Неточные совпадения
— Не знаю-с, насколько он умен! — резко отвечал Михайло Борисович, выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну; в сущности он очень хорошо
знал, что генерал был умен, но только
тот всегда подавлял его своей аляповатой и действительно уж ни перед чем не останавливающейся натурой, а потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
Понимая, вероятно, что в лицее меня ничему порядочному не научат, он в
то же время
знал, что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени все заело, в такой мере покойнее, прочнее всего, что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих человека, но только чтобы сделать из них чиновника.
Вы совершенно справедливо как-то раз говорили, что нынче не только у нас, но и в европейском обществе, человеку, для
того, чтобы он был не совершеннейший пошляк и поступал хоть сколько-нибудь честно и целесообразно, приходится многое самому изучить и
узнать.
Старушка сначала в ужас пришла от этой новости; потом тщилась отговорить безумца от его намерения, убеждая его
тем, что он очень еще молод и не
знает ни себя, ни своего сердца, и, наконец, по крайней мере, себя хотела выгородить в этом случае и восклицала, что она, как Пилат [Пилат, Понтий — римский наместник (прокуратор) иудейской провинции в 26-36-х годах I века, упоминается в евангельских сказаниях.], умывает тут руки!..
Ограниченность применения женского труда в
ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы была согласиться и на другое,
зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Я никогда не скажу больному, что у него; должен это
знать я, а не он: он в этом случае человек темный, его только можно напугать
тем.
— Поверьте вы мне-с, — продолжала она милым, но в
то же время несколько наставническим тоном, — я
знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле — это труд и трудиться; а вы, князь, извините меня, ничего не делаете…
— Не
знаю, как хотите, — отвечала Елена, тоже более занятая своими мыслями, чем
теми, которые выслушала из книги.
Дело в
том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами не может и не должно существовать, и хоть вместе с
тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о
том прямо у него никак не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
— За что же я тебя разлюблю?.. Разве ты
знаешь причину
тому?
Мало, что из круга своего ни с кем не видится, даже с родными-то своими со всеми разошелся, и все,
знаете, с учеными любит беседовать, и не
то что с настоящими учеными — с каким-нибудь ректором университета или ректором семинарии, с архиереем каким-нибудь ученым, с историком каким-нибудь или математиком, а так,
знаете, с вольнодумцами разными; обедами их все прежде, бывало, угощал.
— Только они меня-то, к сожалению, не
знают… — продолжала между
тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
Он гораздо бы больше показал ей уважения, если бы просто не приехал и сказал, что нельзя ему было, — все-таки это было бы умнее для него и покойнее для нее; тогда она по крайней мере не
знала бы пошлой причины
тому.
Ему, по преимуществу, хотелось посмотреть, как Анна Юрьевна примет Елену после
того, как
узнала она тайну ее отношения к нему.
— Мне очень бы желалось
знать, — начала она, — что пресловутая Наталья Долгорукова [Наталья Долгорукая (1714—1771) — княгиня Наталья Борисовна Долгорукова, дочь фельдмаршала графа Б.П.Шереметева. Последовала за мужем И.А.Долгоруковым в ссылку. Написала «Записки» о своей жизни. Судьба ее стала
темой поэмы И.И.Козлова, «Дум» К.Ф.Рылеева и других произведений.] из этого самого рода Шереметевых, которым принадлежит теперь Останкино?
Он уже давно
узнал Елену, возвращавшуюся из Москвы. О
том, что Жиглинские будут в Останкине жить и даже переехали с ними в один день, князь до сих пор еще не говорил жене.
— Ничего больше
того не
знаю, ничего-с!.. — сказал наотрез Елпидифор Мартыныч.
— Но, Елпидифор Мартыныч, вы
узнайте мне это хорошенько, повернее, — продолжала княгиня
тем же отчаянным голосом.
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о
том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не
знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог
знает какие иногда странные вещи говорит.
Что касается до драгоценных камней,
то барон, по-видимому,
знал в них толк.
— Вы боитесь огласки, которая, вероятно, и без
того есть, — сказала княгиня, — а вам не жаль видеть бог
знает какие мои страдания!
— Ну, что же вы
узнали о
том, о чем я вас просила? — начала
та прямо.
— А
знаете ли вы, — продолжал барон, — что наши, так называемые нравственные женщины, разлюбя мужа, продолжают еще любить их по-брачному: это явление, как хотите, безнравственное и представляет безобразнейшую картину; этого никакие дикие племена, никакие животные не позволяют себе!
Те обыкновенно любят тогда только, когда чувствуют влечение к
тому.
Миклаков в молодости отлично кончил курс в университете, любил очень читать и потому много
знал; но в жизни как-то ему не повезло: в службе он дотянул только до бухгалтера, да и тут его терпели потому, что обязанности свои он
знал в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!» Дело в
том, что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти каждому из них какую-нибудь колкость.
Вследствие таковых качеств, успех его в литературе был несомненный: публика начала его
знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили: дело в
том, что, вступая почти в каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
— А
тем, что вы сами очень хорошо
знаете — чем, но только из принципов ваших хотите показать, что вам ничего это не значит.
— Да,
то есть муж мой, собственно,
знал их хорошо, даже очень хорошо! — повторила г-жа Петицкая с какой-то странной усмешкою. — Он рассказывал мне, как в молодости проиграл у них в доме три тысячи рублей, и не
то что,
знаете, проиграл, а просто был очень пьян, и у него их вытащили из кармана и сказали потом, что он их проиграл!
Какого рода это чувство — я не
знаю; может быть, это ревность, и согласен, что ревность — чувство весьма грубое, азиатское, средневековое, но, как бы
то ни было, оно охватывает иногда все существо мое.
— Никого я не хочу ни уничтожать, ни убивать и заявляю вам только
тот факт, что положение рогатого мужа я не могу переносить спокойно, а как и чем мне бороться с этим — не
знаю!
— Но где же может быть князь? — спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на
то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать от себя, не услышит и потому бог
знает чем все может кончиться.
— Я пойду поищу князя; я
знаю, где он может гулять, — отвечала Елена
тем же как бы помешанным голосом.
— Нет, не видала!.. — отвечала
та почти задыхающимся голосом: встретиться и беседовать в такую минуту с г-жою Петицкой было почти невыносимо для Елены,
тем более, что, как ни мало она
знала ее, но уже чувствовала к ней полное отвращение.
Прежде всего она предположила заехать за Миклаковым; но, так как она и прежде еще
того бывала у него несколько раз в номерах, а потому очень хорошо
знала образ его жизни, вследствие чего, сколько ни была расстроена, но прямо войти к нему не решилась и предварительно послала ему сказать, что она приехала.
— Конечно, любит! — подхватила Елена. — И прямое доказательство
тому есть: она бог
знает какое для него имеет значение, а я — никакого.
— Быть вашим судьей!.. — повторил
тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. — Прежде всего-с я желал бы
знать, что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не
знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в
то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после
того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал,
тем более, что черт
знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в
то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
Для этого рода деятельности барон как будто бы был рожден: аккуратный до мельчайших подробностей, способный, не уставая, по 15 часов в сутки работать, умевший складно и толково написать бумагу, благообразный из себя и, наконец, искательный перед начальством, он, по духу
того времени, бог
знает до каких высоких должностей дослужился бы и уж в тридцать с небольшим лет был действительным статским советником и звездоносцем, как вдруг в службе повеяло чем-то, хоть и бестолковым, но новым: стали нужны составители проектов!..
— А я, кузина, и не
знал, что вы в городе, — зарапортовал он сейчас же, как вошел, своим мясистым языком, шлепая при этом своими губами и даже брызгая немного слюнями, — но вчера там у отца собрались разные старички и говорят, что у вас там в училище акт, что ли, был с месяц
тому назад… Был?
Как ни противно было князю каждый раз встречаться с Елизаветой Петровной, но на этот раз он сам назвался на
то, чтобы
узнать от нее, что такое случилось.
— Как вы не
знаете? — воскликнула Елена. — Вы
знали, я думаю, что я всю честь мою, все самолюбие мое ставила в
том, чтобы питаться своими трудами и ни от кого не зависеть, и вдруг оказывается, что вы перешепнулись с милой маменькой моей, и я содержанкой являюсь, никак не больше, самой чистейшей содержанкой!
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю,
знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне о
том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!
— Если я умру теперь, что весьма возможно, — продолжала она, —
то знайте, что я унесла с собой одно неудовлетворенное чувство, про которое еще Кочубей […еще Кочубей.
Последний разговор его с Еленой не
то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще
того хорошо
знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене:
та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с
тем и отрадно.
— Да я и не
знаю… — отвечал
тот, пришедший, в свою очередь, тоже в какое-то умилительное состояние, — фрачную пару, что ли, сюртук потом… Пальто… брюки какие-нибудь цветные.
— Мне бы,
знаете, и белье надобно было сделать, — говорил Миклаков, вытягивая, по требованью подмастерья,
то руку,
то ногу. — Нет ли у вас знакомой мастерицы, которая бы мне совершила это в долг?
— Да!.. Да!.. — повторил Адольф Иваныч с важностью. — И он тоже совершенно со мной согласен, что в России нужней всего просвещение. Русский работник, например, мужик русский — он не глуп, нет!.. Он не просвещен!.. Он только думает, что если праздник, так он непременно должен быть пьян, а будь он просвещен, он
знал бы, что праздник не для
того, а чтобы человек отдохнул, — согласны вы с этим?
Но как бы ни было, однако, магазин Адольфа Иваныча с этого дня сделался предметом самого тщательного внимания для Миклакова: он чуть не каждый день заходил
узнавать, что не нужно ли что-нибудь примерить на нем, и когда, наконец, ему изготовлены были сюртучная пара и несколько сорочек,
то он немедля все это забрал и как бы с сокровищем каким проворно пошел домой.
— Не
знаю, я не слыхала этого, — отвечала
та с некоторым сомнением.
— Я немножко!.. — отвечала
та, слегка краснея: когда что касалось до каких-нибудь знаний,
то г-жа Петицкая, несмотря на свою скромность, всегда признавалась, что она все
знает и все понимает.