Неточные совпадения
Сказать правду, Петр Михайлыч даже и не знал, в чем были дела у соседки, и действительно
ли хорошо, что они по начальству пошли, а говорил это только
так, для утешения ее.
— Заколотишь его, пострела, как бы не
так! — возражал купец и потом прибавлял: — Говядинки, что
ли, прикажете отвесить?
— А ты мне этого, командирша, не смей и говорить, — слышишь
ли? Тебе меня не учить! — прикрикивал на нее Петр Михайлыч, и Палагея Евграфовна больше не говорила, но все-таки продолжала принимать жалованье с неудовольствием.
Автор однажды высказал в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению, если девушка мечтает при луне,
так это прекрасно рекомендует ее сердце, — все рассмеялись и сказали в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете
ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
Молодой смотритель находился некоторое время в раздумье: ехать
ли ему в
таком экипаже, или нет? Но делать нечего, — другого взять было негде. Он сделал насмешливую гримасу и сел, велев себя везти к городничему, который жил в присутственных местах.
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого не заметивший. — Вон двое мальчишек ко мне в училище бегают,
так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и на дворянских-то детей не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка, не побереглась, видно, и там молоко, что
ли, в голову кинулось — теперь не в полном рассудке: говорят, не умывается, не чешется и только, как привидение, ходит по дому и на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным голосом.
— Да
так; не хотите
ли к Семенову зайти? Мне винца столового надо посмотреть.
—
Так неужели еще мало вас любят? Не грех
ли вам, Калинович, это говорить, когда нет минуты, чтоб не думали о вас; когда все радости, все счастье в том, чтоб видеть вас, когда хотели бы быть первой красавицей в мире, чтоб нравиться вам, — а все еще вас мало любят! Неблагодарный вы человек после этого!
Калинович только улыбался, слушая, как петушились два старика, из которых про Петра Михайлыча мы знаем, какого он был строгого характера; что же касается городничего, то все его полицейские меры ограничивались криком и клюкой, которою зато он действовал отлично,
так что этой клюки боялись вряд
ли не больше, чем его самого, как будто бы вся сила была в ней.
— Нет-с, я не буду вам отвечать, — возразил Медиокритский, — потому что я не знаю, за что именно взят: меня схватили, как вора какого-нибудь или разбойника; и
так как я состою по ведомству земского суда,
так желаю иметь депутата, а вам я отвечать не стану. Не угодно
ли вам послать за моим начальником господином исправником.
— У меня теперь гривенника на булавки нет, — продолжала Полина. — Что ж это
такое? Пятьсот душ покойного отца — мои по закону. Я хотела с тобой, кузен, давно об этом посоветоваться: нельзя
ли хоть по закону получить мне это состояние себе; оно мое?
— Не скучаете
ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы
так боялись? — отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.
Такова была задняя, закулисная сторона чтения; по наружности оно прошло как следует: автор читал твердо, слушатели были прилично внимательны, за исключением одной генеральши, которая без всякой церемонии зевала и обводила всех глазами, как бы спрашивая, что это
такое делается и скоро
ли будет всему этому конец?
— Даже безбедное существование вы вряд
ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно… возьмем самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо по крайней мере две тысячи рублей серебром, и то с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не говоря уж об экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и будем теперь рассчитывать уж по цифрам: сколько вы получили за ваш первый и, надобно сказать, прекрасный роман?
— Почему ж? Нет!.. — перебил князь и остановился на несколько времени. — Тут, вот видите, — начал он, — я опять должен сделать оговорку, что могу
ли я с вами говорить откровенно, в
такой степени, как говорил бы откровенно с своим собственным сыном?
Последние слова князь говорил протяжно и остановился, как бы ожидая, не скажет
ли чего-нибудь Калинович; но тот молчал и смотрел на него пристально и сурово,
так что князь принужден был потупиться, но потом вдруг взял его опять за руку и проговорил с принужденною улыбкою...
— Говорить хоша бы не по ним, —
так станут
ли еще моих слов слушать?.. Может, одно их слово умней моих десяти, — заключил он, и Лебедев заметил, что, говоря это, капитан отвернулся и отер со щеки слезу.
— Во-вторых, ступайте к нему на квартиру и скажите ему прямо: «
Так, мол, и
так, в городе вот что говорят…» Это уж я вам говорю… верно… своими ушами слышал: там беременна, говорят, была… ребенка там подкинула, что
ли…
— Плут!.. И какой же, то есть, плут на плуте, вор на воре. Я-то, вишь, смирный, не озорник, и нет мне от них счастья. На-ка, вожжей пожалел!.. Да что я, с кашей, что
ли, их съем? Какие были,
такие и ворочу, пес!
— Merci! — отвечал Дубовский, торопливо выпивая вино, и, видимо, тронутый за чувствительную струну, снова продолжал: — Я был, однако,
так еще осторожен, что не позволил себе прямо отнестись в редакцию, а вот именно самого Павла Николаича, встретив в одном доме, спрашиваю, что могу
ли надеяться быть напечатан у них. Он говорил: «Очень хорошо, очень рад». Имел
ли я после того право быть почти уверен?
— Что это, полноте! — подхватил Калинович. — Но что
такое с ним и давно
ли это?
— Но все-таки для начала нужна хоть маленькая протекция, — перебил Калинович и остановился, ожидая, что не вызовется
ли в этом случае Белавин помочь ему.
— Но разве актеры не
так же свободно создают?.. Один играет роль
так, другой иначе — не правда
ли? — отнесся студент к немцу.
— Не будете
ли вы
так добры прочитать за короля и королеву? — прибавил он, относясь к немцу.
« —
Так близко к солнцу радости, могу
ли одеть себя печали облаками, государь?» — отозвался с грустною иронией Гамлет.
— И лучше, ей-богу, лучше! — подхватил Белавин. — Как вы хотите, а я все-таки смотрю на всю эту ихнюю корпорацию, как на какую-то неведомую богиню, которой каждогодно приносятся в жертву сотни молодых умов, и решительно портятся и губятся люди. И если вас не завербовали — значит, довольно уж возлежит на алтаре закланных жертв… Количество достаточное! Но пишете
ли вы, однако, что-нибудь?
— Ну, бог знает, вряд
ли на время можно
так рассчитывать! — перебил Калинович.
— Да, — произнес он, — много сделал он добра, да много и зла; он погубил было философию,
так что она едва вынырнула на плечах Гегеля из того омута, и то еще не совсем; а прочие знания, бог знает, куда и пошли. Все это бросилось в детали, подробности; общее пропало совершенно из глаз, и сольется
ли когда-нибудь все это во что-нибудь целое, и к чему все это поведет… Удивительно!
— А то сказал, что «привязанности, говорит, земные у тебя сильны, а любила
ли ты когда-нибудь бога, размышляла
ли о нем, безумная?» Я стою, как осужденная, и, конечно, в этакую ужасную минуту, как вообразила, припомнила всю свою жизнь,
так мне сделалось страшно за себя…
В самом
ли деле в романтизме лежит большая доля бесстрастности, или вообще романтики, как люди более требовательные, с более строгим идеалом, не
так склонны подпадать увлечениям, а потому как будто бы меньше живут и меньше оступаются?
— Нет, нет этого букета!.. — говорил князь, доедая суп. — А котлеты уж, мой милый, никуда негодны, — прибавил он, обращаясь к лакею, — и сухи и дымом воняют. Нет, это варварство,
так распоряжаться нашими желудками! Не правда
ли? — отнесся он к Калиновичу.
— О боже мой, я не сумасшедший, чтоб рассчитывать на ваши деньги, которых, я знаю, у вас нет! — воскликнул князь. — Дело должно идти иначе; теперь вопрос только о том: согласны
ли вы на мое условие —
так хорошо, а не согласны —
так тоже хорошо.
Я чувствую, как сердце ваше обливается кровью при мысли, что муж ваш на днях еще в одном прении напорол
такую чепуху, которая окончательно обнаружила всю глубину его умственных неспособностей, и вам вряд
ли удастся удержать тот великолепный пост, на котором вам
так удобно.
Худой
ли человек, или хороший!» — отвечали им на то, и
так далее: все интересовались, и все хвалили.
В обществе почти верили тому; но люди, ближе стоящие к делу, как, например, советники губернского правления и прокурор, — люди эти очень хорошо видели и понимали, что вряд
ли это
так.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей женщиной, на том основании, что при
таком состоянии, нестарая еще женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд
ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
Откуп тоже не ушел. Не стесняясь личным знакомством и некоторым родством с толстым Четвериковым, Калинович пригласил его к себе и объяснил, что,
так как дела его в очень хорошем положении, то не угодно
ли будет ему хоть несколько расплатиться с обществом, от которого он миллионы наживает, и пожертвовать тысяч десять серебром на украшение города. Можно себе представить, что почувствовал при этих словах скупой и жадный Четвериков!
— Я знать, сударь, не хочу, имеете
ли вы
такие суммы или нет! — вскрикнул он.
— Что вы
такие? Не больны
ли?
Не угодно
ли господам следователям осмотреть мои вещи?» А платья уж, конечно, нет
такого: по три раза, может, в неделю свой туалет пропивает и новый заводит.
— Что
такое? Не случилось
ли чего-нибудь?
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда —
так не то что на сцене, в зале было хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не знаю, поддержит
ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
— Послушай, — начала она, — если когда-нибудь тебя женщина уверяла или станет уверять, что вот она любила там мужа или любовника, что
ли… он потом умер или изменил ей, а она все-таки продолжала любить его до гроба, поверь ты мне, что она или ничего еще в жизни не испытала, или лжет.
— Этот человек, — снова заговорила Настенька о Белавине, — до
такой степени лелеет себя, что на тысячу верст постарается убежать от всякого ничтожного ощущения, которое может хоть сколько-нибудь его обеспокоить, слова не скажет, после которого бы от него чего-нибудь потребовали; а мы
так с вашим превосходительством не таковы, хоть и наделали, может быть, в жизни много серьезных проступков — не правда
ли?
— Господи! Что ж это
такое, друг мой, ты говоришь? — произнесла Настенька и, подошедши к Калиновичу, положила ему руку на плечо. — Зачем ты в
таком раздраженном состоянии? Послушай… молишься
ли ты? — прибавила она шепотом.
— Все эти злоупотребления, — продолжал губернатор, выпрямляя наконец свой стан и поднимая голову, — все они еще не
так крупны, как сделки господ чиновников с разного рода поставщиками, подрядчиками, которые — доставляют
ли в казну вино, хлеб, берут
ли на себя какую-нибудь работу — по необходимости должны бывают иметь в виду при сносе цены на торгах, во-первых, лиц, которые утверждают торги, потом производителей работ и, наконец, тех, которые будут принимать самое дело.
— Скажите, пожалуйста, — начал хозяин прямо, — как его там разумеют: сумасшедший
ли он, дурак
ли, или уж очень умный человек,
так что мы понимать его не можем?