Неточные совпадения
После трехверстной, по крайней мере, ходьбы она вошла наконец в один деревянный дом, над окнами которого прибита
была вывеска с надписью: «Бесплатная школа».
— Ничего себе; так же по-прежнему добра и так же по-прежнему несносна… Вот прислала тебе в подарок, — прибавил князь, вынимая из кармана и перебрасывая к жене крестик Марьи Васильевны, — велела тебе надеть; говорит, что
после этого непременно дети
будут.
— Кто
был у тебя во все это время? — спросил князь
после некоторого молчания и как бы пооживившись несколько.
Госпожа Жиглинская долго
после этого ни о чем подобном не говорила с дочерью и допекала ее только тем, что дня по два у них не
было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла бы все это иметь, если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их не продавала.
Князь,
после весьма короткого разговора с Еленою, в котором она выразила ему желание трудиться, бросился к одной из кузин своих, Анне Юрьевне, и так пристал к ней, что та на другой же почти день дала Елене место учительницы в школе, которую Анна Юрьевна на свой счет устроила и
была над ней попечительницей.
— Конечно, ничего, стоило посылать! — произнес князь досадливым голосом, между тем лицо у него
было какое-то искаженное и измученное. Руку свою он почти насильно
после того вырвал из руки Елпидифора Мартыныча.
— Что же,
после этого, — продолжал князь, — стало
быть, вы во мне видите какого-то грубого, грязного волокиту?
— Что ж, мы
будем еще читать? — спросил он ее
после довольно продолжительного молчания.
После обеда, по обыкновению, перешли в будуар Анны Юрьевны, который во всем своем убранстве представлял какой-то нежащий и вместе с тем волнующий характер: на картинах все
были очень красивые и полуобнаженные женщины, статуи тоже все Венеры и Дианы, мягкие ковры, мягкая мебель, тепловатый полусвет камина…
— А мне-то вы разве должны
были говорить об этом, — неужели вы того не понимаете? — горячилась Анна Юрьевна. — Елена моя подчиненная, она начальница учебного заведения:
после этого я должна ее выгнать?
Княгиня
после того, ссылаясь на нездоровье, ушла к себе в дом, а мужчины прошли в свой флигель и стали играть на бильярде. Разговор об Елене и о княгине между ними не начинался более, как будто бы им обоим совестно
было заговорить об этом.
— Как не больна? — воскликнула княгиня с удивлением, — ты
после этого какой-то уж жестокий человек!.. Вспомни твои поступки и пойми, что не могу же я
быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может
быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость,
после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
— Madame la princesse, pardon, что я вас беспокою, но не угодно ли вам
будет купить рояль, который остался у меня
после покойного мужа моего?
— О, merci! Недаром мое сердце влекло меня к вам! — воскликнула негромко г-жа Петицкая. [
После слов «воскликнула негромко г-жа Петицкая»
было: «Во всей этой сцене г-жа Петицкая видимо хотела представить из себя горькую, неутешную вдову, для которой память об ее покойном муже дороже всего»]
Барон, Петицкая и княгиня, хоть не говеем, может
быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело; князь же ни слова почти не произнес, и
после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими ночью сад, а княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он ушел в свой флигель, сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока не вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
Далее князь не в состоянии
был выслушивать их разговора; он порывисто встал и снова вернулся в залу, подошел к буфету, налил себе стакан сельтерской воды и залпом его
выпил. Елпидифор Мартыныч, все еще продолжавший стоять около ваз с конфетами, только искоса посмотрел на него. Вскоре
после того в залу возвратилась княгиня в сопровождении всех своих гостей.
— А так, — прославьтесь на каком-нибудь поприще: ученом, что ли, служебном, литературном, что и я, грешный, хотел сделать
после своей несчастной любви, но чего, конечно, не сделал: пусть княгиня, слыша о вашей славе, мучится, страдает, что какого человека она разлюбила и не сумела сберечь его для себя: это месть еще человеческая; но ведь ваша братья мужья обыкновенно в этих случаях вызывают своих соперников на дуэль, чтобы убить их, то
есть как-то физически стараются их уничтожить!
— Ну так вот что! — начала она
после короткого молчания. — Вы скажите этой старушонке Жиглинской, — она ужасно, должно
быть, дрянная баба, — что когда у дочери ее
будет ребенок, то князь, конечно, его совершенно обеспечит.
Князь
после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему
было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время
была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
После того он встал, пришел к Яру, спросил себе
есть, но
есть, однако, ничего не мог; зато много
выпил и вслед за тем, как бы под влиянием величайшего нетерпения, нанял извозчика и велел ему себя проворнее везти обратно в Останкино, где подали ему письмо от Елены.
После 15 августа Григоровы, Анна Юрьевна и Жиглинские предположили переехать с дач в город, и накануне переезда князь, сверх обыкновения, обедал дома. Барон за этим обедом
был какой-то сконфуженный. В половине обеда, наконец, он обратился к княгине и к князю и проговорил несколько умиленным и торжественным голосом...
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной;
после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это
было, так как он далеко не
был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Хорошо-с, передам! — сказал, опять засмеясь, Николя и очень, как видно, довольный таким поручением. — У нас
после того Катерина Семеновна
была, — бухал он, не давая себе ни малейшего отчета в том, что он говорит и кому говорит. — «Что ж, говорит, спрашивать с маленькой начальницы, когда, говорит, старшая начальница то же самое делает».
— Я сама не знаю!.. Должна
буду удалить ее; но я и сама
после этого выйду!.. Дайте мне перо и бумаги, я сейчас же это и сделаю.
Князь
после того поехал сказать Елене о постигшей ее участи и здесь встретил то, чего никак не ожидал: дверь ему, по обыкновению, отворила Марфуша, у которой на этот раз нос даже
был распухшим от слез, а левая щека
была вся в синяках.
Елизавета Петровна, в самом деле, перед тем только била и таскала Марфушу за волосы по всем почти комнатам, так что сама даже утомилась и бросилась
после того на постель; а добродушная Марфуша полагала, что это так и
быть должно, потому что очень считала себя виноватою, расстроив барыню с барышней своей болтовней.
Через несколько времени
после того показался и сам Адольф Иваныч, уже растолстевший и краснощекий жид, с довольнейшей физиономией и с какими-то масляными губами: он сейчас только изволил завтракать и
был еще даже с салфеткой в руках.
M-r Оглоблин приходился тоже кузеном и князю Григорову, который, впрочем, так строго и сурово обращался с ним, что m-r Николя почти не осмеливался бывать у Григоровых; но, услышав последнее время в доме у отца разговор об Елене, где, между прочим, пояснено
было, что она любовница князя, и узнав потом, что ее выгнали даже за это из службы, Николя воспылал нестерпимым желанием, что бы там
после с ним ни
было, рассказать обо всем этом княгине.
Между тем рассказ его о Миклакове перевернул в голове княгини совершенно понятие о сем последнем; она все
после обеда продумала, что какую прекрасную душу он должен иметь, если способен
был влюбиться до такой степени, и когда, наконец, вечером Миклаков пришел, она встретила его очень дружественно и, по свойственной женщинам наблюдательности, сейчас же заметила, что он одет
был почти франтом.
Когда Елена начала вставать, то к ней, должно
быть, подошла на помощь акушерка, потому что Елпидифор Мартыныч явно, что на ту крикнул: «Не поддерживайте!.. Не ваше дело!..», — и
после того он заговорил гораздо более ласковым тоном, обращаясь, конечно, к Елене: «Ну, вот так!.. Идите!.. Идите ко мне!»
Князь
после того, как бы не зная, чем себя занять, снова возвратился в залу и сел на прежнее свое место; он совершенно
был какой-то растерянный: радость и ужас
были написаны одновременно на лице его.
— Да ведь то-то
после заплатит — к-ха!.. Как тоже он понял мои слова? Может
быть, он думает, что я никогда не хочу с него брать денег… Нельзя ли вам этак, стороной, им сказать: — «А что, мол, платили ли вы доктору? — Пора, мол, везде уж по истечении такого времени платят!»
— Согласен, что так, но что же прикажете с характером своим делать? Не надо да не надо!.. Проходит
после того день, другой, неделя, а они все, может
быть, думают, что мне не надо, — так я на бобах и остался!
После помощи, оказанной Иллионским Елене, князь решительно стал считать его недурным доктором и не говорил ему о своих предположениях потому только, что все это время, вместе с Еленой, он
был занят гораздо более важным предметом.
— А потому, что если бы вы имели его достаточное количество, так и не возбудили бы даже вопроса: крестить ли вам вашего сына или нет, а прямо бы окрестили его в религии той страны, в которой предназначено ему жить и действовать, и пусть он сам меняет ее
после, если ему этого пожелается, — вот бы что сказал вам здравый смысл и что
было бы гораздо умнее и даже либеральнее.
— Дворянский
будет! — подтвердил старик. — А в карты
после крестин
будут играть?
Спустя несколько дней
после крестин у Елены, г-жа Петицкая, успевшая одной только ей известным способом проведать, что у Елены родился сын, и даже то, что она не хотела его крестить, — сейчас же прибежала к княгине и рассказала ей об этом. Как княгиня ни
была готова к подобному известию, все-таки оно смутило и встревожило ее. Она решилась расспросить поподробнее Миклакова, который, как донесла ей та же г-жа Петицкая,
был восприемником ребенка.
— Если дьяволам дозволено не бескорыстно возводить свои очи на ангелов земных, именуемых женщинами, то я виновен в том пред вами и пылаю к вам неудержимой страстью,
после которой опять, может
быть, придется еще раз сойти с ума.
Г-жа Петицкая
после этого сейчас же побежала домой и написала Миклакову записку на французском языке, в которой приглашала его прийти к ней, поясняя, что у нее
будет „une personne, qui desire lui dire quelques paroles consolatrices“ [«одна особа, которая желает ему сказать несколько слов утешения» (франц.).], и что настанет даже время, „il sera completement heureux“ [«он
будет вполне счастлив» (франц.).].
К счастью Миклакова, он
после посещения князя удержался и не
пил целый вечер, на другой день поутру отправился даже на службу, по возвращению с которой он и получил благодатную весточку от г-жи Петицкой.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей
после чаю сесть играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена
была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все
было видно, что происходило в гостиной.
Действовал он, как мы знаем, через Анну Юрьевну; но в настоящее время никак не мог сделать того, потому что когда Анна Юрьевна вышла в отставку и от новой попечительницы Елпидифору Мартынычу, как любимцу бывшей попечительницы, начала угрожать опасность
быть спущенным, то он, чтобы спастись на своем месте, сделал ей на Анну Юрьевну маленький доносец, которая, случайно узнав об этом, прислала ему с лакеем сказать, чтобы он
после того и в дом к ней не смел показываться.
Он в самом деле
был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни он полагал, что если любимая женщина грустит, капризничает, недовольна вами, то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро
после их первого знакомства, он, видя ее небогатую жизнь, предложил
было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием.
—
После того, как ты меня понимаешь, мне, в самом деле, следовало бы тебя оставить, что я и сделал бы, если бы у нас не
было сына, за воспитанием которого я хочу следить, — проговорил он, стараясь при этом не смотреть на Елену.
Княгиня
после того зачем-то поправила свои волосы перед зеркалом, позвала потом свою горничную, велела ей подать стакан воды,
выпила из него немного и, взглянув на висевшее на стене распятие, пошла в гостиную.
— Лучше всего за границу!.. Пусть с вами едет и господин Миклаков! — отвечал князь, как бы поняв ее страх. — Я, конечно, обеспечу вас совершенно состоянием: мое в этом случае, как и прежде, единственное желание
будет, чтобы вы и я
после того могли открыто и всенародно говорить, что мы разошлись.
Княгиня на другой, на третий и на четвертый день
после того, как решена
была ее поездка за границу, оставалась печальною и встревоженною.
Положение ее, в самом деле,
было некрасивое:
после несчастной истории с Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на божий свет из опасения, что все об этом знают, и вместе с тем она очень хорошо понимала, что в целой Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы про нее ни услышала, и не даст, наконец, ей умереть с голоду, чего г-жа Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.
У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена,
было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого, прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой ехали в 1-м классе. Вскоре
после того поезд тронулся.