Неточные совпадения
Аграфена Кондратьевна. Ну, как
ты хочешь, так
и думай. Господь
тебе судья! А никто так не заботится о своем детище, как материнская утроба!
Ты вот тут хохришься да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то
и дённо
и нощно заботимся, как бы
тебе хорошего человека найти да пристроить
тебя поскорее.
Аграфена Кондратьевна. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у
тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу
ты, дьявольское наваждение! Али
ты думаешь, что я не властна над
тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у
тебя взгляд-то такой завистливый? Что
ты, прытче матери хочешь быть? У меня ведь недолго, я
и на кухню горшки парить пошлю. Ишь
ты! Ишь
ты! А!.. Ах, матушки вы мои! Посконный сарафан сошью да
вот на голову
тебе и надену! С поросятами
тебя, вместо родителей-то, посажу!
Аграфена Кондратьевна. Молчи, молчи, таранта Егоровна! Уступи верх матери! Эко семя противное! Словечко пикнешь, так язык ниже пяток пришью.
Вот послал Господь утешение! Девчонка хабальная! Мальчишка
ты, шельмец,
и на уме-то у
тебя все не женское! Готова, чай,
вот на лошадь по-солдатски вскочить!
Аграфена Кондратьевна. Выдешь, выдешь, голубчик
ты мой! Ну, поцелуй меня! (Целуются.) Ну, Христос с
тобой! Ну, дай я
тебе слезки оботру! (Обтирает.)
Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы
и потолкуем.
Фоминишна. Уж
и не знаю, как сказать; на словах-то
ты у нас больно прытка, а на деле-то
вот и нет
тебя. Просила, просила, не токмо чтобы что такое, подари хоть платок, валяются у
тебя вороха два без призрения, так все нет, все чужим да чужим.
Устинья Наумовна. Не больно спеши! Есть
и постарше
тебя.
Вот с маменькой-то покалякаем прежде. (Целуясь.) Здравствуй, Аграфена Кондратьевна! Как встала, ночевала, все ли жива, бралиянтовая?
Устинья Наумовна. Чай, об нарядах все. (Целуясь с Липочкой.)
Вот и до
тебя очередь дошла. Что это
ты словно потолстела, изумрудная?.. Пошли, Творец! Чего ж лучше, как не красотой цвести!
Липочка. Ах, какой вздор! Это
тебе так показалось, Устинья Наумовна. Я все хирею: то колики, то сердце бьется, как маятник; все как словно
тебя подманивает али плывешь по морю, так
вот и рябит меланхолия в глазах.
Устинья Наумовна. Да ишь
ты, с вами не скоро сообразишь, бралиянтовые. Тятенька-то твой ладит за богатого: мне, говорит, хотя Федот от проходных ворот, лишь бы денежки водились, да приданого поменьше ломил. Маменька-то
вот, Аграфена Кондратьевна, тоже норовит в свое удовольствие: подавай
ты ей беспременно купца, да чтобы был жалованный, да лошадей бы хороших держал, да
и лоб-то крестил бы по-старинному. У
тебя тоже свое на уме. Как на вас угодишь?
Устинья Наумовна. А есть у меня теперь жених,
вот точно такой, как
ты, бралиянтовая, расписываешь:
и благородный,
и рослый,
и брюле.
Устинья Наумовна. Да, очень мне нужно на старости лет язык-то ломать по-твоему! как сказалось, так
и живет.
И крестьяне есть,
и орген на шее;
ты вот поди оденься, а мы с маменькой-то потолкуем об этом деле.
Аграфена Кондратьевна. Хорошо бы это, уж
и больно хорошо; только
вот что, Устинья Наумовна: сама
ты, мать, посуди, что я буду с благородным-то зятем делать? Я
и слова-то сказать с ним не умею, словно в лесу.
Большов. Забежал
ты! А
тебе больно знать нужно! То-то
вот вы подлый народ такой, кровопийцы какие-то: только б вам пронюхать что-нибудь здакое, так уж вы
и вьетесь тут с вашим дьявольским наущением.
Большов. Сами знаете! То-то
вот и беда, что наш брат, купец, дурак, ничего он не понимает, а таким пиявкам, как
ты, это
и на руку. Ведь
вот ты теперь все пороги у меня обобьешь таскамшись-то.
Большов. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там, что хошь говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да со двора долой. Да
и самому-то, братец
ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы, лежа на боку,
и торговлю всю эту к черту. Да
вот и Лазарь идет.
Большов. А идет, так
и пусть идет. (Помолчав.) А
вот ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц для меня сделал, учел бы розничную по панской-то части, ну
и остальное, что там еще. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы, что ли, грешат, таскают родным да любовницам; их бы маленечко усовещивал. Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.
Большов.
Вот сухоядцы-то, постники!
И Богу-то угодить на чужой счет норовят.
Ты, брат, степенству-то этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую пазуху лезет!
Вот и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником». Ну, а этот как?
Большoв.
Вот какова торговля-то,
вот тут
и торгуй! (Помолчав.) Что, Лазарь, как
ты думаешь?
Подхалюзин. Языком-то стирал! Что
ты за пыль на зеркале нашел? Покажу я
тебе пыль! Ишь ломается! А
вот я
тебе заклею подзатыльника, так
ты и будешь знать.
Фоминишна. Уж пореши
ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь
ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж
и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да
и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей
вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну! Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то!
Большов. Ну ее, физиономию! А
вот я на
тебя все имение переведу; так после кредиторы-то
и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.
Вот выживем
тебя из дому, словно ворога из города, а там схватимся да спохватимся, да
и негде взять.
Большов. А об чем бы
ты это, слышно, разрюмилась?
Вот спросить
тебя, так
и сама не знаешь.
Устинья Наумовна. Нынче утром была. Вышел как есть в одном шлафорке, а уж употчевал — можно чести приписать.
И кофию велел,
и ромку-то, а уж сухарей навалил — видимо-невидимо. Кушайте, говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли — надо, мол, чем-нибудь порешить;
ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то: а он мне на это ничего путного не сказал.
Вот, говорит, подумамши да посоветамшись, а сам только что опояску поддергивает.
Устинья Наумовна. С чего это
ты взяла? Откуда нашел на
тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье —
и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится; по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни душа, коли лгу. Для
тебя золотого мало: подавай нам шитое жемчугом.
Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!
Аграфена Кондратьевна. Что ж, недаром же закуска-то приготовлена —
вот и закусим. А уж
тебе, чай, Устинья Наумовна, давно водочки хочется?
Устинья Наумовна.
Вот тебе, бабушка,
и Юрьев день!
Живите, как знаете — свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так
вот тебе, Лазарь, дом
и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем.
Подхалюзин. То-то, дурак!
Вот ты теперь
и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идти-с. Чем же мы не молодцы?
Вот сертучок новенький взяли да
и надели.
Подхалюзин. Ишь
ты, расходилась дворянская-то кровь! Ах
ты, Господи! Туда же, чиновница!
Вот пословица-то говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах
ты, Господи!
Вот и смотри на нее, дама какая!