Неточные совпадения
— Если
так понимать, то конечно! — произнес уклончиво предводитель и далее как бы затруднялся высказать то, что он хотел. — А с вас,
скажите, взята подписка о непринадлежности к масонству? — выговорил он, наконец.
— Марфину спасибо, ей-богу, спасибо, что он
так отделал этого нашего губернского маршала, —
сказал один из них, одетый в серый ополченский чапан, в штаны с красными лампасами, и вообще с довольно, кажется, честною наружностью.
— А
скажите, что вот это
такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или не я? И
так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Все потянулись на его зов, и Катрин почти насильно посадила рядом с собой Ченцова; но он с ней больше не любезничал и вместо того весьма часто переглядывался с Людмилой, сидевшей тоже рядом со своим обожателем — Марфиным, который в продолжение всего ужина топорщился, надувался и собирался что-то
такое говорить, но, кроме самых пустых и малозначащих фраз, ничего не
сказал.
—
Так ты бы давно это
сказал, — забормотал, по обыкновению, Марфин, — с того бы и начал, чем городить околесную; на, возьми! — закончил он и, вытащив из бокового кармана своего толстую пачку ассигнаций, швырнул ее Ченцову.
— Однако зачем же вы вчера на бале были
так любезны с ней?.. И я, Валерьян,
скажу тебе прямо… я всю ночь проплакала… всю.
— Ответ-с
такой… — И Антип Ильич несколько затруднялся, как ему, с его обычною точностью, передать ответ, который он не совсем понял. — Барышня мне сами
сказали, что они извиняются, а что маменьки ихней дома нет.
— Не
сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти,
такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
— Почему же на вас
такой извет? —
сказал он, стараясь не утратить некоторой строгости.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком за петлю фрака,
так она ему
сказала...
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо ей
сказала, что она никогда не согласится на брак с Марфиным, точно
так же, как и ни с кем другим.
Как
сказал Егор Егорыч в своем письме,
так и сделал, и на другой день действительно ускакал в свое Кузьмищево.
— Ужасно больна! —
сказала Людмила. — Я не знаю, что
такое со мною: у меня головокружение… я ничего есть не могу…
— Две эти секты и во вражде и в согласии, —
сказал он, — как часто это бывает между родителями и детьми; все-таки хлыстовщина — праматерь скопчества. [Скопчество — религиозная секта, особенное распространение получившая в России во второй половине XVIII века.]
— А мне
так удалось случайно быть свидетелем их радения, —
сказал он.
— Не хотите ли чашечку? —
сказала она Парасковье, желая с ней быть
такою же любезною, каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
Сверстов побежал за женой и только что не на руках внес свою gnadige Frau на лестницу. В дворне тем временем узналось о приезде гостей, и вся горничная прислуга разом набежала в дом. Огонь засветился во всех почти комнатах. Сверстов, представляя жену Егору Егорычу, ничего не
сказал, а только указал на нее рукою. Марфин, в свою очередь, поспешил пододвинуть gnadige Frau кресло, на которое она села, будучи весьма довольна
такою любезностью хозяина.
Сверстову до невероятности понравилось
такое поэтическое описание Егором Егорычем своих чувств, но он, не желая еще более возбуждать своего друга к печали, скрыл это и
сказал даже укоризненным тоном...
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и,
так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
— Каст тут не существует никаких!.. — отвергнул Марфин. — Всякий может быть сим избранным, и великий архитектор мира устроил только
так, что ина слава солнцу, ина луне, ина звездам, да и звезда от звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей,
сказал, что буду аскетом, но вряд ли достигну того: лествица для меня на этом пути еще нескончаемая…
Ключница была удивлена
таким приказанием барина, никогда поздно ночью не тревожившего старика; но, ни слова не
сказав, пошла.
— К чему
такое восклицание твое?.. Ченцов сам мне поставил поручителем за себя дядю! —
сказал Крапчик, все еще старавшийся сдерживать себя.
— Если ты будешь сметь
так говорить со мной, я прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а отец тебе, и ты имеешь дерзость
сказать мне в глаза, что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
— Да я, извините,
так сказать, не имев здесь никого знакомых, заходил в некоторые господские дома и спрашивал, что нет ли местечка, и на вашем дворе мне
сказали, что вам нужен управляющий.
— Зажму, потому что если бы тут что-нибудь
такое было, то это мне
сказали бы и племянник и сама Людмила.
— Да, я ничего
такого и не повторяю, я хочу
сказать только, что нынче дети не очень бывают откровенны с родителями и не утешение, не радость наша, а скорей горе! — намекнул Крапчик и на свое собственное незавидное положение.
Егор Егорыч ничего ему на это не
сказал, чувствуя, что внутри у него, в душе его, что-то
такое как бы лопнуло, потом все взбудоражилось и перевернулось вверх ногами.
— Он двоюродный племянник мне, а в
таком близком родстве брак невозможен! —
сказала она в заключение.
— Фамилии его я не знаю; но это, я вам
скажу,
такой мужчина, что я молодцеватее и красивее его не встречала.
— Всего один раз, и когда я его спросила, что он, вероятно, часто будет бывать у своих знакомых,
так он
сказал: «Нет, я скоро уезжаю из Москвы!», и как я полагаю, что тут точно что роман, но роман, должно быть, несчастный.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж
сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и
таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее поняла хорошо, что
сказала ей сестра, и даже чуткой своей совестью на мгновение подумала, что и с нею то же самое могло быть, если бы она кого-либо из мужчин
так сильно полюбила.
— Я поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с ней наедине,
сказала...
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана,
так как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно
сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.
Капитан тем временем всматривался в обеих молодых девушек. Конечно, ему и Сусанна показалась хорошенькою, но все-таки хуже Людмилы: у нее были губы как-то суховаты, тогда как у Людмилы они являлись сочными, розовыми, как бы созданными для поцелуев. Услыхав, впрочем, что Егор Егорыч упомянул о церкви архангела
сказал Людмиле...
Так сделайте четыре раза и потом мне
скажите, что увидите!..» Офицер проделал в точности, что ему было предписано, и когда в первый раз взглянул в зеркальце, то ему представилась знакомая комната забытой им панночки (при этих словах у капитана появилась на губах грустная усмешка)…
— Вам попадись только на глаза хорошенькая женщина,
так вы ничего другого и не замечаете! — возразила она. — А я вам
скажу, что эту другую хорошенькую сестру Людмилы привез к адмиральше новый еще мужчина, старик какой-то, но кто он
такой…
— Нечего вам об этой пустой девчонке и думать! — благоразумно посоветовала ему Миропа Дмитриевна и потом, как бы что-то
такое сообразив, она вдруг
сказала: — А я все-таки хочу выпить за ваше повышение!.. Шампанского, конечно, у меня нет, но есть отличная, собственной стряпни, наливка — вишневка!..
— Буду ждать его с нетерпением, с большим нетерпением! — проговорил князь. — Для меня всякий приезд Егора Егорыча сюда душевный праздник!.. Я юнею, умнею, вхожу,
так сказать, в мою прежнюю атмосферу, и мне легче становится дышать!
— Другие-с дела? — отвечал тот, будучи весьма опешен и поняв, что он
сказал что-то
такое не совсем приятное своим слушателям. — Обо всех этих делах у меня составлена записка! — добавил он и вынул из кармана кругом исписанный лист в ожидании, что у него возьмут этот лист.
«И это, — думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные люди, тогда как по службе его в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово
скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что
такое?..»
Такой отвлеченной тирады Крапчик, конечно, не мог вполне понять и придумал только
сказать...
По мере того как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с
такой живостью, с
таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью
скажете: «
так точно, это он, господь, бог мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли.
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева,
так он, когда вы ушли,
сказал: «О, если бы к уму этого человека прибавить мою волю,
такой человек много бы сделал».
— А как я тут пособлю? —
сказал он. — Мне доктора, по болезни моих глаз, шагу не позволяют сделать из дому… Конечно, государь
так был милостив ко мне, что два раза изволил посетить меня, но теперь он в отсутствии.
Егора Егорыча несказанно поразило это письмо. Что Сусанна умна, он это предугадывал; но она всегда была
так сосредоточенна и застенчива, а тут оказалась столь откровенной и искренней, и главным образом его удивил смысл письма: Сусанна до того домолилась, что могла только повторять: «Господи, помилуй!». «Теперь я понимаю, почему она напоминает мадонну», —
сказал он сам себе и, не откладывая времени, сел за письмо к Сусанне, которое вылилось у него экспромтом и было
такого содержания...
Но нет, голубчик Егор Егорыч,
скажите,
так ли это будет, и научите меня, что мне читать и какие книги: я
такая глупенькая, что ничего не знаю».
— Это
так, да! —
сказал он и, почему-то вспомнив при этом о Татариновой, присовокупил...
— Ну
так видите-с! — крикнул, взмахнув пальцем, Егор Егорыч. — Когда московскому шуту Ивану Савельичу кто-то
сказал из его покровителей: «съезди в Петербург, ты там много денег насбираешь»,
так он отвечал: «боюсь, батенька, — в Москву сенатором пришлют!».
Возвратясь в Москву, Егор Егорыч нашел Рыжовых мало
сказать, что огорченными, но какими-то окаменелыми от своей потери; особенно старуха-адмиральша на себя не походила; она все время сидела с опустившейся головой, бессвязно кой о чем спрашивала и
так же бессвязно отвечала на вопросы.