Неточные совпадения
— Я чердынский… Это верно. Убогие у нас места, земля холодная, неродимая. И дошлый
же ты старичонко,
как я погляжу на тебя!
— Это уж напрасно, Харитон Артемьич. Горденек ты,
как я погляжу. И птица перо в перо не родится, а где
же зятьев набрать под одну шерсть?
— Другие-то вон
как у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть того
же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько живут.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное:
как пришли так и ушли. Чего
же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— А то
как же… И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не было. Ну, вот я и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
— Постой, Михей Зотыч, а ведь ты неправильно говоришь: наклался ты сына середняка женить, а
как же большак-то неженатый останется? Не порядок это.
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас
как по-писаному,
как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего
же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
—
Какое же это место? Тут надо
какую плотину — страшно вымолвить… Да и весной вода вон куда поднимается.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой,
как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую
же штуку,
как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
— Зачем вы здесь живете, Карл Карлыч? — спрашивал Галактион в том
же откровенном тоне, в
каком начал немец.
Этим Штофф открывал свои карты, и Галактион понял, почему немец так льнет к нему. Лично он ему очень нравится,
как человек обстоятельный и энергичный. Что
же, в свое время хитрый русский немец мог пригодиться.
Но стоило ему только оставить веселую компанию,
как сейчас
же он превращался в зверя.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял. На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать,
как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас
же перешел на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
— Что
же, насиделась она в девках. Тоже любопытно… Известная ваша женская слабость.
Какого еще прынца нужно?
Дело с постройкой мельницы закипело благодаря все той
же энергии Галактиона. Старик чуть не испортил всего, когда пришлось заключать договор с суслонскими мужиками по аренде Прорыва. «Накатился упрямый стих»,
как говорил писарь. Мужики стояли на своем, Михей Зотыч на своем, а спор шел из-за каких-то несчастных двадцати пяти рублей.
— Так-с… да. А
как же, например, с закупкой хлеба, Галактион Михеич? Ведь большие тысячи нужны будут.
— Это
как же так: в банк?
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся по солдатской привычке, — все равно нужно
же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И
как ловко старичонко умел наговаривать, так одно слово к другому и лепит, да так складно.
—
Как же ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
— Нисколько. Он такой
же зять,
как и я. Родне не приходится считаться. Нечего нам делить.
— Что
же тут мудреного? Харитину
как увидят, так и влюбятся. Уж такая уродилась… Она у меня сколько женихов отбила. И ты тоже женился бы на ней, если бы не отец.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не проживешь. Сегодня у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя, а там и до степного сала доберутся. Что
же у нас-то останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы
как в других прочих местах.
— Да ведь народу
же деньги-то пойдут, старичок? Ах,
какой ты!.. Теперь хлеб напрасно пропадает, а тогда на, получай наличными. Все будут довольны… Так-то!
—
Как же это так будет, напримерно?
Галактион любил тещу,
как родную мать, и рассказал ей все. Анфуса Гавриловна расплакалась, а потом обрадовалась, что зять будет жить вместе с ними. Главное — внучата будут тут
же.
— А вы забыли,
как я на вашей свадьбе была?
Как же, мы тогда еще с Харитиной русскую отплясывали.
Какие мы тогда глупые были: ничего-то, ничего не понимали. Совсем девчонки.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и,
как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем
же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Видимо, Штофф побаивался быстро возраставшей репутации своего купеческого адвоката, который быстро шел в гору и забирал большую силу. Главное, купечество верило ему. По наружности Мышников остался таким
же купцом,
как и другие, с тою разницей, что носил золотые очки. Говорил он с рассчитанною грубоватою простотой и вообще старался держать себя непринужденно и с большим гонором. К Галактиону он отнесся подозрительно и с первого раза заявил...
А между тем в тот
же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая,
как бы между прочим, заметил...
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить,
как хотите, — дело ваше, — а зачем
же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— То есть это
как же не хочу?
Это предложение совершенно ошеломило Тараса Семеныча, и он посмотрел на гостя какими-то испуганными глазами.
Как же это так вдруг и так просто?..
Вот такая
же была,
как две капли воды.
Он чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, потому что в первый раз лицом к лицу встретился с настоящими большими дельцами, рассуждавшими о миллионах с таким
же равнодушием,
как другие говорят о двугривенном.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом,
как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно
же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту
же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
— Позвольте,
как же вы так говорите, Харитон Артемьич? Ведь он вам все-таки родной сын.
— То есть
как же это так не согласны?
Ну что
же, разлюбил, бросил ее, а
как же детей не жаль,
как не стыдно будет им-то в глаза смотреть?..
И еще она
же сама желала переехать в город, чтобы здесь веселиться и жить,
как все другие живут.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас
же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот
как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
—
Каким же это манером, Флегонт Васильич?
— Тебе
же лучше, Флегонт Васильич… И народ умножился и рукомесло всякое. По зиме-то народ у вас,
как вода в котле кипит.
Выпивший почти всю водку Ермилыч тут
же и заснул, а писарь дождался попа Макара, который пришел с покоса усталый, потный и казавшийся еще меньше,
как цыпленок, нечаянно попавший в воду.
Помощь Вахрушки дала сейчас
же самые благодетельные результаты. Он кричал на баб, ставивших столы во дворе, чуть не сшиб с ног два раза попадью, придавил лапу поповскому коту, обругал поповскую стряпуху, — одним словом, старался. Писаря и мельника он встречал с внутренним озлоблением,
как непрошенных гостей.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И
как еще ловко подвел. Сам
же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
Писарь сел и смотрел на Галактиона восторженными глазами. Господи,
какие умные люди бывают на белом свете! Потом писарю сделалось вдруг страшно: господи,
как же простецам-то жить? Он чувствовал себя таким маленьким, глупым, несчастным.
— А мы-то! — проговорил он с тяжелым вздохом и только махнул рукой. — Одним словом, родимая мамынька, зачем ты только на свет родила раба божия Флегонта?
Как же нам-то жить, Галактион Михеич? Ведь этак и впрямь слопают, со всем потрохом.
—
Какое уж есть… Не помирать
же с голоду.