Неточные совпадения
В маленьком городишке
все пало ниц перед ее величием, тем более что генеральша оказалась в обращении очень горда, и хотя познакомилась со
всеми городскими чиновниками, но ни с кем почти не сошлась и открыто говорила, что она только и отдыхает
душой, когда видится с князем Иваном и его милым семейством (князь Иван был подгородный богатый помещик и дальний ее родственник).
— Почем ты,
душа моя, знаешь? — возразил Петр Михайлыч. — А если и действительно скупец, так, по-моему, делает больше
всех зла себе, живя в постоянных лишениях.
— Гоголя, по-моему, чересчур уж захвалили, — отвечал старик решительно. — Конечно, кто у него может это отнять: превеселый писатель!
Все это у него выходит живо, точно видишь перед собой,
все это от
души смешно и в то же время правдоподобно; но…
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она была бы счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец, мечты,
все бы
задушила в себе и
всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять? Будь она пошлая, обыкновенная женщина, ей бы еще была возможность ужиться в ее положении: здесь есть дамы, которые говорят открыто, что они терпеть не могут своих мужей и живут с ними потому, что у них нет состояния.
При таких широких размахах жизни князь, казалось, давно бы должен был промотаться в пух, тем более, что после отца, известного мота, он получил, как
все очень хорошо знали, каких-нибудь триста
душ, да и те в залоге.
Несмотря, однако, на
все это, он не только не проматывался, но еще приобретал, и вместо трехсот
душ у него уже была с лишком тысяча.
Но любезность того сразу, так сказать, искупила для старика
все его неудачи по этому предмету и умилила его до глубины
души.
Все это в
душах наших случайное: один только он стоит впереди нашего пути с своей неизмеримо притягательной силой.
— Один… ну, два, никак уж не больше, — отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а очень хорошо понимаю, что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет
весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело очень капризное: надобно ждать известного настроения
души, вдохновенья, наконец, призванья!..
— А! Вы думаете в Петербург? — спросил князь совершенно простодушным тоном и потом,
все еще не выпуская руки Калиновича, продолжал: — С богом… от
души желаю вам всякого успеха и, если встретится какая-нибудь надобность, не забывайте нас, ваших старых друзей: черкните строчку, другую.
Во
весь остальной вечер он был мрачен. Затаенные в
душе страдания подняли в нем по обыкновению желчь. Петр Михайлыч спросил было, как у князя проводилось время. Калинович сделал гримасу.
Невольно задумавшись, он взглядывал только искоса на Флегонта Михайлыча, как бы желая угадать, что у того на
душе; но капитан во
все время упорно молчал.
Но,
все это затаив на
душе, Калинович по наружности казался еще холоднее и мрачнее.
Увидится ли когда-нибудь
все это опять, или эти два года, с их местами и людьми, минуют навсегда, как минует сон, оставив в
душе только неизгладимое воспоминание?..» Невыносимая тоска овладела при этой мысли моим героем; он не мог уж более владеть собой и, уткнув лицо в подушку, заплакал!
Между тем начинало становиться темно. «Погибшее, но милое создание!» — думал Калинович, глядя на соседку, и в
душу его запало не совсем, конечно, бескорыстное, но все-таки доброе желание: тронуть в ней, может быть давно уже замолкнувшие, но
все еще чуткие струны, которые, он верил, живут в сердце женщины, где бы она ни была и чем бы ни была.
Время между тем подходило к сумеркам, так что когда он подошел к Невскому, то был уже полнейший мрак: тут и там зажигались фонари, ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди
всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет
душа человеческая, заключенная среди мрака и снегов этого могильного города.
Чрез несколько дней, впрочем, из пятисот тысяч жителей нашлась одна добрая
душа: это был сосед Калиновича, живший еще этажом выше его, — молодой немец, с толстыми ногами, простоватой физиономией и с какими-то необыкновенно добродушными вихрами по
всей голове.
— За мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они считают меня, как и Гамлета, почти сумасшедшим. Кажется, после
всего этого можно сыграть эту роль с
душой; и теперь меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес книжку… если вы только позволите…
— Что делать? — возразил Калинович. —
Всего хуже, конечно, это для меня самого, потому что на литературе я основывал
всю мою будущность и, во имя этих эфемерных надежд,
душил в себе всякое чувство, всякое сердечное движение. Говоря откровенно, ехавши сюда, я должен был покинуть женщину, для которой был
все; а такие привязанности нарушаются нелегко даже и для совести!
Я очень хорошо понял, что хоть люблю девушку, насколько способен только любить, но в то же время интересы литературные, общественные и, наконец, собственное честолюбие и даже более грубые, эгоистические потребности —
все это живет во мне, волнует меня, и каким же образом я мог бы решиться
всем этим пожертвовать и взять для нравственного продовольствия на
всю жизнь одно только чувство любви, которое далеко не наполняет
всей моей
души… каким образом?
Калинович написал это письмо со
всей искренностью, без всякой задней мысли порисоваться, написал потому, что желала того
душа его, потому что в эти минуты действительно он любил Настеньку.
Всплеснула я руками, бросилась на колени и точно уж молилась:
всю, кажется,
душу мою,
все сердце выплакала.
— И не спрашивай лучше! — проговорила она. — Тогда как получила твое письмо,
всем твоим глупостям, которые ты тут пишешь, что хотел меня кинуть, я, конечно, не поверила, зная наперед, что этого никогда не может быть. Поняла только одно, что ты болен… и точно
все перевернулось в
душе: и отца и обет свой —
все забыла и тут же решилась, чего бы мне ни стоило, ехать к тебе.
Как демона-соблазнителя слушал Калинович князя. «И
все бы это могло быть моим!» — шевельнулось в глубине
души его.
«И
все бы это могло быть мое!» — неотступно шевелилось в
душе Калиновича.
Рыдания Настеньки между тем раздавались громче и громче по комнатам. Белавин, возмущенный и оскорбленный до глубины
души всей этой сценой, сидел некоторое время задумавшись.
— Собственно, как старому генералу, за которого теперь
все наши помыслы и сердец наших излияния перед престолом всевышнего изливаться должны за успокоение их высокочувствительной
души, и больше ничего… так я и понимаю!..
— Охлажденье, сударь, к нему имеют… большое охлажденье против прежнего, — отвечал успокоительным тоном Григорий Васильев, — вот уж года четыре мы это замечаем; только и говорят своим горничным девицам: «Ах, говорят, милые мои, как бы я желала выйти замуж!» Барышня, батюшка, умная, по политике тонкая,
все, может быть, по чувствительной
душе своей почувствовали, какой оне пред господом творцом-создателем грех имеют.
Когда, задумавшись и заложив руки назад, он ходил по своей огромной зале, то во
всей его солидной посадке тела, в покрое даже самого фрака, так и чувствовался будущий действительный статский советник, хоть в то же время добросовестность автора заставляет меня сказать, что
все это спокойствие была чисто одна личина: в
душе Калинович страдал и беспрестанно думал о Настеньке!
Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине
души сознание ясно говорило ему, что
все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.
Покуда
все эти благоразумные мысли смиряли чувства злобы в
душе Калиновича, около него раздался голос хозяйки...
Кто знает служебные отношения, тот поймет, конечно, что сделать подобное представление, не предварив даже начальника губернии, была дерзость и явное желание нанести неприятность правителю канцелярии, который был, как
все знали, правая рука и вторая
душа губернатора в управлении.
Лечивший ее доктор положительно опасался за ее умственные способности; ко
всему этому толстый Четвериков выкинул такую штуку, в которой выразилась
вся его торговая
душа.
«
Все меня проклинают,
все меня ненавидят, и за что?» — проговорил он с ироническою улыбкою и потом, как бы желая
задушить внутреннюю муку, хотел чем-нибудь заняться и позвонил.
Знаем тоже его не сегодня; может, своими глазами видали, сколько
все действия этого человека на интересе основаны: за какие-нибудь тысячи две-три он мало что ваше там незаконное свидетельство, а
все бы дело вам отдал — берите только да жгите, а мы-де начнем новое, — бывали этакие случаи, по смертоубийствам даже, где уж точно что кровь иногда вопиет на небо; а вы, слава богу, еще не
душу человеческую загубили!
Впрочем, надобно сказать, что и
вся публика, если и не так явно, то в
душе ахала и охала. Превосходную актрису, которую предстояло видеть,
все почти забыли, и
все ожидали, когда и как появится новый кумир, к которому устремлены были теперь
все помыслы. Полицейский хожалый первый завидел двух рыжих вице-губернаторских рысаков и, с остервенением бросившись на подъехавшего в это время к подъезду с купцом извозчика, начал его лупить палкой по голове и по роже, говоря...
Председатель казенной палаты
всеми силами
души желал, чтобы он заговорил с ним первым.
Словом, сколько публика ни была грубовата, как ни мало эстетически развита, но
душа взяла свое, и когда упал занавес,
все остались как бы ошеломленные под влиянием совершенно нового и неиспытанного впечатления, не понимая даже хорошенько, что это такое.
— Это совсем
душа! — сказал магистр, и вместе с ним, у сотни тут сидевших картежников, взяточников, даже в райке у плутов-купцов, полупьяных лакеев, развратных горничных — у
всех навернулись слезы.
Дамы высшего круга, забыв приличие, высунулись из лож — и так прошло
все явление довольно тихо; но когда привели детей, Эйлалия кинулась в объятия мужа с каким-то потрясающим
душу воплем, так что вздрогнула
вся толпа; с сестрой управляющего палатой государственных имуществ сделалось дурно.
Куда стремился Калинович — мы знаем, и, глядя на него, нельзя было не подумать, что богу еще ведомо, чья любовь стремительней: мальчика ли неопытного, бегущего с лихорадкой во
всем теле, с пылающим лицом и с поэтически разбросанными кудрями на тайное свидание, или человека с солидно выстриженной и поседелой уже головой, который десятки лет прожил без всякой уж любви в мелких служебных хлопотах и дрязгах, в ненавистных для
души поклонах, в угнетении и наказании подчиненных, — человека, который по опыту жизни узнал и оценил
всю чарующую прелесть этих тайных свиданий, этого сродства
душ, столь осмеянного практическими людьми, которые, однако, платят иногда сотни тысяч, чтоб воскресить хоть фальшивую тень этого сердечного сродства с какой-нибудь не совсем свежей, немецкого или испанского происхождения, m-lle Миной.
Как Гоголь говорит, что долго человек пред вами скрывается, но достаточно иногда одного нечистого движения его
души, чтоб он сделался совершенно ясен для вас — так и Белавин:
весь стал передо мной как на ладони.
— При рекрутских наборах я тоже бывал печальным свидетелем, как эта, и без того тяжелая обязанность наших низших классов, составляет сенокос, праздник для волостных голов, окружных начальников, рекрутских присутствий и докторов в особенности! — сказал губернатор и, как
все заметили, прямо при этом посмотрел на кривошейку инспектора врачебной управы, который в свою очередь как-то
весь съежился, сознавая сам в
душе, что при наборах касательно интереса он действительно был не человек, а дьявол.
— За то, что я не имел счастия угодить моей супруге Полине Александровне. Ха, ха, ха! И мне уж, конечно, не тягаться с ней. У меня вон
всего в шкатулке пятьдесят тысяч, которые мне заплатили за женитьбу и которыми я не рискну, потому что они
все равно что кровью моей добыты и теперь у меня остались последние; а у ней, благодаря творцу небесному, все-таки еще тысяча
душ с сотнями тысяч денег. Мне с ней никак не бороться.