Часу в двенадцатом, наконец, приехали молодые. Они замедлили единственно по случаю туалета молодой, которая принялась убирать голову еще часов с шести, но все, казалось ей, выходило
не к лицу. Заставляя несколько раз перечесывать себя, она бранилась, потом сама начала завиваться, обожглась щипцами, бросила их парикмахеру в лицо, переменила до пяти платьев, разорвала башмаки и, наконец, расплакалась. Калинович, еще в первый раз видевший такой припадок женина характера, вышел из себя.
Неточные совпадения
— Послушайте, Калинович, что ж вы так хандрите? Это мне грустно! — проговорила Настенька вставая. —
Не извольте хмуриться — слышите? Я вам приказываю! — продолжала она, подходя
к нему и кладя обе руки на его плечи. — Извольте на меня смотреть весело. Глядите же на меня: я хочу видеть ваше
лицо.
— Погодите, постойте! — начал он глубокомысленным тоном. —
Не позволите ли вы мне, Яков Васильич, послать ваше сочинение
к одному человеку в Петербург, теперь уж
лицу важному, а прежде моему хорошему товарищу?
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя
к одному очень важному и значительному
лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него
не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Никогда еще в жизнь свою
не старалась она одеться так
к лицу, как в этот раз.
Калинович, чего прежде никогда
не бывало, прошел прямо
к ней; и что они говорили между собою — неизвестно, но только Настенька вышла в гостиную разливать чай с довольно спокойным выражением в
лице, хоть и с заплаканными глазами.
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим героем, что он
не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая, пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо
к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на
лице его было написано удовольствие.
Худощавый лакей генеральши стоял, прислонясь
к стене, и с самым грустным выражением в
лице глядел на толпу, между тем как молоденький предводительский лакей курил окурок сигары, отворачиваясь каждый раз выпущать дым в угол, из опасения, чтоб
не заметили господа.
К счастию, лечивший его доктор, узнав отношения
лиц и поняв, кажется, отчего болен пациент, нашел нужным, для успеха лечения, чтоб невеста
не тревожила больного и оставляла его больше в покое, больше одного.
— Станет побирать, коли так размахивает! — решили другие в уме; но привести все это в большую ясность рискнул первый губернский архитектор — человек бы, кажется, с
лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться
к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст.
Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому человеку и тут же начал...
Обревизовав канцелярию присутствия, вице-губернатор вошел
к губернатору с рапортом, объясняя в нем, что по делам старшего секретаря найден им величайший и умышленный беспорядок, который явно показывает, что господин Медиокритский, еще прежде того, как ему лично известно, замешанный в похищении у частного
лица тысячи рублей серебром, и ныне нравственно
не исправился, а потому полагает для пользы службы удалить его без прошения от должности.
От управляющего губернией был послан между тем жандарм за начальником арестантской роты, и через какие-нибудь полчаса в приемной зале уж стоял навытяжке и в полной форме дослужившийся из сдаточных капитан Тимков, который, несмотря на то, что владел замечательно твердым характером и столь мало подвижным
лицом, что как будто бы оно обтянуто было лубом, а
не кожей человеческой, несмотря на все это, в настоящие минуты, сам еще
не зная, зачем его призвали, был бледен до такой степени, что молодой чиновник, привезенный вице-губернатором из Петербурга и теперь зачисленный в штат губернского правления, подошел
к нему и, насмешливо зевая, спросил...
Хоть бы человек прошел, хоть бы экипаж проехал; и среди этой тишины все очень хорошо знали, что,
не останавливаясь, производится страшное следствие в полицейском склепе, куда жандармы то привозили, то отвозили различные
лица, прикосновенные
к делу.
При чтении этих строк
лицо Калиновича загорелось радостью. Письмо это было от Настеньки. Десять лет он
не имел о ней ни слуху ни духу,
не переставая почти никогда думать о ней, и через десять лет, наконец, снова откликнулась эта женщина, питавшая
к нему какую-то собачью привязанность.
Батальонный командир отдал строжайший приказ, чтоб гг. офицеры, содержащие при тюремном замке караулы, отнюдь
не допускали, согласно требованию господина начальника губернии, никого из посторонних
лиц к арестанту князю Ивану Раменскому во все время производства над ним исследования.
— Ваш губернатор, господа, вообще странный человек; но в деле князя он поступал решительно как сумасшедший! — сказал он по крайней мере при сотне
лиц, которые в ответ ему двусмысленно улыбнулись, но ничего
не возразили, и один только толстый магистр, сидевший совершенно у другого столика, прислушавшись
к словам молодого человека, довольно дерзко обратился
к нему и спросил...
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Ни в фигуре, ни даже в
лице врага человеческого
не усматривается особливой страсти
к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.