Неточные совпадения
Понимая, вероятно, что в лицее меня ничему порядочному не научат, он в то же время знал, что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени все заело, в такой мере покойнее, прочнее всего, что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих
человека, но только чтобы сделать из них чиновника.
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало
понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за
человека с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы не договаривающимся до конца. Словом, она и
понять хорошенько не могла, что он за
человек, и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был
понимать, что он —
человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Вы, мой милый Эдуард, — отвечал он, — вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления —
поймите вы, уголовные! — не должны быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что
человек ничего с собой не поделает.
Видимо, что она ожидала и желала, чтобы на эти слова ее Елпидифор Мартыныч сказал ей, что все это вздор, одна только шалость со стороны князя, и Елпидифор Мартыныч
понимал, что это именно княгиня хотела от него услышать, но в то же время, питая желание как можно посильнее напакостить князю, он поставил на этот раз правду превыше лести и угодливости
людям.
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные
люди задыхаются в современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не
понимала настоящим образом и полагала, что князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним).
— Как не больна? — воскликнула княгиня с удивлением, — ты после этого какой-то уж жестокий
человек!.. Вспомни твои поступки и
пойми, что не могу же я быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.
Княгиня на это молчала. Она отовсюду, наконец, слышала, что Жиглинские были ужасно дрянные
люди, и она
понять одного только не могла, каким образом князь мог сблизиться с ними?
«Вы
понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном: быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину — это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного
человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить — все это будет совершенно бесполезно».
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, — продолжал он, расходившись, — что князь очень милый, конечно,
человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может быть, бросит.
— Я и не
понимаю после этого ничего!.. — произнес князь. — А вот еще один вопрос, — присовокупил он, помолчав немного. — Я буду с вами говорить вполне откровенно: Миклаков этот —
человек очень умный, очень честный; но он в жизни перенес много неудач и потому, кажется, имеет несчастную привычку к вину… Как он теперь — предается этому или нет?
Вы, как мужчина, может быть, не совсем
поймете меня: если б я князя не знала прежде и для блага поляков нужно было бы сделаться его любовницей, я ни минуты бы не задумалась; но я любила этого
человека, я некогда к ногам его кинула всю мою будущность, я думала всю жизнь мою пройти с ним рука об руку, и он за все это осмеливается в присутствии моем проклинать себя за то, что расстроил свою семейную жизнь, разрушил счастие преданнейшей ему женщины, то есть полуидиотки его супруги!..
Надобно сказать, что сам старик Оглоблин ничего почти не видел и не
понимал, что вокруг него делается, и поэтому был бы
человек весьма спокойный; но зато, когда ему что-либо подсказывали или наводили его на какую-нибудь мысль, так он обыкновенно в эту сторону начинал страшно волноваться и беспокоиться.
— Какой
человек у меня бывает? — продолжала Елена, все еще не совсем хорошо
понимая.
— Разошлись потому, что оба
поняли, что мы
люди совершенно различных убеждений.
— Не к нему, но потому, что я только эту гостиницу и знала в Москве; а переехать мне надо было поскорее, — проговорила Елена, еще более смутясь. — Скажите, однако, не знаете ли вы, что он за
человек?.. Собственно, я до сих пор еще не могу хорошенько
понять его.
— В этих бумагах мы что
понимаем? —
Люди темные; а нам бы рекомендацию лучше чью-нибудь! — повторяла все свое хозяйка.
Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут
понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой
люди,
люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило, что, выговоря его,
человек ничего уже не мыслит, ничего не чувствует, когда, если б
люди понимали его важность, никто не мог бы вымолвить его без душевного почтения.
Стародум. Как
понимать должно тому, у кого она в душе. Обойми меня, друг мой! Извини мое простосердечие. Я друг честных
людей. Это чувство вкоренено в мое воспитание. В твоем вижу и почитаю добродетель, украшенную рассудком просвещенным.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Очевидно, фельетонист
понял всю книгу так, как невозможно было
понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был
человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.