит,
да я все молчал. Сам, думаю, придет — ан вот
и пришел.
— Христос с вами!
Да вы слыхали ли про Бородавкина-то! Он ведь два раза невинно падшим объявлялся! Два раза в остроге сидел
и всякий раз чист выходил! На-тко! нашли кого обмануть!
Да его
и пунштом-то для того
только поят, чтобы он не слишком уж лют был!
Да, это было оно, это было «потрясение»,
и вот эти люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти люди, говорю я, по-видимому, даже
и не подозревают, что рядом с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из всех потрясений, какое
только может придумать человеческая злонамеренность!
Только сапоги навыпуск обличают русского человека,
да и то, быть может, он сохранил их потому, что видел такие же у какого-нибудь знакомого кирасира.
— В стары годы охоч был. А впрочем, скажу прямо:
и молод был — никогда этих соусСв
да труфелей не любил. По-моему, коли-ежели все как следует, налицо, так труфель тут
только препятствует.
— Я, сударыня, настоящий разговор веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от бога так созданы. А что создано, то все на потребу,
и никакой в том гнусности или разврату нет, кроме того, что говорить об том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них главное дело, чтобы выверт был,
да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а
только бы подлость одна!
— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем генерал. — Знаешь ли ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение! Ты вот сидишь
да с попадьей целуешься; «доброчинно»
да «душепагубно» —
и откуда
только ты эти слова берешь! Чем бы вразумить
да пристыдить, а он лукошко в руку
да с попадейкой в лес по грибы!
— Да-с, любезнейший родитель! Не могу похвалить ваши порядки! не могу-с! Пошел в сад — ни души! на скотном — ни души! на конном — хоть шаром покати! Одного
только ракалью
и нашел — спит брюхом кверху!
И надобно было видеть, как негодяй изумился, когда я ему объяснил, что он нанят не для спанья, а для работы! Да-с! нельзя похвалить-с! нельзя-с!
—
Да,
и я уж заметил. Давеча бегал — нигде ни одной души не нашел. Один
только мерзавец сыскался,
да и тот вверх брюхом дрыхнет!
— Каяться, как не каяться,
да потому
только и кается, что выдумка его не удалась. А кабы удалась, так
и он бы теперь пироги с начинкой ел.
— Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? —
Да у Бакланихи, у Дарьи Ивановны, приказчиком был — неужто ж не помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после, как муж-то помер, сластить ее стал.
Только до денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после
и нахалом брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу у Коробейникова, у Петра Ивановича, на Вопле на реке, купил, живет себе помещиком
да лесами торгует.
По выходе же из церкви Софрону Матвеичу поклонится разве редкий аматёр добродетелей (
да и то, может быть, в том расчете, что у него все-таки кубышка водится), а Хрисашке всепоклонятся,
да не просто поклонятся, а со страхом
и трепетом; ибо в руках у Хрисашки хлеб всех,всей этой чающей
и не могущей наесться досыта братии, а в руках у Софрона Матвеича —
только собственная его кубышка.
Да, Хрисашка еще слишком добр, что он
только поглядывает на твою кубышку, а не отнимает ее. Если б он захотел, он взял бы у тебя всё:
и кубышку,
и Маремьяну Маревну на придачу. Хрисашка! воспрянь — чего ты робеешь! Воспрянь —
и плюнь в самую лохань этому идеологу кубышки! Воспрянь —
и бери у него все:
и жену его,
и вола его,
и осла его —
и пусть хоть однажды в жизни он будет приведен в необходимость представить себе,что у него своегоили ничего, или очень мало!
Сгрубил, что ли, он попу,
только поп обиделся,
да, не будь прост,
и науськал на него мужиков.
— А был тут помещик… вроде как полоумненький. Женился он на ней, ну,
и выманила она у него векселей,
да из дому
и выгнала. Умер ли, жив ли он теперь — неизвестно,
только она вдовой числится.
И кто
только в этой усадьбе не отдыхал —
и стар
и млад! Теперь на попа сказывают…
— Стой…
да ты не загадывай вперед… экой ты, братец, непостоянной! Едем мы, это, городом, а я тоже парень бывалый, про кутузку-то слыхивал. Подъехали к постоялому, я ее, значит, за ручку, высаживаю… жду…
И вдруг, братец ты мой, какую перемену слышу!"А что, говорит, Иван, я здесь
только ночь переночую, а завтра опять к себе в усадьбу — доставил бы ты меня!"
—
Да уж где
только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того
и смотри, не под суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он
и рассчитывает:"Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись
только!"
— Здешний житель — как не знать!
Да не слишком ли шибко завертелось оно у вас, колесо-то это? Вам
только бы сбыть товар, а про то, что другому, за свои деньги, тоже в сапогах ходить хочется, вы
и забыли совсем! Сказал бы я тебе одно слово,
да боюсь, не обидно ли оно для тебя будет!
—
И представьте,
только тем
и попользовался, что хронометр
да две пары платья получил!
— Помилуйте! что вы!
да я на том стою! В"нашей уважаемой газете"я
только об этом
и пишу!
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что
и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь
только запутать, помешать, но не разрешить!»
И я не
только не обиделся этим, но простодушно ответил: «
Да, я могу
только запутать, а не разрешить!» —
и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Я мог бы еще поправить свою репутацию (
да и то едва ли!), написав, например, вторую"Парашу Сибирячку"или что-нибудь вроде"С белыми Борей власами", но, во-первых, все это уж написано, а во-вторых, к моему несчастию, в последнее время меня до того одолела оффенбаховская музыка, что как
только я размахнусь, чтоб изобразить монолог «Неизвестного» (воображаемый монолог этот начинается так:"
И я мог усумниться!
—
Да не выступит этот вопрос! А ежели
и выступит, то именно
только как теоретический вопрос, который нелишне обсудить! Ты знаешь, как они охотно становятся на отвлеченную точку зрения! Ведь в их глазах даже мужчина —
только вопрос,
и больше ничего!
— Так ли это, однако ж? Вот у меня был знакомый, который тоже так думал:"Попробую, мол, я не кормить свою лошадь: может быть, она
и привыкнет!"
И точно, дней шесть не кормил
и только что, знаешь, успел сказать:"Ну, слава богу! кажется, привыкла!" — ан лошадь-то возьми
да и издохни!
1-й молодой человек. Ну, вот видишь! ты
только слышал, а утверждаешь!
И что ты утверждаешь? Qu'Olga est jusqu'a nos jours fidele a son grand dadais de colonel! Olga! je vous demande un peu, si Гa a le sens commun! [Что Ольга до сих пор верна своему дурню-полковнику! Ольга! Скажите,
да мыслимо ли это! (франц.)]
— Что это, господи!
только и слов у тебя что галантир
да галантир!
— Уйдешь ли ты в баню, мерзавец! — крикнула наконец Марья Петровна, но таким голосом, что Сенечке стало страшно.
И долго потом волновалась Марья Петровна,
и долго разговаривала о чем-то сама с собой,
и все повторяла:"Лишу! ну, как бог свят лишу я этого подлеца наследства!
и перед богом не отвечу!"С своей стороны, Сенечка хоть
и пошел в баню, но не столько мылся в ней, сколько размышлял:"Господи,
да отчего же я всем угодил, всем заслужил,
только маменьке Марье Петровне ничем угодить
и заслужить не могу!"
—
Да помилуй, мой друг! — вымолвит
только Марья Петровна
и долго смотрит на своего идола, смотрит без всяких мыслей, кроме одной:"Господи!
да неужто же есть на свете такая женщина, которая может противиться моему молодцу!"
"Стало быть, нужно отступить?" — спросишь ты меня
и, конечно, спросишь с негодованием. Мой друг! я слишком хорошо понимаю это негодование, я слишком ценю благородный источник его, чтоб ответить тебе сухим:"
Да, лучше отступить!"Я знаю, кроме того, что подобные ответы не успокоивают, а
только раздражают. Итак, поищем оба, не блеснет ли нам в темноте луч надежды, не бросит ли нам благосклонная судьба какого-нибудь средства, о котором мы до сих пор не думали?
—
Да, родной мой, благодаря святым его трудам.
И вот как удивительно все на свете делается! Как я его, глупенькая, боялась — другой бы обиделся, а он даже не попомнил! Весь капитал прямо из рук в руки мне передал!
Только и сказал:"Машенька! теперь я вижу по всем поступкам твоим, что ты в состоянии из моего капитала сделать полезное употребление!"