Неточные совпадения
— Грубить
и дурить не следует, —
ту,
ту,
ту, тетерев! Я
и без шапки убегу; много с меня возьмешь! — говорил он
и с досады отламывал закраину у карты.
Со школьниками он еще кое-как справлялся
и, в крайней необходимости, даже посекал их, возлагая это,
без личного присутствия, на Гаврилыча
и давая ему каждый раз приказание наказывать не столько для боли, сколько для стыда; однако Гаврилыч, питавший к школьникам какую-то глубокую ненависть, если наказуемый был только ему по силе, распоряжался так, что
тот, выскочив из смотрительской, часа два отхлипывался.
В
то мое время почти в каждом городке, в каждом околотке рассказывались маленькие истории вроде
того, что какая-нибудь Анночка Савинова влюбилась
без ума — о ужас! — в Ананьина, женатого человека, так что мать принуждена была возить ее в Москву, на воды, чтоб вылечить от этой безрассудной страсти; а Катенька Макарова так неравнодушна к карабинерному поручику, что даже на бале не в состоянии была этого скрыть
и целый вечер не спускала с него глаз.
Из ворот по временам выходят с коромыслами на плечах
и, переваливаясь с ноги на ногу, проворно идут за водой краснощекие
и совсем уже
без талии, но с толстыми задами мещанские девки, между
тем как матери их тонкими, звонкими голосами перебраниваются с такими же звонкоголосыми соседками.
Румянцев до невероятности подделывался к новому начальнику. Он бегал каждое воскресенье поздравлять его с праздником, кланялся ему всегда в пояс, когда
тот приходил в класс,
и, наконец, будто бы даже, как заметили некоторые школьники, проходил мимо смотрительской квартиры
без шапки. Но все эти искания не достигали желаемой цели: Калинович оставался с ним сух
и неприветлив.
Как нарочно все случилось: этот благодетель мой, здоровый как бык, вдруг ни с
того ни с сего помирает,
и пока еще он был жив, хоть скудно, но все-таки совесть заставляла его оплачивать мой стол
и квартиру, а тут
и того не стало: за какой-нибудь полтинник должен был я бегать на уроки с одного конца Москвы на другой,
и то слава богу, когда еще было под руками; но проходили месяцы, когда сидел я
без обеда, в холодной комнате, брался переписывать по гривеннику с листа, чтоб иметь возможность купить две — три булки в день.
—
И потому, я полагаю, так как теперь придет господин исправник, — продолжал Калинович, —
то господину городничему вместе с ним донести начальнику губернии с подробностью о поступке господина Медиокритского, а
тот без всякого следствия распорядится гораздо лучше.
— Непременно, непременно! — подтвердил Петр Михайлыч. — Здесь ни один купец не уедет
и не приедет с ярмарки
без того, чтоб не поклониться мощам. Я, признаться, как еще отправлял ваше сочинение, так сделал мысленно это обещание.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль;
тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом
и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору —
и нашего несчастного любовника,
без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
Что нам, прозаистам, делать, как не заниматься материальными благами? — отвечал
тот и, попросив гостя располагать своим временем
без церемонии, извинился
и ушел в кабинет позаняться кой-чем по хозяйству.
И вот им мое отцовское правило: на богатой девушке
и по любви должны жениться, хоть теперь же, несмотря на
то, что оба еще прапорщики, потому что это своего рода шаг в жизни; на богатой
и без любви, если хотят, пускай женятся, но на бедной
и по любви — никогда!
Подвизаясь таким образом около года, он наскочил, наконец, на известного уж нам помещика Прохорова, который, кроме
того, что чисто делал артикулы ружьем, еще чище их делал картами,
и с ним играть было все равно, что ходить на медведя
без рогатины: наверняк сломает!
Одна из пристяжных пришла сама. Дворовый ямщик, как бы сжалившись над ней, положил ее постромки на вальки
и, ударив ее по спине, чтоб она их вытянула, проговорил: «Ладно! Идет!» У дальней избы баба, принесшая хомут, подняла с каким-то мужиком страшную брань за вожжи. Другую пристяжную привел, наконец, сам извозчик, седенький, сгорбленный старичишка,
и принялся ее припутывать. Между
тем старый извозчик, в ожидании на водку, стоял уже
без шапки
и обратился сначала к купцу.
Калинович не
без волнения развернул свою повесть
и начал как бы читать ее, ожидая, что не скажет ли ему половой что-нибудь про его произведение. Но
тот, хоть
и стоял перед ним навытяжку, но, кажется, более ожидал, что прикажут ему подать из съестного или хмельного.
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое
и очень хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом,
то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя,
без преувеличения, как бы обновленным человеком; самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного цвета, с желтоватым отливом лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было самой уж, видно, природой.
— Да-а, пожалуйста! — повторил директор. — В отношении собственно вас могу только, если уж вам это непременно угодно, могу зачислить вас писцом
без жалованья,
и в
то же время должен предуведомить, что более десяти молодых людей терпят у меня подобную участь
и, конечно, по старшинству времени, должны раньше вас получить назначение, если только выйдет какое-нибудь, но когда именно дойдет до вас очередь — не могу ничего сказать, ни обещать определительно.
— Об этом в последнее время очень много пишется
и говорится, — начал он. —
И, конечно, если женщина начала вас любить, так, зря,
без всякого от вас повода, тут
и спрашивать нечего: вы свободны в ваших поступках, хоть в
то же время я знал такие деликатные натуры, которые
и в подобных случаях насиловали себя
и делались истинными мучениками тонкого нравственного долга.
— Да, — отвечал
тот, не
без досады думая, что все это ему очень нравилось, особенно сравнительно с
тем мутным супом
и засушенной говядиной, которые им готовила трехрублевая кухарка.
То же почувствовал он, выпивая стакан мягкого
и душистого рейнвейна, с злобой воображая, что дома, по предписанию врача, для здоровья, ему следовало бы пить такое именно хорошее вино, а между
тем он должен был довольствоваться шестигривенной мадерой.
— Monsieur Калинович! — представила она его старику
и назвала потом
того фамилию, по которой Калинович узнал одно из
тех внушительных имен, которые невольно заставляют трепетать сердца маленьких смертных. Не
без страха, смешанного с уважением, поклонился он старику
и сел в почтительной позе.
— Хорошо, смотрите — я вам верю, — начал он, —
и первое мое слово будет: я купец,
то есть человек, который ни за какое дело не возьмется
без явных барышей; кроме
того, отнимать у меня время, употребляя меня на что бы
то ни было, все равно, что брать у меня чистые деньги…
Условливается это, конечно, отчасти старым знакомством, родственными отношениями, участием моим во всех ихних делах, наконец, установившеюся дружбой в такой мере, что ни один человек не приглянулся Полине
без того, что б я не знал этого,
и уж, конечно, она никогда не сделает такой партии, которую бы я не опробовал; скажу даже больше: если б она, в отношении какого-нибудь человека, была ни
то ни се,
то и тут в моей власти подлить масла на огонь — так?
Калинович взглянул на нее
и еще больше побледнел. Она подала ему письмо. Писала Палагея Евграфовна, оставшаяся теперь
без куска хлеба
и без пристанища, потому что именьице было уж продано по иску почтмейстера. Страшными каракулями описывала она, как старик в последние минуты об
том только стонал, что дочь
и зять не приехали,
и как ускорило это его смерть… Калиновича подернуло.
Ты все это перенес, но теперь
и тебе, оставленному при одних только павлиньих перьях,
без сознания
той силы, которая некогда заключалась в твоей подписи,
и тебе неловко!
Губернии было хорошо,
и ему было хорошо, хотя, конечно, нет в жизни пути, а
тем более пути губернаторского,
без терния; а потому
и на долю генерал-лейтенанта тоже выпало несколько шипов.
Обревизовав канцелярию присутствия, вице-губернатор вошел к губернатору с рапортом, объясняя в нем, что по делам старшего секретаря найден им величайший
и умышленный беспорядок, который явно показывает, что господин Медиокритский, еще прежде
того, как ему лично известно, замешанный в похищении у частного лица тысячи рублей серебром,
и ныне нравственно не исправился, а потому полагает для пользы службы удалить его
без прошения от должности.
Если назначить следствие,
то эти дураки мужики, пожалуй, еще разболтают про все
те жалобы, которые подавали они ему на исправника
и которым, однако, не давалось никакого ходу; но, с другой стороны — основаться на словесном обвинении вице-губернатора
и без следствия пожертвовать чиновником, неукоснительно исполнявшим свои прямые
и косвенные обязанности!..
В настоящее время предметом его преследования был правитель канцелярии губернатора,
и он говорил, что не умрет
без того, чтоб не разбить ему в кровь его мордасово,
и что будто бы это мордасово
и существовать
без того не может на божьем мире.
Значит, все равно, что свинья, бесчувственный,
и то без слез не могу быть, когда оне играть изволят; слов моих лишаюсь суфлировать по
тому самому, что все это у них на чувствах идет; а теперь, хоть бы в Калуге, на пробных спектаклях публика тоже была все офицеры, народ буйный, ветреный, но
и те горести сердца своего ощутили
и навзрыд плакали…
Тот на это преловкий человек, ни один арестант теперь из острога к допросу не уедет
без его наставления,
и старик сведущий… законник… лет семь теперь его по острогам таскают…