Неточные совпадения
Что бы разум
и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено
да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно —
и ты мой друг.
Мой друг! ты близ моего сердца живешь —
и имя твое
да озарит сие начало.
Ты плачешь, произнося «прости»; но воспомни о возвращении твоем,
и да исчезнут слезы твои при сем воображении, яко роса пред лицом солнца.
— Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты
и воскресенью не спускаешь,
да еще
и в самый жар?
— В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину;
да под вечером возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы
и девки для прогулки ходят по праздникам в лес по грибы
да по ягоды.
—
И подлинно на сказку похоже;
да как же сказке верить, — сказала жена вполголоса, зевая ото сна, — поверю ли я, что были Полкан, Бова или Соловей-разбойник.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну: по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги.
Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак
и выпить два крючка сивухи.
— Учредителю плавания я рек: —
Да корабли мои рассеются по всем морям,
да узрят их неведомые народы; флаг мой
да известен будет на Севере, Востоке, Юге
и Западе.
Да отверзутся темницы,
да изыдут преступники
и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути.
—
Да воздвигнутся, — рек я первому зодчию, — великолепнейшие здания для убежища мусс,
да украсятся подражаниями природы разновидными;
и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же они уготовляются.
Я — врач, присланный к тебе
и тебе подобным,
да очищу зрение твое.
Угости его, вещаю, почти его,
да возвратившися возможет он паче
и паче глаголати нельстиво.
Ответствовал он: сии суть таинства закона;
и нужно было,
да сотворю сотворенное
и их познаю.
В шестьдесят лет бела как снег
и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренского выпьет перед обедом полчарочки при гостях
да в чулане стаканчик водки.
Но, любезный читатель, ты уже зеваешь. Полно, видно, мне снимать силуэты. Твоя правда; другого не будет, как нос
да нос, губы
да губы. Я
и того не понимаю, как ты на силуэте белилы
и румяна распознаешь.
Восходя на гору, я вообразил себя преселенного в древность
и пришедшего,
да познаю от державного божества грядущее
и обрящу спокойствие моей нерешимости.
Сокрушим скипетр жестокости, который столь часто тягчит рамена невинности;
да опустеют темницы
и да не узрит их оплошливая слабость, нерадивая неопытность,
и случай во злодеяние
да не вменится николи.
Если нынешнего века скосырь, привлекший должное на себя презрение, восхочет оное на мне отомстить
и, встретясь со мною в уединенном месте, вынув шпагу, сделает на меня нападение,
да лишит меня жизни или, по крайней мере,
да уязвит меня, — виновен ли я буду, если, извлекши мой меч на защищение мое, я избавлю общество от тревожащего спокойствие его члена?
Говорили, что я принял мзду от жены убитого асессора,
да не лишится она крестьян своих отсылкою их в работу,
и что сия-то истинная была причина странным
и вредным моим мнениям, право всего дворянства вообще оскорбляющим.
Он замечен будет чертою мерзения в своих согражданах,
и всяк, имеяй довольно сил,
да отметит на нем обиду, им соделанную.
Н.
Да то я знаю, что придет по тебе. Но вспомни, что уже нас любить нельзя
и не для чего, разве для денег.
Я, отлучая детей моих от бдящего родительского ока, единственное к тому имею побуждение,
да приобретут опытности,
да познают человека из его деяний
и, наскучив гремлением мирского жития,
да оставят его с радостию; но
да имут отишие в гонении
и хлеб насущный в скудости.
Да отнесет сие души вашей зыбление совет мой во святая ее,
да восколеблется она при моем воспоминовении
и да буду отсутствен оградою вам от зол
и печалей.
Неусыпное око моея горячности бдело над вами денноночно,
да не приближится вас оскорбление;
и блажен нарицаюся, доведши вас до разлучения со мною.
Но прежде всего попечение мое было,
да познаете ваш собственной,
да умеете на оном изъяснять ваши мысли словесно
и письменно, чтобы изъяснение сие было в вас непринужденно
и поту на лице не производило.
И так блюдитеся,
да не ошибетеся в предмете любви вашея
и да не почтете взаимною горячностию оныя образ.
Не дерзай никогда исполнять обычая в предосуждение закона. Закон, каков ни худ, есть связь общества.
И если бы сам государь велел тебе нарушить закон, не повинуйся ему, ибо он заблуждает себе
и обществу во вред.
Да уничтожит закон, яко же нарушение оного повелевает, тогда повинуйся, ибо в России государь есть источник законов.
Отец обязан сына воскормить
и научить
и должен наказан быть за его проступки, доколе он не войдет в совершеннолетие; а сын должности свои
да обрящет в своем сердце.
Единое в том тебе утешение
да будет, воспоминая, что
и сын сына твоего возлюбит отца до совершенного только возраста.
Кто уверит вас
и меня, что вы не носите в крови вашей сокровенного жала, определенного,
да скончает дни ваши безвременно?
Согрешил,
и сие
да будет мне в казнь.
Муж
и жена в обществе суть два гражданина, делающие договор, в законе утвержденный, которым обещеваются прежде всего на взаимное чувств услаждение (
да не дерзнет здесь никто оспорить первейшего закона сожития
и основания брачного союза, начало любви непорочнейшия
и твердый камень основания супружнего согласия), обещеваются жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности
и, дабы жить мирно, друг друга не уязвлять.
— Всяк пляшет,
да не как скоморох, — твердил я, вылезая из кибитки… — Всяк пляшет,
да не как скоморох, — повторил я, наклоняяся
и подняв, развертывая…
Един предрассудок мгновения, единая корысть (
да не уязвитеся нашими изречениями), единая корысть отъемлет у нас взор
и в темноте беснующим нас уподобляет.
Вещайте с ощущением сердечным: подвигнутые на жалость вашею участию, соболезнуя о подобных нам, дознав ваше равенство с нами
и убежденные общею пользою, пришли мы,
да лобзаем братию нашу.
Оставили мы гордое различие, нас толико времени от вас отделявшее, забыли мы существовавшее между нами неравенство, восторжествуем ныне о победе нашей,
и сей день, в он же сокрушаются оковы сограждан нам любезных,
да будет знаменитейший в летописях наших.
Забудьте наше прежнее злодейство на вас,
и да возлюбим друг друга искренне.
Да не скончаем жизни нашея, возымев только мысль благую
и не возмогши ее исполнить.
Да не воспользуется тем потомство наше,
да не пожнет венца нашего
и с презрением о нас
да не скажет: они были.
Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка
и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит
и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными
и птицами небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как
и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои
и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности
и утех во сбережении малейшия полушки,
да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца
и крови, вещая правду на суде во имя твое,
да возлюблен будеши.
Тако
и более еще по справедливости возглаголют от вас многие. Что дадим мы, владыки сил, в ответ? Прикроем бесчувствием уничижение наше,
и видится воспаленна ярость в очах наших на вещающих сице. Таковы бывают нередко ответы наши вещаниям истины.
И никто
да не дивится сему, когда наилучший между нами дерзает таковая: он живет с ласкателями, беседует с ласкателями, спит в лести, хождает в лести.
И лесть
и ласкательство соделают его глуха, слепа
и неосязательна.
Но
да не падет на нас таковая укоризна. С младенчества нашего возненавидев ласкательство, мы соблюли сердце наше от ядовитой его сладости, даже до сего дня;
и ныне новый опыт в любви нашей к вам
и преданности явен
да будет. Мы уничтожаем ныне сравнение царедворского служения с военным
и гражданским. Истребися на памяти обыкновение, во стыд наш толико лет существовавшее. Истинные заслуги
и достоинства, рачение о пользе общей
да получают награду в трудах своих
и едины
да отличаются.
Правитель государства
да будет беспристрастен во мнениях, дабы мог объяти мнения всех
и оные в государстве своем дозволять, просвещать
и наклонять к общему добру: оттого-то истинно великие государи столь редки».
Правительство
да будет истинно, вожди его нелицемерны; тогда все плевелы, тогда все изблевания смрадность свою возвратят на извергателя их; а истина пребудет всегда чиста
и беловидна.
Кто возмущает словом (
да назовем так в угодность власти все твердые размышления, на истине основанные, власти противные), есть такой же безумец, как
и хулу глаголяй на бога.
Судия же пред светом
и пред поставившим его судиею
да оправдится едиными делами [Г. Дикинсон, имевший участие в бывшей в Америке перемене
и тем прославившийся, будучи после в Пенсильвании президентом, не возгнушался сражаться с наступавшими на него.
И так ценсура
да останется на торговых девок, до произведений же, развратного хотя разума, ей дела нет.
Если мы скажем
и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет, то мы хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум человеческий, что они подстригали ему крылие,
да не обратит полет свой к величию
и свободе.