Неточные совпадения
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он
выходил из дома за припасами на рынок и имел, при
этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором
из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Настенька очень любила курить, но делала
это потихоньку от отца: Петр Михайлыч, балуя и не отказывая дочери ни в чем,
выходил всегда
из себя, когда видел ее с папироской.
«Люблю, как люди женятся и веселятся», — заключал он; а Калинович с Настенькой начнут обыкновенно пересмеивать и доказывать, что все
это очень пошло и глупо, так что старик
выходил, наконец,
из себя и даже прикрикивал, особенно на дочь, которая, в свою очередь, не скрываясь и довольно дерзко противоречила всем его мягким и жизненным убеждениям, но зато Калиновича слушала, как оракула, и соглашалась с ним безусловно во всем.
Надобно сказать, что Петр Михайлыч со времени получения
из Петербурга радостного известия о напечатании повести Калиновича постоянно занимался распространением славы своего молодого друга, и в
этом случае чувства его были до того преисполнены, что он в первое же воскресенье завел на
эту тему речь со стариком купцом, церковным старостой,
выходя с ним после заутрени
из церкви.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает
эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж
этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза,
высылают с жандармом
из города…
Все
эти мысли и ожидания повергли моего героя почти в лихорадочное состояние; но сколько ему ни хотелось отправиться как можно скорее к генеральше, хоть бы даже в начале седьмого, он подавил в себе
это чувство и, неторопливо занявшись своим туалетом,
вышел из квартиры в десятом часу, желая тем показать, что
из вежливости готов доставить удовольствие обществу, но не торопится, потому что сам не находит в
этом особенного для себя наслаждения — словом, желал поддержать тон.
— Даже и нравился, — отвечал он, — но
это выходило из правил света.
Выйти за какого-нибудь идиота-богача, продать себя — там не смешно и не безобразно в нравственном отношении, потому что принято; но человека без состояния светская девушка полюбить не может.
Калинович между тем
выходил из себя, проклиная
эту отвратительную помещичью наклонность — рассказывать друг другу во всякий час дня и ночи пошлейшие анекдоты о каких-нибудь мошенниках; но терпению его угрожало еще продолжительное испытание: молодой Кадников тоже воспалился желанием рассказать кое-что.
— Вы смотрите на
это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об
этом на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь на той девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая девушка, и
из нее, вероятно,
выйдет превосходная жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься литературой, и тут сейчас же возникнет вопрос: где вы будете жить; здесь ли, оставаясь смотрителем училища, или переедете в столицу?
Знаете ли, что я и мое образование, которое по тому времени, в котором я начинал жить, было не совсем заурядное, и мои способности, которые тоже
из ряда посредственных
выходили, и, наконец, самое здоровье — все
это я должен был растратить в себе и сделаться прожектером, аферистом, купцом, для того чтоб поддержать и воспитать семью, как прилично моему роду.
Значит,
из всего
этого выходит, что в хозяйстве у вас, на первых порах окажется недочет, а семья между тем, очень вероятно, будет увеличиваться с каждым годом — и вот вам наперед ваше будущее в Петербурге: вы напишете, может быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней.
— Все вертишься под ногами… покричи еще у меня; удавлю каналью! — проговорил, уходя, Флегонт Михайлыч, и по выражению глаз его можно было верить, что он способен был в настоящую минуту удавить свою любимицу, которая, как бы поняв
это, спустя только несколько времени осмелилась
выйти из-под стула и, отворив сама мордой двери, нагнала своего патрона, куда-то пошедшего не домой, и стала следовать за ним, сохраняя почтительное отдаление.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное:
выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который жил в Солдатской слободке, где никто уж
из господ не жил, и происходило
это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика на самых первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть в карты, выиграл немного — понравилось… и с
этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями в горку — и не корысть его снедала в
этом случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
Калинович обрадовался. Немногого в жизни желал он так, как желал в
эту минуту, чтоб Настенька
вышла по обыкновению
из себя и в порыве гнева сказала ему, что после
этого она не хочет быть ни невестой его, ни женой; но та оскорбилась только на минуту, потому что просила сделать ей предложение очень просто и естественно, вовсе не подозревая, чтоб
это могло быть тяжело или неприятно для любившего ее человека.
Устрашить хочу вас, и для
этого выворачиваю глаза, хватаю вас за руки, жму так, что кости трещат, — и все
это, конечно, без всякой последовательности в развитии страсти, а так, где вздумается, где больше восклицательных знаков наставлено, и потому можете судить, какой
из всего
этого выходит наипрелестнейший сумбур.
Начальство в
этом случае не ошиблось:
из героя моего
вышел блестящий следователь.
В новом замещении
этой должности опять
вышло неприятное столкновение: губернатор хотел по крайней мере определить на
это место кого-нибудь
из своих канцелярских чиновников — например, одного
из помощников своего правителя, человека, вполне ему верного и преданного; но вице-губернатор объявил, что на
это место он имеет в виду опять нашего старого знакомого, Экзархатова, о котором предварительно были собраны справки, не предается ли он по-прежнему пьянству, и когда было дознано, что Экзархатов, овдовев, лет семь ничего в рот не берет, Калинович в собственноручном письме предложил ему место старшего секретаря.
«Умер у нас полковник, — говорил актер, — полковников было у нас много; я думал, что сделают кого-нибудь
из них, и желал того; но у какой-то прелестницы был двоюродный брат, глупый и надменный повеса, который служил только шесть месяцев, и его сделали моим командиром. Я не стерпел
этого и
вышел в отставку».