— Наконец,
князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене на князя. — Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, — присовокупил он князю, — извините, что посплетничал на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
Неточные совпадения
Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая, что
князь не совсем охотно с ней встречается и разговаривает,
объясняла это совершенно иначе: она полагала, что
князь, приволакиваясь за дочкой, просто ее притрухивает.
— Ей, может быть, нездоровилось! —
объяснил князь.
О, как в эти минуты Елена возненавидела княгиню и дала себе твердое и непреложное слово, в первое же свидание с
князем,
объяснить ему и показать въяве: каков он есть человек на свете!
— Голова болит! — говорила Елена. Намерение ее разбранить
князя, при одном виде его, окончательно в ней пропало, и она даже не помнила хорошенько, в каких именно выражениях хотела ему
объяснить поступок его.
Князь, в свою очередь, тоже, кажется, немножко предчувствовал, что его будут бранить. Вошедшая, впрочем, Марфуша прервала на несколько минут их начавшийся разговор.
— Марья Васильевна поручила мне умолять
князя, чтобы он хоть на несколько дней приехал к ней в Петербург, —
объяснил барон княгине.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что
князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня
объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах;
объяснял, наконец, что мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные люди задыхаются в современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящим образом и полагала, что
князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним).
— Не бывать она у нас не может, потому что это повлечет огласку и прямо даст повод
объяснить причину, по которой она у нас не бывает! — проговорил
князь.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом
объясните вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с
князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно будет на свет божий смотреть.
—
Объяснять… — начал
князь с некоторой расстановкой и обдумывая, — чтобы она… разлюбила меня, потому что я не стою того, так как… изменил ей… и полюбил другую женщину!
— Я тут ничего не говорю о
князе и
объясняю только различие между своими словами и чужими, — отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: «Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что он дурак набитейший». — Ну, а как вы думаете насчет честности
князя? — продолжал он допрашивать княгиню.
Весть об этом в редакцию сообщил Елпидифор Мартыныч, который пользовал в оной и, разговорившись как-то там о развращении современных нравов, привел в пример тому Елену, которую он, действительно, встретил раз подъезжающею с
князем к училищу, и когда его спросили, где это случилось, Елпидифор Мартыныч сначала
объяснил, что в Москве, а потом назвал и самое училище.
Елпидифор Мартыныч между тем,
объясняя себе увеличившееся беспокойство
князя все еще его несчастною привязанностью к Жиглинской, решился окончательно разочаровать его в этой госпоже и, если возможно будет, даже совершенно втоптать ее в грязь в его глазах.
— Вот как!.. Что ж, это и хорошо! — произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: «
Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная — Елена, которую
князь, видно, до сих пор еще не выкинул из головы своей», а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же
объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще
князю, не желая его расстраивать этим.
Но что Елена?.. Как она живет, и какое впечатление произвело на нее известие о самоубийстве князи? Вот те последние вопросы, на которые я должен ответить в моем рассказе. Весть о смерти
князя Елене сообщил прежде всех Елпидифор Мартыныч и даже при этом не преминул
объяснить ей, что
князь, собственно, застрелился от любви к ней.
Неточные совпадения
— Ну, это-то как понять? Ради Христа,
объясните мне, Сергей Иванович, куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют? — спросил старый
князь, очевидно продолжая разговор, начавшийся еще без Левина.
Войдя в гостиную, Степан Аркадьич извинился,
объяснил, что был задержан тем
князем, который был всегдашним козлом-искупителем всех его опаздываний и отлучек, и в одну минуту всех перезнакомили, сведя Алексея Александровича с Сергеем Кознышевым, подпустил им тему об обрусении Польши, за которую они тотчас уцепились вместе с Песцовым.
Раз, например, именно в последнее время, он вошел, когда уже я был совсем одет в только что полученный от портного костюм и хотел ехать к «
князю Сереже», чтоб с тем отправиться куда следует (куда —
объясню потом).
Короче, я
объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика
князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину.
— Да уж по тому одному не пойду, что согласись я теперь, что тогда пойду, так ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь ко мне каждый день. А главное, все это вздор, вот и все. И стану я из-за тебя мою карьеру ломать? И вдруг
князь меня спросит: «Вас кто прислал?» — «Долгорукий». — «А какое дело Долгорукому до Версилова?» Так я должен ему твою родословную
объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!