Неточные совпадения
Что касается до Тюменева,
то почти положительно можно сказать, что Татьяна Васильевна была влюблена в него или, по крайней мере, она
долгое время и с большим увлечением считала его идеалом всех мужчин.
— Церемонятся!.. Не желают вас стеснить… Окромя
того, — это уж их Маремьяша по секрету мне сказала, — что Аделаида Ивановна приехала сюда
долги собирать: им очень многие должны!
Аделаиду Ивановну, когда
та была богата, она обкрадывала сколько возможно и в настоящее время, имея уже довольно значительный капиталец, не теряла надежды поувеличить его с получением Аделаидою Ивановною
долгов ее.
— Жил было в деревне, — отвечал
тот, — хотел настоящим фермером сделаться, сам работал — вон мозоли какие на руках натер! — И
Долгов показал при этом свои руки, действительно покрытые мозолями. — Но должен был бросить все это.
— Я все видел! — закричал было
Долгов и остановился, потому что Бегушев в это время порывисто встал из-за стола. Никто не понимал, что такое с ним. Дело в
том, что доктор, пройдя несколько раз по столовой, подошел опять к Домне Осиповне и сказал ей негромко несколько слов. Она в ответ ему кивнула головой и поднялась со стула.
По такому ответу граф Хвостиков очень хорошо понял, что большого толку не будет из
того объяснения, которое он и
Долгов предположили иметь с Бегушевым.
— Да
те же французские газеты! — воскликнул
Долгов. — Я беру газету и понимаю, что это орган клерикалов, это — легитимистов…
Граф Хвостиков, хорошо уже знавший бешеный нрав своего благодетеля, внутренне обмирал от страха и молил бога об одном, чтобы
Долгов лучше и не договаривал своей последней и самой главной просьбы; но
тот договорил...
Сверх
того,
Долгов в этот день утром заезжал к Бегушеву, чтобы узнать от него, не получил ли он ответа от Тюменева.
Долгов, прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли
тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся.
Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу.
Долгов согласился.
На последнюю фразу его
Долгов одобрительно кивнул головой и, зажегши папиросу не с
того конца, с которого следует, начал курить ее и в
то же время отплевываться от попадающего ему в рот табаку.
— Для
того, — закричал уже
Долгов, — что это историческое призвание ее!.. Пришло время резко определяющих себя народностей: славяне, германцы, романские племена, англосаксы. Это выдумал Наполеон III и предугадал.
—
То было прежде, а теперь в Турции все деморализовано и все расшатано! — не унимался
Долгов.
Генерал усмехнулся: хоть все, говоримое Долговым, было совершенно
то же самое, что говорила и Татьяна Васильевна, — чего генерал, как мы знаем, переносить равнодушно не мог, —
тем не менее
Долгов ему понравился; он показался генералу поэтом, человеком с поэтической душой.
— Он утверждал, что она должна разориться совершенно: она там… я не понял даже хорошенько… приняла какое-то наследство после мужа, а
тот — банкрот, и ей придется отвечать за его
долги.
— Я вам, cousin, признаюсь еще в одном, — пустилась в откровенности Аделаида Ивановна, — мне тоже должна довольно порядочную сумму сотоварка моя по Смольному монастырю, сенаторша Круглова. Она сначала заплатила мне всего сто рублей!.. Меня это, натурально, несколько огорчило… После
того она сама приехала ко мне — больная, расплакалась и привезла в уплату триста рублей, умоляя отсрочить ей прочий
долг на пять лет; я и отсрочила!..
Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них несчастнее был в эти минуты — нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего величия, — сказать трудно; еще за год перед
тем Домна Осиповна полагала, что она после
долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо случалось проходить.
Вслед за
тем влетел как бы с цепи сорвавшийся
Долгов.
— Нет, нет! — сказала ему Татьяна Васильевна и, отведя его в сторону, начала ему что-то такое толковать шепотом о пьесе своей.
Долгов слушал ее с полнейшим вниманием; а между
тем приехал новый гость, старенький-старенький старичок. […старенький-старенький старичок. — Писемский здесь и далее имеет в виду Н.В.Сушкова (1796–1871) — бесталанного автора ряда стихотворений и пьес, имя которого стало нарицательным для обозначения писательской бездарности.]
Долгов, взяв тетрадь, начал читать громко; но впечатление от его чтения было странное: он напирал только на
те слова, где была буква «р»: «Оружие, друзья, берите, поднимем весь народ!.. И в рьяный бой мы рьяно устремимся!» — кричал он на весь дом.
Долгов тщетно приискивал в голове своей, что бы такое сказать в одобрение драмы, но не находил
того; конечно, тут был народ и старая Русь, но все это было как-то слабо связано.
Долгов по поводу пьесы Татьяны Васильевны начал рассуждать о народе русском и столько навыдумал на этот народ в
ту и другую сторону, что ему Офонькин даже заметил: «Это не так, этого не бывает». У Долгова была удивительная способность нигде ничего не видеть настоящего и витать где-то между небом и землею.
Долгов, начавший вместе с другими, без всякого, впрочем, понимания, глотать ужинные блага, стремился поспорить с критиком касательно греческой трагедии и об ее трех единствах. Будучи не в состоянии себя сдерживать, он ни с
того ни с сего возвестил...
Долгов бы, конечно, нескоро перестал спорить, но разговор снова и совершенно неожиданно перешел на другое; мы, русские, как известно, в наших беседах и даже заседаниях не любим говорить в порядке и доводить разговор до конца, а больше как-то галдим и перескакиваем обыкновенно с предмета на предмет; никто почти никогда никого не слушает, и каждый спешит высказать только
то, что у него на умишке есть.
Татьяна Васильевна после
того ушла к себе, но
Долгов и критик еще часа два спорили между собою и в конце концов разругались, что при всех почти дебатах постоянно случалось с Долговым, несмотря на его добрый характер! Бедный генерал, сколько ни устал от дневных хлопот, сколь ни был томим желанием спать, считал себя обязанным сидеть и слушать их. Как же после этого он не имел права считать жену свою хуже всех в мире женщин! Мало что она сама, но даже гости ее мучили его!
— Я!.. Но будет еще статья
того критика Кликушина, который был у вас; вероятно, и
Долгов напишет разбор… он мне даже говорил о плане своего отзыва.
—
Долгов, — продолжал с глубокомысленным видом граф, — как сам про себя говорит, — человек народа, демократ, чувствующий веяние минуты… (
Долгов действительно это неоднократно говорил Хвостикову, поэтому
тот и запомнил его слова буквально.) А Бегушев, например, при всем его уме, совершенно не имеет этого чутья, — заключил граф.
Неточные совпадения
А если и действительно // Свой
долг мы ложно поняли // И наше назначение // Не в
том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает
долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в
том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
Уже при первом свидании с градоначальником предводитель почувствовал, что в этом сановнике таится что-то не совсем обыкновенное, а именно, что от него пахнет трюфелями.
Долгое время он боролся с своею догадкою, принимая ее за мечту воспаленного съестными припасами воображения, но чем чаще повторялись свидания,
тем мучительнее становились сомнения. Наконец он не выдержал и сообщил о своих подозрениях письмоводителю дворянской опеки Половинкину.
Изобразив изложенное выше, я чувствую, что исполнил свой
долг добросовестно. Элементы градоначальнического естества столь многочисленны, что, конечно, одному человеку обнять их невозможно. Поэтому и я не хвалюсь, что все обнял и изъяснил. Но пускай одни трактуют о градоначальнической строгости, другие — о градоначальническом единомыслии, третьи — о градоначальническом везде-первоприсутствии; я же, рассказав, что знаю о градоначальнической благовидности, утешаю себя
тем,
Долгое время находилась я в состоянии томления,
долгое время безуспешно стремилась к свету, но князь
тьмы слишком искусен, чтобы разом упустить из рук свою жертву!