Неточные совпадения
В доме у него
было около двадцати комнат, которые Бегушев занимал один-одинехонек с своими пятью лакеями и толстым поваром Семеном — великим мастером своего дела, которого переманивали к себе все клубы и не могли переманить: очень Семену покойно и прибыльно
было жить у своего господина. Убранство в доме Бегушева, хоть и очень богатое,
было все старое: более десяти лет он не покупал
ни одной вещички из предметов роскоши, уверяя, что
на нынешних рынках даже бронзы порядочной нет, а все это крашеная медь.
— Не знаю-с,
есть ли в ней цивилизующая сила; но знаю, что мне ваша торговля сделалась противна до омерзения. Все стало продажное: любовь, дружба, честь, слава! И вот что меня, по преимуществу, привязывает к этой госпоже, — говорил Бегушев, указывая снова
на портрет Домны Осиповны, — что она обеспеченная женщина, и поэтому
ни я у ней и
ни она у меня не находимся
на содержании.
— Je comprends, mon cher! [Я понимаю, дорогой мой! (франц.).] — отвечал он тоже негромко и вместе с тем продолжая
есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных тарелок переменить
на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день три раза
пить кофе:
ни на обед,
ни на ужин он не попал
ни к одному из своих знакомых!
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди
на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы то
ни было там губернии; у меня нет
ни роду,
ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!
— Я, знаете… вот и она вам скажет… — продолжал Янсутский, указывая
на Мерову, — черт знает, сколько бы там
ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами, то
есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и даст?.. — Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. — Я! По-моему, скупость
есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.
— Каким же образом маленькие чиновники могут повредить или устроить какое бы
ни было дело? — спросил Тюменев, по-видимому несколько обидевшись
на такой рассказ.
Она, конечно, могла настоять, чтобы Бегушев взял ее с собою, и дорогою сейчас же бы его успокоила; но для Домны Осиповны, по ее характеру, дела
были прежде всего, а она находила нужным заставить Хмурина повторить еще раз свое обещание дать ей акций по номинальной цене, и потому, как кошки
ни скребли у ней
на сердце, она выдержала себя и
ни слова больше не сказала Бегушеву.
Ни то,
ни другое: он
был только человек, совершенно непохожий
на тех людей, посреди которых ему последнее время привелось жить, и кто из них лучше: он ли с своим несколько отвлеченным миросозерцанием, или окружающие его люди, полные практической, кипучей деятельности, — это я предоставляю судить вкусу каждого.
— Прежде Державин писал оду «Бог», «Послание к Фелице», описывал «Водопад», а нынешние поэты все описывают нам ножки и волосы своих знакомых дам!» Но как бы то
ни было, Бегушев в этот период своей жизни
был совершенно согласен с поэтами и женщин предпочитал всему
на свете: в Наталью Сергеевну он безумно влюбился.
Грохов действительно находился в гостиной и, усевшись там
на одно из кресел, грустно-сентиментальным взором глядел
на висевшую против него огромную масляную картину, изображающую Психею и Амура.
На этот раз он
был совершенно трезв. После того похмелья, в котором мы в первый раз встретили его, он не
пил ни капли и
был здрав, свеж и не столь мрачен.
Надобно
было иметь силу характера Домны Осиповны, чтобы, живя у Бегушева целую неделю и все почти время проводя вместе с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев
был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он, с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее с антиками, раскроет перед ней тайну искусств, — и Домна Осиповна
ни одним словом,
ни одним звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, — напротив, изъявляла удовольствие и почти восторг
на все предложения Бегушева.
«Идеал не высоконький!» — сказал сам себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны
ни на копейку не
было фантазии и что она, по теории Бенеке [Бенеке Фридрих Эдуард (1798–1854) — немецкий философ.], могла идти только до той черты, до которой способен достигать ум, а что за этой линией
было, — для нее ничего не существовало.
— Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда
ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас:
быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе
на службу подобного человека?»
— А вышло, cher cousin [дорогой кузен (франц.).], нехорошо!.. — продолжал генерал грустным голосом. — Ефим Федорович страшно
на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и
на самой службе: теперь, какое бы то
ни было представление от моего ведомства, — Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух…
— Но как же тебе не грех
было не ответить мне
на мое весьма важное для меня письмо, да и потом
ни строчки!
Обед хоть и
был очень хороший и с достаточным количеством вина, однако не развеселил
ни Тюменева,
ни Бегушева, и только граф Хвостиков, выпивший стаканов шесть шампанского, принялся врать
на чем свет стоит: он рассказывал, что отец его, то
есть гувернер-француз, по боковой линии происходил от Бурбонов и что поэтому у него в гербе белая лилия — вместо черной собаки, рисуемой обыкновенно в гербе графов Хвостиковых.
— Как вам это покажется, а?.. Хороша?.. — обратился Тюменев к Бегушеву. —
На днях только я выпустил этого негодяя из службы и очень рад
был тому, так как он
был никуда и
ни на что не годный чиновник; но, признаюсь, теперь жалею: останься он у меня, я давнул бы его порядком за эту проделку!
— Непременно зайду!.. Я сам это думал! — подхватил граф, хотя вовсе не думал этого делать, —
на том основании, что он еще прежде неоднократно забегал к Домне Осиповне, заводил с ней разговор о Бегушеве, но она
ни звука не произносила при этом: тяжело ли ей
было говорить о нем или просто скучно, — граф не знал, как решить!
— «А младший, Петя, ее любимец, вероятно скоро
будет полковником!» — «Вот как, очень рада!» — произнесла она, мельком взглядывая
на брата, которому начинало сильно надоедать слушать эту
ни к чему не ведущую болтовню.
— О, тогда, cousin, попросите его, чтобы он хоть часть мне заплатил… vous comprenez [вы понимаете (франц.).], что мне тяжело же жить все и во всем
на счет брата… Конечно, Александр — ангел: он мне
ни в чем не отказывает; но как бы то
ни было, меня это мучит…
Больную доктор привез в карете Бегушева часам к пяти; она
была уже одета в посланное к ней с кучером новое белье и платье и старательно закутана в купленный для нее салоп. Доктор
на руках внес ее в ее комнату, уложил в постель и, растолковав Минодоре, как она должна поставить мушку, обещался
на другой день приехать часов в восемь утра. За все эти труды доктора Бегушев заплатил ему сто рублей. Скромный ординатор смутился даже: такой высокой платы он
ни от кого еще не получал.
— Не может
быть!.. Вы так еще молоды; конечно, вы с ним недолго жили, и какая, я думаю, это
была для вас потеря! — То, что о Меровой говорила прислуга, Аделаида Ивановна с первого же взгляда
на нее отвергла. — Но где же вы жили?.. Граф
ни разу не говорил мне, что у него
есть дочь, и такая еще прелестная!
Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно
ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут
быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился лично
на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
Татьяна Васильевна после того ушла к себе, но Долгов и критик еще часа два спорили между собою и в конце концов разругались, что при всех почти дебатах постоянно случалось с Долговым, несмотря
на его добрый характер! Бедный генерал, сколько
ни устал от дневных хлопот, сколь
ни был томим желанием спать, считал себя обязанным сидеть и слушать их. Как же после этого он не имел права считать жену свою хуже всех в мире женщин! Мало что она сама, но даже гости ее мучили его!