Неточные совпадения
Это происходило, как заметил Обломов впоследствии, оттого, что есть такие начальники, которые в испуганном до одурения
лице подчиненного, выскочившего
к ним навстречу, видят
не только почтение
к себе, но даже ревность, а иногда и способности
к службе.
Вскоре из кухни торопливо пронес человек, нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Начали собираться
к чаю: у кого
лицо измято и глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна
не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
Приезжали князь и княгиня с семейством: князь, седой старик, с выцветшим пергаментным
лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом женщина,
к которой, кажется, никогда никто
не подходил близко,
не обнял,
не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней было пятеро детей.
Встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На
лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата
не видать на нем: Тарантьев увез его с собой
к куме с прочими вещами.
— Ах, что я наделал! — говорил он. — Все сгубил! Слава Богу, что Штольц уехал: она
не успела сказать ему, а то бы хоть сквозь землю провались! Любовь, слезы —
к лицу ли это мне? И тетка Ольги
не шлет,
не зовет
к себе: верно, она сказала… Боже мой!..
Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется в богатую шаль, так кстати обопрется локтем на шитую подушку, так величественно раскинется на диване. Ее никогда
не увидишь за работой: нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет
к ее
лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.
Все это
к лицу молодости, которая легко переносит и приятные и неприятные волнения; а мне
к лицу покой, хотя скучный, сонный, но он знаком мне; а с бурями я
не управлюсь.
У ней слезы полились сильнее. Она уже
не могла удержать их и прижала платок
к лицу, разразилась рыданием и села на первую скамью.
— Почему? — повторила она и быстро обернулась
к нему с веселым
лицом, наслаждаясь тем, что на каждом шагу умеет ставить его в тупик. — А потому, — с расстановкой начала потом, — что вы
не спали ночь, писали все для меня; я тоже эгоистка! Это, во-первых…
Она
не давала. Он взял сам и приложил
к губам. Она
не отнимала. Рука была тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в
лицо — она отворачивалась все больше.
— Несчастный, что я наделал! — говорил он, переваливаясь на диван
лицом к подушке. — Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья — о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего
не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира
не найдена…
Он припал
к ее руке
лицом и замер. Слова
не шли более с языка. Он прижал руку
к сердцу, чтоб унять волнение, устремил на Ольгу свой страстный, влажный взгляд и стал неподвижен.
— Обломовщина! — прошептал он, потом взял ее руку, хотел поцеловать, но
не мог, только прижал крепко
к губам, и горячие слезы закапали ей на пальцы.
Не поднимая головы,
не показывая ей
лица, он обернулся и пошел.
Надо теперь перенестись несколько назад, до приезда Штольца на именины
к Обломову, и в другое место, далеко от Выборгской стороны. Там встретятся знакомые читателю
лица, о которых Штольц
не все сообщил Обломову, что знал, по каким-нибудь особенным соображениям или, может быть, потому, что Обломов
не все о них расспрашивал, тоже, вероятно, по особенным соображениям.
И он
не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой день
к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее
лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего ума и знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
На
лице у ней он читал доверчивость
к себе до ребячества; она глядела иногда на него, как ни на кого
не глядела, а разве глядела бы так только на мать, если б у ней была мать.
Ей хотелось, чтоб Штольц узнал все
не из ее уст, а каким-нибудь чудом.
К счастью, стало темнее, и ее
лицо было уже в тени: мог только изменять голос, и слова
не сходили у ней с языка, как будто она затруднялась, с какой ноты начать.
У ней даже доставало духа сделать веселое
лицо, когда Обломов объявлял ей, что завтра
к нему придут обедать Тарантьев, Алексеев или Иван Герасимович. Обед являлся вкусный и чисто поданный. Она
не срамила хозяина. Но скольких волнений, беготни, упрашиванья по лавочкам, потом бессонницы, даже слез стоили ей эти заботы!
Обломов ушел
к себе, думая, что кто-нибудь пришел
к хозяйке: мясник, зеленщик или другое подобное
лицо. Такой визит сопровождался обыкновенно просьбами денег, отказом со стороны хозяйки, потом угрозой со стороны продавца, потом просьбами подождать со стороны хозяйки, потом бранью, хлопаньем дверей, калитки и неистовым скаканьем и лаем собаки — вообще неприятной сценой. Но подъехал экипаж — что бы это значило? Мясники и зеленщики в экипажах
не ездят. Вдруг хозяйка, в испуге, вбежала
к нему.
—
Не напоминай,
не тревожь прошлого:
не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на
лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты
не спаяешь,
не составишь две разорванные половины. Я прирос
к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет смерть.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся,
не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что
не один он погряз, но в
лице его погряз и весь Глупов.
Ни в фигуре, ни даже в
лице врага человеческого
не усматривается особливой страсти
к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное
лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.