Неточные совпадения
— Вестимо, не тому, Василий Фадеич, — почесывая в затылках, отвечали бурлаки. — Твои слова шли к добру, учил ты нас по-хорошему. А мы-то, гляди-ка, чего сдуру-то наделали… Гля-кась, како дело вышло!.. Что теперича нам за это будет? Ты, Василий Фадеич,
человек знающий, все законы произошел, скажи,
Христа ради, что нам за это будет?
— По рублику бы с брата мы поклонились вашей милости — шестидесятью целковыми… Прими, сударь, не ломайся!.. Только выручи,
Христа ради!.. При расчете с каждого
человека ты бы по целковому взял себе, и дело бы с концом.
— Когда из десяти Господних заповедей пять только останется, — сказал Дмитрий Петрович. — Когда
люди до того дорастут, что не будет ни кражи, ни прелюбодейства, ни убийств, ни обид, ни лжи, ни клеветы, ни зависти… Одним словом, когда настанет
Христово царство. А до тех пор?.. Прощай, однако, спать пора…
Чтение книг без разбора и без разумного руководства развило в нем пытливость ума до болезненности. Еще в лесу много начитался он об антихристе, о нынешних последних временах и о том, что истинная
Христова вера иссякла в
людях и еще во дни патриарха Никона взята на небо, на земле же сохранилась точию у малого числа
людей, пребывающих в сокровенности, тех
людей, про которых сам Господь сказал в Евангелии: «Не бойся, малое стадо».
Петровым крещеньем кончилось пятнадцатилетнее хождение Чубалова в странстве, ради обретения истинной правой веры
Христовой, ради отыскания «малого стада» избранных, но сокровенных
людей Божиих.
И с того часа он ровно переродился, стало у него на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого ученика
Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то вера, а в странстве да в отреченье от
людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья
людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Многие годы прошли в таком от
людей отчужденье, потом, умолен будучи слезными мольбами народа, да укажет ему прямой путь к правой жизни и к вечному спасенью, паче же памятуя словеса
Христовы: «Грядущего ко мне не иждену», стал отец Фотин нá дух принимать приходивших.
Тут пошли по народу слухи, что
люди те от истинного
Христа отреклись и к иному
христу прилепились, но что это за новый
христос, никто не знал и не ведал.
— Истинную правду вам сказываю, вот как перед самим
Христом, — вскликнул Терентий и перекрестился. — Опричь меня, других выходцев из хивинского полона довольно есть — кого хотите спросите; все они знают Мокея Данилыча, потому что
человек он на виду — у хана живет.
— Умалился корабль, очень умалился, — скорбно промолвил Николай Александрыч. — Которых на земле не стало, которые по дальним местам разошлись. Редко когда больше двадцати божьих
людей наберется… Нас четверо, из дворни пять
человек, у Варварушки в богадельне семеро. Еще
человека два-три со стороны. Не прежнее время, сестрица. Теперь, говорят, опять распыхались злобой на божьих
людей язычники, опять иудеи и фарисеи воздвигают бурю на
Христовы корабли. Надо иметь мудрость змиину и как можно быть осторожней.
Такие
люди, соединенные с духом Божиим, делаются подобными самому
Христу, сохраняя в себе постоянно силы духа и являя для всех духовные плоды, потому что когда они духом соделаны чистыми и непорочными — то невозможно, чтобы вне себя приносили они плоды злые.
— До времени не могу сказать о том, ваше благородие, а ежели решитесь вступить на правый путь, открою вам всю «сокровенную тайну», — сказал унтер-офицер. — Господь утаил ее от сильных и великих и даровал ее разумение
людям простым, нечиновным, гонимым, мучимым, опозоренным за имя
Христово…
Слыхал генерал Луповицкий чуть ли не от самой Катерины Филипповны, что в старые годы у Божьих
людей и
христос, и апостолы бывали из юродивых.
Снова кормщик сел у стола, выдвинул ящик, вынул книгу, стал ее читать. Все слушали молча с напряженным вниманием, кроме блаженного Софронушки. Разлегся юрод на диванчике и бормотал про себя какую-то чепуху. А Николай Александрыч читал житие индийского царевича Иоасафа и наставника его старца Варлаама, читал еще об Алексее Божием
человеке, читал житие Андрея
Христа ради юродивого. Потом говорил поучение...
Дуня остановилась в дверях, рядом с ней ее воспреемница Марья Ивановна. Божьи
люди запели церковную песнь. «Приидите поклонимся и припадем ко
Христу». Дьякон Мемнон так и заливался во всю мочь богатырского своего горла.
Слышит, что и теперь у подошвы Арарата новый
христос Максим, пророк, первосвященник и царь
людей Божьих, слышит, что он короновался и, подражая царю Давиду, с гуслями в руках радел на деревенской улице.
— Говорила, что сказанья о сошествиях Саваофа и
христах сложены не для нас, а для
людей малого веденья, — ответила Варенька.
И воцарился Максим над
людьми Божьими, венчался царским венцом, и надел багряницу, и под открытым небом на улице деревни Никитиной скакал и плясал по-давыдовски, на струнах-органах возыгрывал, и, ставши
христом, приял чин первосвященника и пророка над пророками.
— Когда бываю восторжен духом, мои речи еще трудней понять. Сочтешь меня ума лишенным, богохульником, неверным… И все посмеются надо мной и поругаются мне, и будет мое имя проречено. Орудием яко зло нечистого сочтут меня,
человеком, уготованным геенне огненной! — сказал Егор Сергеич. — Дан мне дар говорить новыми язы́ки; новые законы даны мне. И те дары получил я прямо из уст
христа и пророка Максима.
Заводил я об этом разговоры с самим Максимом,
христом закавказских Божьих
людей и верховным их пророком, но он отмалчивался.
— Такие же, как сказанья про «верховного гостя», про стародубского
христа Тимофеича, про мученицу Настасью Карповну, — едва заметно улыбнувшись, ответил Денисов. —
Людям «малого ведения» это нужно — сказанья о чудесном их веру укрепляют.
— Да, в великороссийской, — твердо ответил Герасим Силыч. — Правда, есть и церковные отступления от древних святоотеческих обрядов и преданий, есть церковные неустройства, много попов и других
людей в клире недостойных, прибытками и гордостию обуянных, а в богослужении нерадивых и небрежных. Все это так, но вера у них чиста и непорочна. На том самом камне она стоит, о коем
Христос сказал: «На нем созижду церковь мою, и врата адовы не одолеют ю».
Неточные совпадения
— Врешь, чертов Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь, собака! Ты и
Христа распял, проклятый Богом
человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и смерть! — И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
«Садись, Кукубенко, одесную меня! — скажет ему
Христос, — ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде
человека, хранил и сберегал мою церковь».
Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и чудотворца, т. е.
человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей жизни самую опасную и трогательную — роль провидения, намечался в Грэе еще тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук
Христа, т. е. попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра.
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих
людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса
Христа.
Клима подавляло обилие противоречий и упорство, с которым каждый из
людей защищал свою истину.
Человек, одетый мужиком, строго и апостольски уверенно говорил о Толстом и двух ликах
Христа — церковном и народном, о Европе, которая погибает от избытка чувственности и нищеты духа, о заблуждениях науки, — науку он особенно презирал.