Ш. Как, матка? Сверх того, что в нынешние времена не худо иметь хороший чин, что меня называть будут: ваше высокородие, а кто поглупее — ваше превосходительство; но будет-таки кто-нибудь, с кем в долгие зимние вечера можно хоть поиграть в бирюльки. А ныне сиди, сиди, все одна;
да и того удовольствия не имею, когда чхну, чтоб кто говорил: здравствуй. А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: здравствуй, мой свет, здравствуй, моя душенька…
Неточные совпадения
Да и если б я мог достаточные дать черты каждому души моея движению,
то слабы еще были бы они для произведения в тебе подобного
тем чувствованиям, какие в душе моей возникали
и теснилися тогда.
Но, любезный читатель, ты уже зеваешь. Полно, видно, мне снимать силуэты. Твоя правда; другого не будет, как нос
да нос, губы
да губы. Я
и того не понимаю, как ты на силуэте белилы
и румяна распознаешь.
Н.
Да то я знаю, что придет по тебе. Но вспомни, что уже нас любить нельзя
и не для чего, разве для денег.
Я, отлучая детей моих от бдящего родительского ока, единственное к
тому имею побуждение,
да приобретут опытности,
да познают человека из его деяний
и, наскучив гремлением мирского жития,
да оставят его с радостию; но
да имут отишие в гонении
и хлеб насущный в скудости.
Единое в
том тебе утешение
да будет, воспоминая, что
и сын сына твоего возлюбит отца до совершенного только возраста.
Мужа буду любить,
да и он меня любить будет, в
том не сомневаюсь.
Да не воспользуется
тем потомство наше,
да не пожнет венца нашего
и с презрением о нас
да не скажет: они были.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам:
тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов,
тот, кто их нагревает,
тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка
и оцепенелого твоего вкуса;
тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда;
тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит
и напояет коней твоих;
тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными
и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как
и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои
и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности
и утех во сбережении малейшия полушки,
да облегчится, елико
то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца
и крови, вещая правду на суде во имя твое,
да возлюблен будеши.
Судия же пред светом
и пред поставившим его судиею
да оправдится едиными делами [Г. Дикинсон, имевший участие в бывшей в Америке перемене
и тем прославившийся, будучи после в Пенсильвании президентом, не возгнушался сражаться с наступавшими на него.
Если мы скажем
и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру,
то есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет,
то мы хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум человеческий, что они подстригали ему крылие,
да не обратит полет свой к величию
и свободе.
Древнейшее о ценсуре узаконение, доселе известное, находим в 1486 году, изданное в самом
том городе, где изобретено книгопечатание. Предузнавали монашеские правления, что оно будет орудием сокрушения их власти, что оно ускорит развержение общего рассудка,
и могущество, на мнении, а не на пользе общей основанное, в книгопечатании обрящет свою кончину.
Да позволят нам здесь присовокупить памятник, ныне еще существующий на пагубу мысли
и на посрамление просвещения.
Да вещают таковые переводчики, если возлюбляют истину, с каким бы намерением
то ни делали, с добрым или худым, до
того нет нужды;
да вещают, немецкий язык удобен ли к преложению на оной
того, что греческие
и латинские изящные писатели о вышних размышлениях христианского исповедания
и о науках писали точнейше
и разумнейше?
Если кто сие наше попечительное постановление презрит или против такового нашего указа подаст совет, помощь или благоприятство своим лицом или посторонним, —
тем самым подвергает себя осуждению на проклятие,
да сверх
того лишен быть имеет
тех книг
и заплатит сто золотых гульденов пени в казну нашу.
И сего решения никто без особого повеления
да нарушить не дерзает. Дано в замке С. Мартына, во граде нашем Майнце, с приложением печати нашей. Месяца януария, в четвертый день 1486 года».
Но
то и другое пеклися,
да власть будет всецела,
да очи просвещения покрыты всегда пребудут туманом обаяния
и да насилие царствует на счет рассудка.
Мы недавно читали, —
да восплачут французы о участи своей
и с ними человечество! — мы читали недавно, что народное собрание, толико же поступая самодержавно, как доселе их государь, насильственно взяли печатную книгу
и сочинителя оной отдали под суд за
то, что дерзнул писать против народного собрания.
Если совет мой может что-либо сделать,
то я бы сказал, что российское стихотворство,
да и сам российский язык гораздо обогатились бы, если бы переводы стихотворных сочинений делали не всегда ямбами.
Вот остаток одной из них, все прочие сгорели в огне;
да и оставшуюся
та же ожидает участь, как
и сосестр ее постигшая.
О! дар небес благословенный,
Источник всех великих дел;
О вольность, вольность, дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце твоим жаром,
В нем сильных мышц твоих ударом
Во свет рабства
тьму претвори,
Да Брут
и Телль еще проснутся,
Седяй во власти,
да смятутся
От гласа твоего цари.
В Платоне душа Платона,
и да восхитит
и увидит нас,
тому учило его сердце.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай
и сахар. Если ж
и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков.
Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну,
да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович.
Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Хлестаков.
Да к чему же говорить? я
и без
того их знаю.