Неточные совпадения
—
Ты, рожа этакая безобразная! — вмешивалась Экзархатова, не стесняясь присутствием смотрителя. — Только на словах винишься, а на сердце ничего не чувствуешь. Пятеро у
тебя ребят, какой
ты поилец и кормилец! Не воровать мне, не по миру
идти из-за
тебя!
— И то пожалуй; только, смотри, пораньше; и скажи господам учителям, чтоб оделись почище в мундиры и ко мне зашли бы: вместе
пойдем. Да уж и сам побрейся, сапоги валяные тоже сними, а главное — щи твои, — смотри
ты у меня!
Ступай к нему, змея подколодная,
иди под крыло и покровительство
тебе подобного Калиновича! — продолжал он, приближаясь к жене; но та стала уж в оборонительное положение и, вооружившись кочергою, кричала, в свою очередь...
Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого
ты можешь понять, что пускать им новых людей не для чего; кто бы ни был,
посылая свою статью, смело может быть уверен, что ее не прочтут, и она проваляется с старым хламом, как случилось и с твоим романом».
— Знаю, сударыня, знаю, — ничего: мы
идем все в монастырь; ступай и
ты с нами. А
ты, Настенька,
пойди одевайся, — говорил старик, проворно надевая бекеш и вооружаясь тростью.
— Молебен! — сказал он стоявшим на клиросе монахам, и все
пошли в небольшой церковный придел, где покоились мощи угодника. Началась служба. В то время как монахи, после довольно тихого пения, запели вдруг громко: «
Тебе, бога, хвалим;
тебе, господи, исповедуем!» — Настенька поклонилась в землю и вдруг разрыдалась почти до истерики, так что Палагея Евграфовна принуждена была подойти и поднять ее. После молебна начали подходить к кресту и благословению настоятеля. Петр Михайлыч подошел первый.
—
Пошел скорее! Что
ты как с маслом едешь! — сказал он.
—
Пошел домой, я не хочу с
тобой, скотом, ехать! — сказал он и
пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
— Теперь
ты, любезный, можешь
идти: я обыкновенно сам одеваюсь.
— Ой, ой! Вот как: на
ты уж дело
пошло!
— Ну, покушать, так покушать… Живей! Марш! — крикнул Петр Михайлыч. Палагея Евграфовна
пошла было… — Постой! — остановил ее, очень уж довольный приездом Калиновича, старик. — Там княжеский кучер. Изволь
ты у меня, сударыня, его накормить, вином, пивом напоить. Лошадкам дай овса и сена! Все это им за то, что они нам Якова Васильича привезли.
— «Не хочу, говорит, почто работу из рук отпускать?» — «Так вот же
тебе!..» — говорю, и
пошел к Никите Сапожникову.
— Страмота, тетка, и ехать-то с
тобой, хоть бы к ноче дело-то
шло, так все бы словно поскладнее было.
—
Ты, старец любезный, и живой-то не доедешь,
послал бы парня, — заметил купец.
— Нечем, батюшки, господа проезжие, — говорил он, — не за что нашу деревню похвалить.
Ты вот, господин купец, словно уж не молодой, так, можо, слыхал, какая про наше селенье славушка
идет — что греха таить!
—
Ты и не говори, я
тебе все расскажу, — подхватил с участием Калинович и начал: — Когда мы кончили курс —
ты помнишь, — я имел урок, ну, и решился выжидать. Тут стали открываться места учителей в Москве и, наконец, кафедры в Демидовском. Я ожидал, что должны же меня вспомнить, и ни к кому, конечно, не
шел и не просил…
Из двух зол, мне казалось, я выбирал для
тебя лучшее: ни тоска обманутой любви, ни горесть родных твоих, ни худая огласка, которая, вероятно, теперь
идет про
тебя, ничего не в состоянии сравниться с теми мучениями, на которые бы
ты была обречена, если б я остался и сделался твоим мужем.
Князь тогда приехал в город; я, забывши всякий стыд,
пошла к нему… на коленях почти умоляла сказать, не знает ли чего о
тебе.
— И я решительно бы тогда что-нибудь над собою сделала, — продолжала Настенька, — потому что, думаю, если этот человек умер, что ж мне? Для чего осталось жить на свете? Лучше уж руки на себя наложить, — и только бог еще, видно, не хотел совершенной моей погибели и внушил мне мысль и желание причаститься… Отговела я тогда и
пошла на исповедь к этому отцу Серафиму — помнишь? — настоятель в монастыре: все ему рассказала, как
ты меня полюбил, оставил, а теперь умер, и что я решилась лишить себя жизни!
Если, говорю, я оставляю умирающего отца, так это нелегко мне сделать, и вы, вместо того чтоб меня хоть сколько-нибудь поддержать и утешить в моем ужасном положении, вы вливаете еще мне яду в сердце и хотите поселить недоверие к человеку, для которого я всем жертвую!» И сама, знаешь, горько-горько заплакала; но он и тут меня не пожалел, а
пошел к отцу и такую штучку подвел, что если я хочу ехать, так чтоб его с собой взяла, заступником моим против
тебя.
—
Пойдем. Как, однако,
ты устал, бедненький!
— Боже
ты мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. — Ну, не видайтесь, пожалуй! Действительно, что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так, мой друг, я жив и здоров, но уезжаю по очень экстренному делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь,
пошлите деньги — и делу конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо больше думал о вашем уме и характере…
— Понимаем это; что
ты учишь, словно малого ребенка! — возразил подрядчик с запальчивостью. — Не сегодня тоже крестили,
слава богу! Ездил я тоже и к начальнику губернии.
— Да
ты слушай, братец, какие опосля того стал еще рисунки расписывать — смехоты, да и только! — продолжал Михайло Трофимов тем же ожесточенным голосом. — Ежели теперь, говорит, это дело за вами
пойдет, так чтоб на вашу комиссию — слышь? — не токмо што, говорит, десятый процент, а чтоб ни копейки не
пошло — слышь?
Благодарю
тебя, что
ты посылаешь мне этого ангела-хранителя!..
Я, конечно, очень хорошо знала, что этим не кончится; и действительно, — кто бы после того к нам ни приехал, сколько бы человек ни сидело в гостиной, он непременно начнет развивать и доказывать, «как
пошло и ничтожно наше барство и что превосходный представитель, как он выражается, этого гнилого сословия, это
ты — извини меня — гадкий, мерзкий, скверный человек, который так развращен, что не только сам мошенничает, но чувствует какое-то дьявольское наслаждение совращать других».
Наконец, если сошлют
тебя, я
пойду за
тобой в Сибирь.
—
Ты все это уложи, выбери день, когда его дома не будет,
пошли за наемными лошадьми и поезжай… всего какие-нибудь полчаса времени на это надо.
—
Ты боишься, сама не знаешь чего; а мне угрожает каторга. Помилуй, Полина! Сжальтесь же вы надо мной! Твое предположение
идти за мной в Сибирь — это вздор, детские мысли; и если мы не будем действовать теперь, когда можно еще спастись, так в результате будет, что
ты останешься блаженствовать с твоим супругом, а я
пойду в рудники. Это безбожно!
Ты сама сейчас сказала, что я гибну за
тебя. Помоги же мне хоть сколько-нибудь…
«Если, говорит, я не наставлю их, в слепоте ходящих, в ком же им после того защиту иметь?» Он Петру прямо начал с того: «Несть, говорит, Петруша, власти аще не от бога, а
ты, я слышал, против барина
идешь.
— Наконец — господи боже мой! — я
тебе узнала цену, сравнив его с
тобой! — воскликнула Настенька. —
Ты тоже эгоист, но
ты живой человек,
ты век свой стремишься к чему-нибудь, страдаешь
ты, наконец, чувствуешь к людям и к их известным убеждениям либо симпатию, либо отвращение, и сейчас же это выразишь в жизни; а Белавин никогда: он обо всем очень благородно рассудит и дальше не
пойдет! Ему легко жить на свете, потому что он тряпка, без крови, без сердца, с одним только умом!..
— Скажи, пожалуйста, отчего это и откуда
пошли все эти неприятности
тебе?
Ты прежде так же служил и действовал, но
тебя еще повышали, а тут вдруг…
— Но что ж
тебе так беспокоиться? Пускай
посылают! Нам с
тобой везде будет весело! — возразила Настенька.