Неточные совпадения
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги на бунтующую плоть; не имеет
и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что
вот как ни дрянна
и ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над
тобою, «бодрым духом», верх.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да
и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он
тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь — на теплых водах живи! Болотце-то
вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу
и цены по нашему месту нет!
— Известно, понимаем. Я
вот тоже Крестьяну-то Иванычу
и говорю: «А
тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только
и всего». Эй, вы, колелые!
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт.
И не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он
тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди,
и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю —
и дух вон. Так оно колесом
и идет.
И за дело! потому, дураков учить надо. Только
вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы
и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил:
вот я в стакан дышу, а коли захочется, так
и плюну, а
ты будешь чай из него пить… дуррак!
— Сколько смеху у нас тут было —
и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет.
Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор
ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит;
ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
— А дураков, брат, учить надо! Это
и в законе так сказано!
Вот он
тебя и поучил!
Вот и говорит он ей: «
Ты бы, Аннушка…» понимаете?
— Нет уж, слуга покорный!
ты и на меня еще кляузу напишешь! — попробовал отшутиться Терпибедов. —
Вот, сударь! — переменяя разговор, обратился он ко мне, — нынче
и трубку уж сам закуриваю! а преждестал ли бы я! Прошка! венХ-зиси! —
и трубка в зубах!
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю!
тебе, говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет,
и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!»
Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Вот почему я, как друг, прошу
и, как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит, а между прочим,
и напасть. Ежели же
ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить
и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят
и ценят.
— Чти родителей, потому что без них вашему брату деваться некуда, даром что
ты востер.
Вот из ученья выйдешь — кто
тебе на прожиток даст? Жениться захочешь — кто невесту припасет? — всё родители! — Так
ты и утром
и вечером за них бога моли: спаси, мол, господи, папыньку, мамыньку, сродственников! Всех, сударь, чти!
— То-то, говорю: чти!
Вот мы, чернядь, как в совершенные лета придем, так сами домой несем! Родитель-то
тебе медную копеечку даст, а
ты ему рубль принеси! А
и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости все из дому тащите — как же вам родителей не любить!
— Настоящая цена — христианская цена. Чтоб ни мне, ни
тебе — никому не обидно;
вот какая это цена! У
тебя какая земля!
И тебе она не нужна,
и мне не нужна!
Вот по этому самому мачтабу
и прикладывай, чего она стоит!
— Я-то сержусь! Я уж который год
и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я
и пользу имею, как не от мужичка! Я
вот только
тебе по-христианскому говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж,
и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"
И я
вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута,
и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской
и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы!
и деньги припасены в столе — ровно как
тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"
Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а
ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я
и поусомнился. Сибирь, думаю.
Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только
ты ее
и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим!
Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да
ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
—
И дело. Вперед наука.
Вот десять копеек на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем, что ему ни дай — возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли, как! Что ж
ты исправнику не шепнул!
—
Вот это
ты дельное слово сказал. Не спросят — это так.
И ни
тебя, ни меня, никого не спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему
тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком
и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко
и говорит:"
Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме
тебя, ездить здесь некому, а для
тебя, пьяницы,
и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда»,
и слов ему никаких нет!
И начнут
тебя свежевать!
вот эти самые немытые, нечесаные, вонючие служители купли
и продажи!
Смеется, словно
вот так
и говорит:"Видишь, какие я чудеса в решете перед
тобою выкладываю! а
ты все-таки слушай, да на ус себе мотай!
— Знаю, поэтому
и ухожу от греха. Так
вот что! подыскивай-ка
ты покупщика.
—
И не пять тысяч, а больше даст —
вот что! Потому, сейчас
ты его в трактир сводил, закуску потрафил:"Тихон Иваныч! сделай милость!"
— Да
ты пойми же, Лукьяныч,
вот завтра Бородавкин приедет: неужто ж
и в самом деле
ты будешь его пуншем спаивать?
Вот и стал бы я, вместо того, чтобы сам до всего доходить, прикащика за себя посылать, а прикащику-то плати, да он же
тебя за твои деньги продаст!
— А про такой, чтобы
и поясница,
и бедра — все чтобы в настоящем виде было!
Ты французенке-то не верь: она перед
тобой бедрами шевелит — ан там одне юпки.
Вот как наша русская, которая ежели утробистая, так это точно! Как почнет в хороводе бедрами вздрагивать — инда все нутро у
тебя переберет!
—
Вот об этом самом я
и говорю. Естества, говорю, держись, потому естество — оно от бога,
и предел ему от бога положен. А мечтанию этому — конца-краю ему нет. Дал
ты ему волю однажды — оно ежеминутно
тебе пакость за пакостью представлять будет!
— Да, да, да! то-то
вот все мы, бесу смущающу, умствовать дерзновение имеем!
И предполагаем,
и планы строим —
и всё на песце. Думалось
вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспоследовало благочестивейшего государя повеление: не быть рабам! При чем же, скажи
ты мне, предположения
и планы-то наши остались? Истинно говорю: на песце строим!
— Дворянин-с! — продолжал восклицать между тем генерал. — Знаешь ли
ты, чем это пахнет! Яд, сударь! возмущение!
Ты вот сидишь да с попадьей целуешься; «доброчинно» да «душепагубно» —
и откуда только
ты эти слова берешь! Чем бы вразумить да пристыдить, а он лукошко в руку да с попадейкой в лес по грибы!
И точно: холодный ветер пронизывает нас насквозь,
и мы пожимаемся, несмотря на то, что небо безоблачно
и солнце заливает блеском окрестные пеньки
и побелевшую прошлогоднюю отаву, сквозь которую чуть-чуть пробиваются тощие свежие травинки.
Вот вам
и радошный май. Прежде в это время скотина была уж сыта в поле, леса стонали птичьим гомоном, воздух был тих, влажен
и нагрет. Выйдешь, бывало, на балкон — так
и обдает
тебя душистым паром распустившейся березы или смолистым запахом сосны
и ели.
— Отчего не простить!
Вот и я в те поры тоже подумал:"Стар, мол,
ты стар, а тоже знаешь, где раки зимуют! Прежнее чтобы простить, а вперед чтобы опять по-прежнему!"Да
вот, никак,
и сам он!
— А он, как
ты сам говоришь, чуть не походя ворует.
Вот и теперь, пожалуй, Гололобову в карман руку запускает!
Захочется
тебе иной раз во все лопатки ударить (я знаю,
и у
тебя эти порывы-то бывали!) — ан
ты:"Нет, погоди —
вот ужо!"Ужо да ужо — так
ты и прокис,
и кончил на том, что ухватился обеими руками за кубышку да брюзжишь на Хрисашку, а сам ему же кланяешься!
Всякая деньга — его деньга:
и та, которая у
тебя в кармане тщетно хоронится от его прозорливости,
и та, которая скрывается в груди, в мышцах, в спине
вот у этого прохожего, который с пилой да с заступом на плече пробирается путем-дорогой на промысел.
—
Вот и разговаривай с ним, как этакой-то к
тебе в работники наймется! А что, почтенный,
тебе бы
и в кабак-то ходить не для че!
Ты только встряхнись — без вина пьян будешь!
— Зачем заставлять!
Тебе, к примеру,
и в лаптях ходить — в самую препорцию будет! А надо аршавский сапог запретить —
вот что!
1-й молодой человек. Ну,
вот видишь!
ты только слышал, а утверждаешь!
И что
ты утверждаешь? Qu'Olga est jusqu'a nos jours fidele a son grand dadais de colonel! Olga! je vous demande un peu, si Гa a le sens commun! [Что Ольга до сих пор верна своему дурню-полковнику! Ольга! Скажите, да мыслимо ли это! (франц.)]
— Молчать! Что
ты, подлец, какую власть надо мной взял! я слово, а он два! я слово, а он два!.. Так
вот ты бы
и подумал:"Что бы, мол, такое сготовить, чтоб барыне перед дорогими гостями не совестно было!"а
ты, вместо того, галантир да галантир!
—
Вот я, мой друг,
и придумала… Да что же
ты, однако, молчишь? Я, как мать, можно сказать, перед
тобой свое сердце открываю, а
ты хоть бы слово!
— Это все
ты, тихоня, мутишь! Вижу я
тебя, насквозь
тебя вижу!
ты думаешь, на глупенькую напал?
ты думаешь, что
вот так сейчас
и проведешь! так нет, ошибаешься, друг любезный, я все твои прожекты
и вдоль
и поперек знаю… все вижу, все вижу, любезный друг!
Вот первые впечатления моей новой жизни. Я буду писать
тебе часто, но надеюсь, что «Butor» [Грубиян (франц.)] не узнает о нашей переписке. Пиши
и ты ко мне как можно чаще, потому что твои советы теперь для меня, более нежели когда-нибудь, драгоценны. Целую
тебя.
Любовь, мой друг, — это святыня, к которой нужно приближаться с осторожностью, почти с благоговением,
и вот почему мне не совсем нравится слово «тррах», которое
ты употребил в письме своем.
Итак,
вот Цыбуля. Что касается до господина Травникова, то мне кажется, что
ты ошибаешься, подозревая его в интимных отношениях к баронессе. Я, напротив, уверена, что он a peu pres находится в том же положении, как
и ты.
И est tout simplement un agreable blagueur, un chevalier servant, [Просто он приятный балагур, услужливый кавалер (франц.)] невинный поставщик конфект
и букетов, за которые, однако же, баронессе очень сильно достается от ревнивого Цыбули.
Я не могу описать
тебе, мой друг, что я почувствовала, когда прочла это известие. С'etait comme une revelation. [Это было словно откровение (франц.)] Помнишь, я писала
тебе, что предчувствую катастрофу… et bien, la-voici! [
и вот она! (франц.)] Я заперлась в своей комнате
и целый час, каждую минуту повторяла одно
и то же: «Базен бежал! Базен бежал!»
И потом: «Рюль… Рюль… Рюль…»
А посему
вот от меня
тебе приказ: немедленно с посланным приезжай в деревню
и паси свиней, доколе не исправишься. Буде же сего не исполнишь, то поезжай к Базену
и от него жди милости, а меня не раздражай.
— Нынче слободно! — излагает другой гость, — нынче батюшка царь всем волю дал! Нынче, коли
ты хочешь сидеть — сиди!
И ты сиди,
и мужик сиди — всем сидеть дозволено! То есть, чтобы никому… чтобы ни-ни… сиди, значит,
и оглядывайся…
Вот как царь-батюшка повелел!
— Да, родной мой, благодаря святым его трудам.
И вот как удивительно все на свете делается! Как я его, глупенькая, боялась — другой бы обиделся, а он даже не попомнил! Весь капитал прямо из рук в руки мне передал! Только
и сказал:"Машенька! теперь я вижу по всем поступкам твоим, что
ты в состоянии из моего капитала сделать полезное употребление!"
— Ну, видишь ли, друг мой!
Вот ты себя дурно вел сегодня — следовательно, сам же себя
и осудил. Не я
тебя оставила без пирожного, а
ты сам себя оставил.
Вот и дяденька то же скажет! Не правда ли, cher cousin? [дорогой кузен? (франц.)]