Неточные совпадения
— Через неделю
же,
как приехал!.. Заранее это у них было придумано и подготовлено, — произнес тот несколько язвительным голосом.
— Прекрасно-с, я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но
как же тут быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить, что вы масон, — вы не служите!.. Но
как же мне в этом случае поступить? — заключил он,
как бы в форме вопроса.
— Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко
же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал,
как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом
же с ним стояла мадам Клавская, тоже,
как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Ченцов
же, по большей части сердя дядю без всякой надобности разными циническими выходками, вдруг иногда обращался к нему
как бы к родной матери своей, с полной откровенностью и даже любовью.
— Но
как же я не умираю, когда меня душа оставляет? — сделала весьма разумный вопрос Людмила.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас
же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными,
как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так
как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой
же день стал рассказывать в разных обществах,
как с него снимали не один, а оба сапога,
как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу,
как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Разговор затем на несколько минут приостановился; в Ченцове тоже происходила борьба: взять деньги ему казалось на этот раз подло, а не взять — значило лишить себя возможности существовать так,
как он привык существовать. С ним, впрочем, постоянно встречалось в жизни нечто подобное. Всякий раз, делая что-нибудь, по его мнению, неладное, Ченцов чувствовал к себе отвращение и в то
же время всегда выбирал это неладное.
Между тем в Людмиле была страсть к щеголеватости во всем: в туалете, в белье, в убранстве комнаты; тогда
как Сусанна почти презирала это, и в ее спальне был только большой образ с лампадкой и довольно жесткий диван, на котором она спала; Муза тоже мало занималась своей комнатой, потому что никогда почти не оставалась в ней, но, одевшись, сейчас
же сходила вниз, к своему фортепьяно.
— Господи, что
же это такое? — произнес он. — Разве такие ангелы,
как ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах? Что ты такое говоришь, Людмила?!
—
Как же ты не знаешь?..
Как тебе не стыдно это?!. — заговорил он гневным и плачевным голосом. — Добро бы ты был какой-нибудь мальчик ветреный, но ты человек умный, аккуратный, а главного не узнал!
Марфин,
как обыкновенно он это делал при свиданиях с сильными мира сего, вошел в кабинет топорщась. Сенатор, несмотря что остался им не совсем доволен при первом их знакомстве, принял его очень вежливо и даже с почтением. Он сам пододвинул ему поближе к себе кресло, на которое Егор Егорыч сейчас
же и сел.
— О, это все равно!.. — слегка воскликнул сенатор. — Это такая
же рана,
как и другие; но скоро однако вы излечились?
— Не всегда, не говорите этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех этих рассказах,
как во всякой сплетне, есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать,
как вот сами вы говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так
же отвечает,
как и берущий.
— Он был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы сказать, что городничий представлялся к нему,
как стали это делать, чрез две
же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем,
как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
— Фу ты, боже мой! — произнес сенатор, пожимая плечами. — Вот и суди тут!..
Как же все это не противно и не скучно?..
— Но
как же вы мне еще вчера сказали, что не будете играть? — проговорила она Ченцову.
Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна на другую,
как бы о том только и помышляя, но в то
же время все видел и все подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался малейшей оплошностью того.
— Но зачем
же вы играли с отцом? Вы знаете,
какой он опытный и спокойный игрок, а вы ребенок какой-то сравнительно с ним.
— А я, видит аллах, боюсь точно так
же,
как боюсь и вашего отца в картах.
Доктор сейчас
же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру,
какою она явилась в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau: она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за то, что они действительно многократно обманывали ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю
же у ней, при всей бережливости в носке, делались тряпки тряпками; тогда
как — gnadige Frau без чувства не могла говорить об этом, — тогда
как платье, которое она сшила себе в Ревеле из голубого камлота еще перед свадьбой, было до сих пор новешенько.
— Но
как же нам быть совсем без копейки денег своих? Что ты за глупости говоришь? — произнесла уж с неудовольствием gnadige Frau.
Но всему
же, наконец, бывает предел на свете: Сверстову, более чем когда-либо рассорившемуся на последнем следствии с исправником и становым, точно свыше ниспосланная, пришла в голову мысль написать своему другу Марфину письмо с просьбой спасти его от казенной службы, что он,
как мы видели, и исполнил, и пока его послание довольно медленно проходило тысячеверстное пространство, Егор Егорыч, пожалуй, еще более страдал, чем ученик его.
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо ей сказала, что она никогда не согласится на брак с Марфиным, точно так
же,
как и ни с кем другим.
Мой дом, место доктора при больнице, с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге, с платою Вам тысячи рублей жалованья в год с того момента,
как я сел за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем, так и я Вас именую взаимно тем
же оживляющим светилом, на подвиге которого будет стоять, при личном моем свидании с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
— А такие
же,
как и вы, ухаживатели за разными скучающими Татьянами!.. — не полез в карман за словом Ченцов.
— Так они и при следствии показали, что были в первой и во второй чистоте; но согласитесь, что нельзя
же мне было,
как губернскому предводителю, остаться тут бездейственным…
— Но
каким же образом, ваше преосвященство, — возразил Крапчик, — мне наш общий с вами знакомый, Егор Егорыч Марфин, как-то раз говорил, что скопцы у нас были еще в древности, а хлысты, рассказывают, не очень давно появились?
Собственно
же как секта, скопчество явилось из христовщины, или из хлыстовщины,
как называют эту секту наши православные мужички!..
— Но
как же они поступали с детьми, которые у них, вероятно, все-таки рождались? — спросил Крапчик.
— Для того
же, полагаю, зачем вертятся факиры, шаманы наши сибирские, — чтобы привести себя в возбужденное состояние; и после радений их обыкновенно тотчас
же некоторые из согласников начинают пророчествовать, потому,
как объяснил мне уже здесь один хлыст на увещании в консистории, что, умерев посредством бичеваний об Адаме, они воскресали о Христе и чувствовали в себе наитие святого духа.
— Чтобы я дал свое мнение, или заключение, — я уж не знаю,
как это назвать; и к вам точно такой
же запрос будет, — отвечал, усмехаясь, Крапчик.
—
Как и подобает кажинному человеку, — подхватил Иван Дорофеев, подсобляя в то
же время доктору извлечь из кибитки gnadige Frau, с ног до головы закутанную в капор, шерстяной платок и меховой салоп. — На лесенку эту извольте идти!.. — продолжал он, указывая приезжим на свое крыльцо.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она
как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце
же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Да
как же не грех, помилуйте! Мы бы его лучше выпили, — продолжал Иван Дорофеев.
— Не хотите ли чашечку? — сказала она Парасковье, желая с ней быть такою
же любезною,
каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
За сосунцовским полем сейчас
же начинался густой лес с очень узкою через него дорогою, и чем дальше наши путники ехали по этому лесу, тем все выше показывались сосны по сторонам, которые своими растопыренными ветвями, покрытыми снегом,
как бы напоминали собой привидения в саванах.
— Однако надобно
же вам что-нибудь предпринять с собой?.. Нельзя так оставаться!.. — продолжал Сверстов, окончательно видевший, до
какой степени Егор Егорыч был удручен и придавлен своим горем.
— Так чем
же, после этого, тебя смущает жизнь аскетов? Весь их труд и состоит в этом умном делании, а отсюда и выводи,
какая гармония и радость должны обитать в их душах.
Пошел!..» Кучер, наконец, не стал сдерживать лошадей, и те, очень, кажется, довольные, что могут поразмяться, несмя несли, и больше всех заявляла себя передовая лошадь: она,
как будто бы даже играя, то понуривала своей породистой головой, то вытягивала ее вверх и в то
же время ни разу не сбилась с пути.
Поутру gnadige Frau проснулась ранее мужа и, усевшись в соседней комнате около приготовленного для нее туалетного столика, принялась размышлять опять о том
же,
как им будет житься в чужом все-таки доме.
— Но
как же мы теперь? — возразила gnadige Frau все еще в недоумении и с беспокойством.
Последнее
же время эта милость божия видимым образом отвернулась от него: во-первых, после того,
как он дал сенатору объяснение по делу раскольника Ермолаева, сей последний был выпущен из острога и самое дело о скопцах уголовною палатою решено, по каковому решению Ермолаев был совершенно оправдан...
—
Какое же вы жалованье желаете получать? — поставил, наконец, последний вопрос от себя Крапчик.
Монахиня
же, увидав мужчину, попятилась,
как бы от черта
какого, назад в переднюю, а потом и совсем ушла в свою комнату.
— По
какой же, собственно, надобности вам так необходимо ехать в Москву? — спросил он.
— Кто
же это скучает, — мать или дочь? — переспросил Крапчик,
как бы не поняв того, что сказал Егор Егорыч.