Неточные совпадения
Начитавшись потом, по выходе из института, романов, и по большей части рыцарских, которых Людмила нашла огромное количество в библиотеке покойного
отца, она не преминула составить себе идеал мужчины, который, по ее фантазии, непременно долженствовал
быть или рыцарь, или сарацин какой-нибудь, вроде Малек-Аделя, или, по крайней мере, красивый кавалерийский офицер.
— А между тем, ваше высокопревосходительство, — продолжал Дрыгин с тем же оттенком благородного негодования, — за эту клевету на меня я отозван от службы и,
будучи отцом семейства, оставлен без куска хлеба.
Тогда старики Сусловы пошли бродить по разным селам и деревням, чтобы найти для сына своего духовного и крестного
отца, и встретился им на дороге старец велий, боголепный, и это
был именно Капитон Филиппович, который Сусловым окрестил их сына, принял его от купели и нарек Иисусом Христом…
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и
отец этого ребенка сам закалывал его, тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем
есть частица закланного агнца непорочного.
— Если ты
будешь сметь так говорить со мной, я прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а
отец тебе, и ты имеешь дерзость сказать мне в глаза, что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
Отец мой, бедный помещик, отдал
было меня в гимназию; но я, знаете,
был этакий деревенский дуботол…
Отец в отчаянии и говорит мне: «Что я
буду с тобой делать?..
— И в среде апостолов
были рыбари… Духовные
отцы нашей церкви никогда не позволяли себе ни скаканий, ни экстазов — вещей порядка низшего; и потом эти видения и пророчества хлыстов, — что это такое?
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба
была отпразднована как следует, то
есть чтобы у жениха и невесты
были посаженые
отцы и матери, а также и шафера; но где ж
было взять их в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее
была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда в Москву.
Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено
было обмануть старуху: прежде всего доктор объявил ей, что она, — ежели не желает умереть, — никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч ей сказал, что
отцы и матери посаженые и шафера
есть, которые действительно и
были, но не в том числе, как желала старушка.
Посаженой матерью у Лябьева
была gnadige Frau, посаженым
отцом у невесты — Сверстов...
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное
отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала
отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав
отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли
быть такие светлые личности.
Ей, конечно, и в голову не приходило, что
отец Василий, содержимый Егором Егорычем на руге при маленькой церкви,
был один из умнейших и многосведущих масонов.
— Какая же ему особенная милость господская
была? — спросила Катрин с некоторым любопытством, так как она вовсе не считала ни себя, ни покойного
отца своего особенно щедрыми и милостивыми к своим крепостным людям.
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала
отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно
было и madame Ченцовой, а если она все-таки вышла за него, так и
будь к тому готова!» — замечали ядовито молодые дамы.
— Барон, — сказала на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так
были добры после смерти
отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты: мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет дело, то Ченцова сошлют.
— Ты там как знаешь
будь, — перебил его строго Тулузов, — а мы вот повидаем твоего
отца, который поумнее тебя, и с тем рассудим, как лучше распорядиться.
— Она мне говорила это, — сказал
отец Василий, — но то
было в Ганновере, а чтобы у нас существовали смешанные ложи, я что-то не помню…
— Кроме того, тут, я полагаю,
есть еще другое препятствие, — продолжал возражать
отец Василий, — какое мы изберем место для совершения обряда принятия?
— Но остальная часть обряда где же совершится? — начал
было отец Василий.
— Без сомнения, верю! — проговорил с просиявшим лицом
отец Василий. — Когда существование семьи моей, хоть бы и маленькими средствами,
будет обеспечено, то мне, как масону, гнаться за иерархическими титулами не подобает.
Так дело шло до начала двадцатых годов, с наступлением которых, как я уже сказал и прежде, над масонством стали разражаться удар за ударом, из числа которых один упал и на голову
отца Василия, как самого выдающегося масона из духовных лиц: из богатого московского прихода он
был переведен в сельскую церковь.
Отец Василий пал духом и стал
пить.
Отец Василий сразу же перестал
пить и начал заниматься сочинением истории масонства в России.
В это время Сусанна Николаевна опять тоже своим чутким ухом услыхала, что
отец Василий вышел от Егора Егорыча и, должно
быть, совсем ушел.
— Нет, тевтон, германец из Герлица, и главным образом в нем великого удивления достойно то, что он,
будучи простым крестьянином и пася в поле стада
отца своего, почти еще ребенком имел видения.
Словом, с Сусанной Николаевной происходил припадок религиозной галлюцинации, к которой она
была с детства наклонна, и хорошо еще, что в это время довольно шумно вошли в церковь
отец Василий и Сверстов.
— Как христианку, я,
будучи отцом вашим духовным, знаю вас и стану с вами беседовать, как со страждущей и ищущей. Егор Егорыч, может
быть, говорил вам о краеугольном камне, на коем основан и утвержден наш орден…
Сколь ни внимательно Сусанна Николаевна слушала
отца Василия, тем не менее в продолжение всего наставления взглядывала то вверх, под купол, то на темные окна храма, и ей представилось, что в них больше не видно
было огненных злых рож, но под куполом все как бы сгущались крылатые существа.
Рядом с нею поместился
отец Василий, и Сверстов что
есть духу погнал лошадь к дому.
Заиграла она очень знакомый мотив с необыкновенною правильностью, так что когда запели ее собратья, то стали сильно с ней расходиться. Говоря откровенно, с некоторым уменьем
пели только Сусанна Николаевна — очень, впрочем, слабым голосом — и
отец Василий, владевший хорошим баритоном и приученный к пению.
Отец Василий не ошибся, предполагая, что совершение обряда принятия Сусанны Николаевны в ложу
будет замечено прислугою, среди которой действительно произошла большая сумятица.
— Ах, нет, нет! — отвергнула решительным тоном gnadige Frau. — Эти вещи надобно, чтобы объявляло лицо любящее.
Отец Василий, я не спорю против того, человек очень умный и ученый, но не думаю, чтобы он вполне
был привязан к Егору Егорычу.
— Мы все созданы, — заговорил
отец Василий снова назидательным тоном, — не для земных наших привязанностей, а для того, чтобы возвратиться в лоно бога в той духовной чистоте, каковая
была вдохнута первому человеку в час его сотворения, но вы вашим печалованием отвращаетесь от того. В постигшем вас горе вы нисколько не причастны, и оно постигло вас по мудрым путям божиим.
— Ах, он пан Гологордовский, прощелыга этакий! — произнесла с гневом Екатерина Петровна. — Он смеет колебаться, когда я ему делала столько одолжений: он живет в моем доме в долг; кроме того, у меня на него тысячи на три расписок, которые он перебрал у
отца в разное время… В случае, если он не
будет тебе содействовать, я подам все это ко взысканию.
— По весьма простой причине! — объяснил ей Тулузов. — Служа на этом месте, я через шесть лет могу
быть утвержден в чине статского советника, а от этого недалеко получить и действительного статского советника, и таким образом я
буду такой же генерал, каким
был и ваш
отец.
Должно заметить, что все общество размещалось в гостиной следующим образом: Егор Егорыч, Сверстов и Аггей Никитич сидели у среднего стола, а рядом с мужем
была, конечно, и Сусанна Николаевна; на другом же боковом столе gnadige Frau и
отец Василий играли в шахматы.
Вообще gnadige Frau с самой проповеди
отца Василия, которую он сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно
пел под ее игру на фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому русскому попу.
— Нисколько, потому что он ребенком еще ходил к нам и приносил зелень от
отца, — отвечала с уверенностью и точностью gnadige Frau, хоть и занята
была размышлением о весьма важном ходе пешкою.
Доктору, кажется, досадно
было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с
отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
— Может
быть, ваш
отец волочился, но Егор Егорыч — не думаю, — возразила
было Сусанна Николаевна.
— Это — переложенное в поэму апокрифическое предание о разбойнике, который попросил деву Марию, шедшую в Египет с Иосифом и предвечным младенцем, дать каплю молока своего его умирающему с голоду ребенку. Дева Мария покормила ребенка, который впоследствии, сделавшись, подобно
отцу своему, разбойником,
был распят вместе со Христом на Голгофе и, умирая, произнес к собрату своему по млеку: «Помяни мя, господи, егда приидеши во царствие твое!»
— Что ж мудреного? — проговорил с явным презрением Егор Егорыч. — Он тут как-то, с неделю тому назад, в Английском клубе на моих глазах
пил мертвую… Мне жаль
отца его, а никак уж не этого повесу.
— Мне говорил это прежде
отец мой, который, вы знаете, какой правдивый и осторожный человек
был; потом говорил и муж мой! — объяснила Екатерина Петровна, все это, неизвестно для чего, выдумав от себя: о месте родины Тулузова ни он сам, ни Петр Григорьич никогда ей ничего не говорили.
Что касается до имущественного вопроса, то хотя Тулузов и заграбастал все деньги Петра Григорьича в свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе если не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так как на деньги можно сделать выгодные обороты, она с ужасом восклицала: «Ах, нет, нет, покойный
отец мой никогда никому не
был должен, и я не хочу должать!» Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе свой образ действия и не сочла более нужным скрывать перед мужем свое до того таимое от него чувство.
— Меня
отец прислал к Егору Егорычу, что не
буду ли я нужен ему, — объяснил Углаков.
— Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но другой, и это можно сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они в том городе, который я им скажу, знали моего
отца, мать и даже меня в молодости… Согласны
будут показать это приисканные тобою лица?
— Это можно устранить: я тебе надиктую, что они должны
будут говорить, а ты им это вдолби, и пусть они стоят на одном, что знали
отца моего и мать.
— А ведь часто бывал в доме моего покойного
отца… Я его очень хорошо помню,
был весьма приличный молодой человек.
— Да все словно бы, когда бы мы
были вольные, поспокойнее бы
было. Я вот так теперь перед вами, как перед богом, говорю: не жалуйте мне ваших двух тысяч награды, а сделайте меня с
отцом моим вольными хлебопашцами!