Неточные совпадения
— Ах, да,
вижу — сказал, как бы разбуженный от сна,
князь и затем стал неловко отворять себе дверцы экипажа.
Швейцар хоть и
видел, что подъехала барская карета, но, по случаю холода, не счел за нужное выйти к ней: все люди
князя были страшно избалованы и распущены!
Что там между ними происходило и чем все это могло кончиться, — она особенно об этом не заботилась; но
видя, что
князь без памяти влюблен в дочь, она главным образом совершенно успокоилась насчет дальнейших средств своих к существованию.
— Все лучше посоветоваться! — отвечала кротко княгиня: вечером она
видела, что муж откуда-то приехал очень мрачный, затворился в своем кабинете и притворился, что читает; но потом, ночью, она очень хорошо слышала, что
князь не заснул ни на минуту и даже стонал несколько раз, как бы от чего-то душившего его.
— Да! — поспешила согласиться княгиня: она больше всего в эти минуты желала, чтобы как-нибудь прекратить подобный разговор, от которого, она очень хорошо
видела и понимала, до какой степени
князь внутри себя рвет и мечет; но Елпидифор Мартыныч не унимался.
— Что же, после этого, — продолжал
князь, — стало быть, вы во мне
видите какого-то грубого, грязного волокиту?
Про все эти свои сомнения и колебания
князь не говорил Елене; он не хотел перед ней являться каким-то неопределенным человеком и желал лучше, чтобы она
видела в нем окончательно сформировавшегося материалиста.
—
Увидим! — сказал
князь.
Сия опытная в жизни дама
видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет
князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним
князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
— Я сегодня, — говорил, как бы совсем обезумев от радости,
князь, —
видел картину «Ревекка», которая, как две капли, такая же красавица, как ты, только вот она так нарисована, — прибавил он и дрожащей, но сильной рукой разорвал передние застежки у платья Елены и спустил его вместе с сорочкою с плеча.
— Что же, ты обедаешь или нет дома? — повторила она свой вопрос,
видя, что
князь не отвечает ей и сидит насупившись.
Князь все это
видел, слышал и понимал. Сначала он кусал себе только губы, а потом, как бы не вытерпев долее, очень проворно оделся и ушел совсем из дому.
Если бы
князь хоть сколько-нибудь повнимательнее взглянул на нее, то
увидел бы, какая мрачная буря надвинулась на ее молодое чело.
Она сама гораздо бы больше желала, чтобы
князь бывал у них, а то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось, что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который
увидит, куда она идет; что швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти с презрением взглядывал на нее; что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против
князя, она начинала невыносимо желать
увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к
князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда
князь?
Самого
князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился
князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему,
князь не утерпел и ахнул. Он
увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
— Княгиню
видели? — спросил
князь.
— Если ей так хочется
видеть меня, так пусть сама сюда едет, — сказал тем же досадливым голосом
князь.
—
Князя я не
увижу, конечно, — продолжал Елпидифор Мартыныч, — его, может, дома нет, да и не любит ведь он меня.
Будь
князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но
князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не знала его и
видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
Такое предложение мужа княгиню в ужас привело: как! Быть разводкой?.. Потерять положение в обществе?.. Не
видеть, наконец,
князя всю жизнь?.. Но за что же все это?.. Что она сделала против него?..
Как бы наперекор всему, княгиня последнее время ужасно старалась веселиться: она по вечерам гуляла в Останкинском саду, каждый почти праздник ездила на какую-нибудь из соседних дач, и всегда без исключения в сопровождении барона, так что, по поводу последнего обстоятельства, по Останкину, особенно между дамским населением, шел уже легонький говор; что касается до
князя, то он все время проводил у Елены и, вряд ли не с умыслом, совершенно не бывал дома, чтобы не
видеть того, что, как он ни старался скрыть, весьма казалось ему неприятным.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
Князь, упрашивая так настойчиво Елену прийти к ним, кроме желания
видеть ее, имел еще детскую надежду, что таким образом Елена попривыкнет у них бывать, и княгиня тоже попривыкнет
видеть ее у себя, и это, как он ожидал, посгладит несколько существующий между ними антагонизм.
— Пешком, вероятно? — спросил
князь приятеля,
видя, что тот утирает катящийся со лба крупными каплями пот.
Миклаков и
князь пошли туда; в зале они
увидели Елпидифора Мартыныча, расхаживающего в черном фраке, белом жилете и с совершенно новеньким владимирским крестом на шее.
Князь, в свою очередь, все это
видел и кусал себе губы, а когда кончились танцы, он тотчас ушел в одну из отдаленных комнат, отворил там окно и сел около него.
В саду, между тем, по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и все кустики и деревца приняли какой-то фантастический вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические фигуры людей. На скамейку, расположенную у того окна, у которого сидел
князь, пришли я сели Миклаков и Елена.
Князя они совершенно не могли
видеть.
— Да вот,
видите, к вам приехал!.. — отвечал
князь.
—
Вижу, вижу-с и благодарю! — сказал Миклаков, поворачиваясь к
князю лицом, но все-таки не вставая с постели.
У Елены был прекрасный слух, а у
князя — зрение: она расслышала все слова Архангелова, а тот
видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и барона.
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. — Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь
князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, — прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты
увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что
князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому
князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли
князь?», услышал ответ, что
князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Князь, как мы
видели, очень сконфузился при его появлении.
— И последнее время, — не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите
видеть, оскорбляет самолюбие
князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы целый мир плюет в лицо.
— Но, прежде чем передавать ему такие убеждения, — возразил
князь,
видя, что Елена все больше и больше выходит из себя, — вам надобно позаботиться, чтобы здоровым родить его, а потому успокойтесь и не думайте о той неприятности, которую я имел глупость передать вам.
Ссора с матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую квартиру, которую
князь нанял ей невдалеке от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась того, чтобы Елизавета Петровна, узнав об ее болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под тем предлогом, что ей никто не может запретить
видеть больную дочь.
Кроме того, Елена не хотела беспокоить и
князя, который, она
видела, ужасно тревожится грядущим для нее кризисом; она даже думала, чтобы этот кризис прошел секретно для него, и ему уже сказать тогда, когда все будет кончено.
Довольный и торжествующий, он сел в зале писать рецепт, а
князь потихоньку, на цыпочках вошел в спальню, где
увидел, что Елена лежала на постели, веки у ней были опущены, и сама она была бледна, как мертвая.
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым голосом. — Мне дочка вон напрямик сказала: „Если вы, говорит, маменька, еще раз заикнетесь, говорит, с
князем о деньгах, так я видеться с вами не буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а
видеть ее я желаю.
Скрыть это и носить в этом отношении маску
князь видел, что на этот, по крайней мере, день в нем недостанет сил, — а потому он счел за лучшее остаться дома, просидел на прежнем своем месте весь вечер и большую часть ночи, а когда на другой день случайно
увидел в зеркале свое пожелтевшее и измученное лицо, то почти не узнал себя.
— Я вовсе не хочу жены моей сажать в тюрьму! — возразил
князь. — И если бы желал чего, так это единственно, чтобы не
видеть того, что мне тяжело
видеть и чему я не желаю быть свидетелем.
Княгиня догадалась, что приехал
князь, и от одного этого почувствовала страх, который еще больше в ней увеличился, когда в комнату к ней вошел лакей и доложил, что
князь желает ее
видеть и просит ее прийти к нему.
Князь это
видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который приходил звать княгиню к
князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула.
Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
— Ну, я с ним поговорю по этому поводу, — продолжал Миклаков; ему и прежде того еще очень хотелось побеседовать с
князем. — Доложи
князю, что я желаю его
видеть, — присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.
Терпение Елены истощилось; она приготовилась уже написать
князю бранчивое письмо и спросить его, «что это значит, и по какому праву он позволяет себе выкидывать подобные штучки», как вдруг
увидела из окна, что
князь подходит к ее домику.
— А что, Колю могу я
видеть? — спросил
князь, почти не глядя на Елену.
Видя, что
князь обложен был разными книгами и фолиантами, Елпидифор Мартыныч сказал...
Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо
видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.
— Ты не
видишь, а я их
вижу! — сказал
князь.