Неточные совпадения
Недели через три после состояния приказа, вечером, Петр Михайлыч, к
большому удовольствию капитана, читал историю двенадцатого года Данилевского […историю двенадцатого года Данилевского. — Имеется в виду книга русского военного историка А.И.Михайловского-Данилевского (1790—1848) «Описание Отечественной войны в 1812 году».], а Настенька сидела у окна и задумчиво глядела на поляну, облитую бледным лунным светом. В прихожую пришел Гаврилыч и
начал что-то бунчать с сидевшей тут горничной.
Капитан отложил трубку, но присек огня к труту собственного производства и, подав его на кремне гостю,
начал с
большим вниманием осматривать портсигар.
— Да, ем, — отвечал тот с несколько насмешливой улыбкой, но, попробовав,
начал есть с
большим аппетитом. — Это очень хорошо, — проговорил он, — прекрасно приготовлено!
— За нынешней литературой останется
большая заслуга: прежде риторически лгали, а нынче без риторики
начинают понемногу говорить правду, — проговорил он и мельком взглянул на Настеньку, которая ответила ему одобрительной улыбкой.
— Я моего мнения за авторитет и не выдаю, —
начал он, — и даже очень хорошо понимаю, что нынче пишут к чувствам, к жизни нашей ближе, поучают
больше в форме сатирической повести — это в своем роде хорошо.
Все это Настенька говорила с
большим одушевлением; глаза у ней разгорелись, щеки зарумянились, так что Калинович, взглянув на нее, невольно подумал сам с собой: «Бесенок какой!» В конце этого разговора к ним подошел капитан и
начал ходить вместе с ними.
Впрочем,
больше всех гроза разразилась над Экзархатовым, который крепился было месяца четыре, но, получив январское жалованье, не вытерпел и выпил; домой пришел, однако, тихий и спокойный; но жена, по обыкновению, все-таки
начала его бранить и стращать, что пойдет к новому смотрителю жаловаться.
— Интереснее всего было, — продолжал Калинович, помолчав, — когда мы
начали подрастать и нас стали учить: дурни эти мальчишки ничего не делали, ничего не понимали. Я за них переводил, решал арифметические задачи, и в то время, когда гости и родители восхищались их успехами, обо мне обыкновенно рассказывалось, что я учусь тоже недурно, но
больше беру прилежанием… Словом, постоянное нравственное унижение!
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно вели куры с своими лакеями, а другие с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми ними, конечно, выдавалась исправница, которая с каким-то остервенением
начала ездить по всему городу и рассказывать, что Медиокритский имел право это сделать, потому что пользовался
большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама своими глазами видела, как эта безнравственная девчонка сидела, обнявшись с молодым смотрителем, у окна.
На первой неделе у них, по заведенному порядку,
начали говеть: ходили, разумеется, за каждую службу, ели постное, и то
больше сухоедением.
Генеральша медленно, но с
большим удовольствием
начала глотать кофе и при этом съела два куска белого хлеба.
Та
начала их с
большим удовольствием зубрить, а потом постепенно склонила голову и задремала.
И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками,
начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у
большей части из них прекрасное и благородное сердце.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он
начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще
больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Не держите так крепко! — сказал ему князь, видя, что он трусит. Калинович ослабил поводья. Поехали. Ле Гран
начал то горячить свою лошадь, то сдерживать ее, доставляя тем
большое удовольствие княжне и маленькому князьку, который в свою очередь дал шпоры своему клеперу и поскакал.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил
большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою,
начал расхаживать по зале.
— Теперича они едут в Петербург, а может, и совсем оттуда не приедут? —
начал капитан
больше вопросом.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на глаза книгу и
начал читать ее с
большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Когда новые лошади были заложены, на беседку влез длинновязый парень, с сережкой в ухе, в кафтане с прорехами и в валяных сапогах, хоть мокреть была страшная; парень из дворовых, недавно прогнанный с почтовой станции и для
большего форса все еще ездивший с колокольчиком. В отношении лошадей он был каторга; как подобрал вожжи, так и
начал распоряжаться.
— Вы, решительно, полька! Чем
больше я на вас гляжу, тем
больше убеждаюсь в том, —
начал он.
— Позвольте, я лучше прочту другое, где
больше одушевления, — присовокупил он опять скороговоркой и снова
начал: « — Для чего ты не растаешь, ты не распадешься прахом, о, для чего ты крепко, тело человека!
С Полиной, каковы бы ни были ее прежние чувства к князю, но, в настоящем случае, повторилось то же самое: с каждым, кажется, часом
начала она влюбляться в Калиновича все
больше и
больше.
— Конечно, говори, тем
больше, когда
начал, — повторил Калинович еще более серьезным тоном.
— Станет побирать, коли так размахивает! — решили другие в уме; но привести все это в
большую ясность рискнул первый губернский архитектор — человек бы, кажется, с лица глупый и часть свою скверно знающий, но имевший удивительную способность подделываться к начальникам еще спозаранку, когда еще они были от него тысячи на полторы верст. Не стесняясь особенно приличиями, он явился на постройку, отрекомендовал себя молодому человеку и тут же
начал...
Большая часть из них имела при себе детей, из которых иные
начали уж реветь.
— Слышала, мой друг… все мне рассказывали, как ты здесь служишь, держишь себя, и я тебе говорю откровенно, что
начала после этого еще
больше тебя уважать, — проговорила она со вздохом.
Молоденькая жена чиновника особых поручений вместе с молоденькою прокуроршей, будто катаясь, несколько уж раз проезжали по набережной, чтоб хоть в окна заглянуть и посмотреть, что будет делаться в губернаторской квартире, где действительно в огромной зале собрались все чиновники,
начиная с девятого класса до пятого, чиновники, по
большей части полные, как черепахи, и выставлявшие свои несколько сутуловатые головы из нескладных, хоть и золотом шитых воротников.