Неточные совпадения
Пушкин, в
свою очередь, познакомил
меня с Ломоносовым и Гурьевым.
«Вот что ты заставил
меня написать, любезный друг», — сказал он, видя, что
я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило
меня окончание. В эту минуту подошел к нам Кайданов, — мы собирались в его класс. Пушкин и ему прочел
свой рассказ.
Писатель! За твои грехи
Ты с виду всех трезвее:
Вильгельм! прочти
свои стихи,
Чтоб
мне заснуть скорее.
Я, с
своей стороны, старался доказать ему, что Энгельгардт тут действовал отлично; он никак не сознавал этого, все уверял
меня, что Энгельгардт, защищая его, сам себя защищал.
Эта высокая цель жизни самой
своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою —
я как будто вдруг получил особенное значение в собственных
своих глазах: стал внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей, хотя ничего не значущей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно было иметь благотворное
свое действие.
Между тем тот же Пушкин, либеральный по
своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному
своему характеру и очень часто сердил
меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра околоОрлова, Чернышева, Киселева и других: они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты.
Странное смешение в этом великолепном создании! Никогда не переставал
я любить его; знаю, что и он платил
мне тем же чувством; но невольно, из дружбы к нему, желалось, чтобы он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял
свое призвание. Видно, впрочем, что не могло и не должно было быть иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая нам, слепым, глаза.
Отец пожал
мне руку и продолжал
свой путь.
Я задумался, и, признаюсь, эта встреча, совершенно случайная, произвела
свое впечатление: мысль о принятии Пушкина исчезла из моей головы.
Я страдал за него, и подчас
мне опять казалось, что, может быть, Тайное общество сокровенным
своим клеймом поможет ему повнимательней и построже взглянуть на самого себя, сделать некоторые изменения в ненормальном
своем быту.
Я знал, что он иногда скорбел о
своих промахах, обличал их в близких наших откровенных беседах, но, видно, не пришла еще пора кипучей его природе угомониться.
В промежуток этих пяти лет генерала Инзова назначили наместником Бессарабии; с ним Пушкин переехал из Екатеринославля в Кишинев, впоследствии оттуда поступил в Одессу к графу Воронцову по особым поручениям.
Я между тем, по некоторым обстоятельствам, сбросил конно-артиллерийский мундир и преобразился в Судьи уголовного департамента московского Надворного Суда. Переход резкий, имевший, впрочем, тогда
свое значение.
На это
я ему ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом
своем значении, что вряд ли кто-нибудь на него смотрит с этой точки зрения, что вообще читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтоб скорее кончилось его изгнание.
Он терпеливо выслушал
меня и сказал, что несколько примирился в эти четыре месяца с новым
своим бытом, вначале очень для него тягостным; что тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего шума и волнения; с Музой живет в ладу и трудится охотно и усердно.
Хвалил
своих соседей в Тригорском, [Соседи в Тригорском — семья П. А. Осиповой.] хотел даже везти
меня к ним, но
я отговорился тем, что приехал на такое короткое время, что не успею и на него самого наглядеться.
Мне ничего больше не нужно было —
я, в
свою очередь, моргнул ему, и все было понятно без всяких слов.
Потом он
мне прочел кой-что
свое, большею частию в отрывках, которые впоследствии вошли в состав замечательных его пиэс; продиктовал начало из поэмы «Цыганы» для «Полярной звезды» и просил, обнявши крепко Рылеева, благодарить за его патриотические «Думы».
Наскоро, через частокол, Александра Григорьевна проговорила
мне, что получила этот листок от одного
своего знакомого пред самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со
мною и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом.
Другим лучше
меня, далекого, известны гнусные обстоятельства, породившие дуэль; с
своей стороны скажу только, что
я не мог без особенного отвращения об них слышать —
меня возмущали лица, действовавшие и подозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсекшему существование величайшего из поэтов.
Кашкин определяется ко
мне заседателем;
я его просил хорошо обдумать
свое намерение — он решился на сей подвиг, —
я ему чрезвычайно благодарен, авось вместе дело пойдет дружнее.
Вот тебе, любезный Володя, все, что можно сказать в тесных пределах письма. Молю бога, чтоб ты, кончивши благополучно поручение
свое, порадовал скорее
меня своим приездом. Сколько нам нужно будет потолковать! Беседа твоя усладит
меня. Не знаю, что ты думаешь? Не знаю, что ты предпримешь?
Последнее наше свидание в Пелле было так скоро и бестолково, что
я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во
мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться, может быть, навек.
Я думаю, вы заметили, что
я был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин
мне говорил, что он видел в Ярославле семью
свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
Annette! Кто
меня поддерживает?
Я в Шлиссельбурге сам не
свой был, когда получал письмо твое не в субботу, а в воскресенье, — теперь вот слишком год ни строки, и
я, благодаря бога, спокоен, слезно молюсь за вас. Это каше свидание. У Плуталова после смерти нашли вашу записку, но
я ее не видал, не знаю, получили ли вы ту, которую он взял от
меня и обещал вам показать.
Остановились прямо у губернатора, который восхитил
меня своим ласковым и добрым приемом; говорил с нами очень долго и с чувством.
Я прошу поцеловать ручку у батюшки и матушки. Если провидению не угодно, чтоб мы здесь увиделись, в чем, впрочем,
я не отчаиваюсь, то будем надеяться, что бог, по милосердию
своему, соединит нас там, где не будет разлуки. Истинно божеская религия та, которая из надежды сделала добродетель. Обнимите всех добрых друзей.
Подвиг жен воспел Н. А. Некрасов в
своей знаменитой поэме «Декабристки» («Русские женщины»)] Признаюсь, что
я не беру на себя говорить об этом, а еще более судить; будет, что богу угодно.
Вы там не так свободны, как
я свободен в
своей тюрьме.
Уже с поселения почаще буду всех навещать моими посланиями, ты и Марья будете иметь
свою очередь; прошу только не поскучать многоречием и большей частью пустословием моим. Между тем, по старой памяти, могу тебе заметить, что ты не знаешь внутренних происшествий.Поклон твой Митькову остается при тебе по очень хорошей причине:
я не могу передать его в Красноярск, где он с 1836 года. Все здешние твои знакомые тебя приветствуют…
Он
меня дружелюбноугостил чудесной ухой и дичью
своей охоты.
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска, в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а
я, несмотря на грязь, дождь и снег иногда, все подвигался на тряской
своей колеснице. Митьков, живший
своим домом, хозяином совершенным — все по часам и все в порядке. Кормил нас обедом — все время мы были почти неразлучны,
я останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему в Красноярске будет хорошо. В беседах наших мы все возвращались к прошедшему…
В Омске дружеское свидание со Степаном Михайловичем. После ужасной, бесконечной разлуки не было конца разговорам, — он теперь занимает хорошее место, но трудно ему, бедному, бороться со злом, которого, на земле очень, очень много. Непременно просил дружески обнять тебя: он почти не переменился, та же спокойная, веселая наружность; кой-где проглядывает белый волос, но вид еще молод. Жалуется на прежние
свои недуги, а
я его уверяю, что он совершенно здоров. Трудится сколько может и чрезвычайно полезен.
Приехавши ночью,
я не хотел будить женатых людей — здешних наших товарищей. Остановился на отводной квартире. Ты должен знать, что и Басаргин с августа месяца семьянин: женился на девушке 18 лет — Марье Алексеевне Мавриной, дочери служившего здесь офицера инвалидной команды. Та самая, о которой нам еще в Петровском говорили. Она его любит, уважает, а он надеется сделать счастие молодой
своей жены…
Я очень рад, что, расставшись недавно с большой моей сибирской семьей, нашел в уединении
своем кого-нибудь из наших.
В Урике
я много беседовал о вас с Муравьевыми и Вольфом. Все они существуют там старожилами. Нонушке теперь гораздо лучше: она совершенно большая девушка и чрезвычайно милая. Александр — жених и, вероятно, теперь соединил уже
свою участь с участью m-lle Josephine. Это супружество решено было в мою бытность там. Миша, мой крестник, узнал
меня и порадовал детскою
своею привязанностию.
—
Я попал сюда потому, что сестра в просьбе
своей назначила два города...
Не знаю, испытываешь ли ты то, что во
мне происходит; только
я до сих пор не могу привести мыслей
своих в порядок.
Прискорбно слышать, что вы нездоровы, — в утешение могу только сказать, что
я сам с приезда сюда никак не могу войти в прежнюю
свою колею: ужасное волнение при прежнем моем биении сердца не дает
мне покоя;
я мрачен, как никогда не бывал, несносен и себе и другим.
Вообще
я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел права отказать родным в желании поселить
меня поближе, но под Иркутском
мне было бы лучше. Город наш в совершенной глуши и имеет какой-то
свой отпечаток безжизненности.
Я всякий день брожу по пустым улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
Извините
меня, что
я не уведомил вас в
свое время о получении Тьера —
мне совестно было Тулинова заставить писать, и казалось, не знаю почему, что вы должны быть уверены в исправной доставке книг.
Когда-нибудь
я вам расскажу забавный случай по случаю слова рыба(название нашей карты с Якушкиным), которое было в моем письме, — рыбу мою требовали в Тобольск и вместе с нею возвратили
мне письмо мое к Якушкину с замечанием не употреблять двусмысленных выражений, наводящих сомнение
своею таинственностию, в письмах, если хочу, чтоб они доходили по адресам.
С лишним месяц, как
я переселился к Ивашеву, — хозяева мои необыкновенно добры ко
мне, сколько возможно успокаивают
меня;
я совершенно без забот насчет житейских ежедневных нужд, но все не в
своей тарелке; занятия не приходят в порядок; задумываюсь без мысли и не могу поймать прежнего моего веселого расположения духа.
Душевно рад, любезный друг, что ты живешь деятельно и находишь утешительные минуты в твоем существовании, но признаюсь, что
мне не хотелось, чтоб ты зарылся в
своей Етанце. Кто тебе мешает пристроить семью, о которой постоянно имел попечение, и перейти к Трубецким, где твое присутствие будет полезно и приятно…
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами
своей дочери Марии (1839) и сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.] писала ко
мне об этом с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям к Горчакову; сутки прожил у
меня.
…Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при
мне должна была случиться несчастная его история и если б
я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь:
я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что
я хочу сказать; он минутно забывал
свое назначение и все это после нашей разлуки…
Я не писатель и очень строг в этом отношении, особенно к самому себе. Надобно говорить дельно или ничего не говорить — и самый предмет должен быть некоторой особенной занимательности. Не совсем уверен, чтобы Туринск этим отличался: в
свое время вы сами будете об этом судить.
Не всем нам дано это искусство, как
я убеждаюсь из собственного
своего опыта.
Только
мне кажется, что он запоздал
своей работой…
Марья Петровна благодарит вас за письмо. Старушка, ровесница Louis Philippe, очень довольна, что работа ее вам понравилась, и ей несколько приятно, что в Тобольске умеют ценить наши изделия. Мы необыкновенно ладно живем. Она ко
мне привыкла и
я к ней. Дети и няньки со
мной в дружбе. К счастию, между последними нет красавиц — иначе беда бы моему трепещущему сердцу, которое под холодною моею наружностию имеет
свой голос…
Мы с тобой и без завода пропускаем их. Нам это понятно, но странно, что С. Г. удивляется искусству Горбачевского.
Я, напротив, уверен, что Горбачевский чудесно устраивает
свои дела, а Волконский из зависти над ним трунит. Завод должен отлично идти, потому что он заведен по моему совету, а советовать
я мастер, как ты видишь из начала этого листка.
Я пустил туда
свое замечание — пусть читают как знают.