Неточные совпадения
Мрачен, грозен, властен стал с другими, скуп, суров, неподступен для всех подначальных. С утра до ночи черною, хмарою тучей ходил, но
как только взглянет на отца веселыми синенькими глазками Дуня — он тотчас просияет, и
тут проси у него что хочешь.
— Оченно бы это хорошо было, Марко Данилыч, — обрадовалась Дарья Сергевна. — Тогда бы настоящая у вас служба была. Все бы нашего согласу благодарны вам остались. Можно бы старицу позвать да хоть одну белицу для пения… Старица-то бы в соборную мантию облеклась, белица-то демеством бы Пасху пропела…
Как бы это хорошо было! Настоящий бы праздник тогда!.. Вот и Дунюшка подросла, а заправской Божьей службы еще и не слыхивала, а
тут поглядела бы, хорошохонько помолилась бы. Послушала бы певицу…
— Чего
тут раздумывать? — нетерпеливо вскликнул Марко Данилыч. — Сама же ты, матушка, не раз говорила, что у вас девичья учьбá идет по-хорошему… А у меня только и заботы, чтобы Дуня,
как вырастет, была б не хуже людей… Нет, уж ты, матушка, речами у меня не отлынивай, а лучше посоветуй со мной.
Каждый Божий день девицы вечером чай кушать к ней собираются, и
тут она поучает их,
как надо жить по добру да по правде, по евангельским, значит, заповедям да по уставам преподобных отец…
Дурно ей было, на простор хотелось, а восточный человек не отходит,
как вкопанный сбоку прилавка стоит и не сводит жадных глаз с Дуни, а
тут еще какой-то офицер с наглым видом уставился глядеть на нее.
— Власть ваша, Марко Данилыч, — дрожащим голосом проговорил приказчик, — а только вот,
как перед самим истинным Богом, мы
тут нисколько не причинны… Хоша весь караван извольте обойти — у всех сушь жидковата, твердой в нынешнем году нигде не найдете.
— Смирится он!..
Как же! Растопырь карман-от! — с усмешкой ответил Василий Фадеев. — Не на таковского, брат, напали… Наш хозяин и в малом потакать не любит, а
тут шутка ль, что вы наделали?.. Бунт!.. Рукава засучивать на него начали, обстали со всех сторон. Ведь мало бы еще, так вы бы его в потасовку… Нечего
тут и думать пустого — не смирится он с вами… Так доймет, что до гроба жизни будете нонешний день поминать…
—
Какие тут покупатели? — промолвил он.
Дошло дело и до квасу на семи солодах и до того,
как надо печь папушники, чтоб были они повсхожее да попышнее, затем перевели речь на поварское дело —
тут уж ни конца, ни краю не виделось разговорам хозяюшек.
— Уж
как мне противен был этот тюлень, — продолжал свое Смолокуров. — Говорить даже про него не люблю, а вот поди ж ты
тут — пустился на него… Орошин, дуй его горой, соблазнил… Смутил, пес… И вот теперь по его милости совсем я завязался. Не поверишь, Зиновий Алексеич,
как не рад я тюленьему промыслу, пропадай он совсем!.. Убытки одни… Рыба — дело иное: к Успеньеву дню расторгуемся, надо думать, а с тюленем до самой последней поры придется руки сложивши сидеть. И то половины с рук не сойдет.
—
Какое же касательство может быть Китаю до сундучников? — с удивленьем и почти с недоверьем спросил Зиновий Алексеич. — Пущай бы их там себе воевали на здоровье, нам-то
какое тут дело?
— Хвоста судачьего не продавывал, — с досадой ответил Марко Данилыч. — Всего пятый день караван на место поставили.
Какой тут торг?.. Запоздал — поздно пришел, на самом стрежне вон меня поставили.
— Замолчишь ли?.. — из себя выходя, во все горло закричал Орошин и так стукнул по столу кулаком, что вся посуда на нем ходенем заходила. — Чего смыслишь в этом деле?..
Какое тут есть твое понимание?..
— Постой, погоди! — спешно перебил Смолокуров. — Денек-другой подожди, не езди к Орошину… Может, я сам тебе это дельце облажу… Дай только сроку… Только уж наперед тебе говорю — что
тут ни делай,
каких штук ни выкидывай — а без убытков не обойтись. По рублю по двадцати копеек и думать нечего взять.
Вспомнилось
тут Меркулову,
как иные не очень богатые люди от рыбного товара в короткое время делались миллионщиками.
— На то кредит… Без кредиту шагу нельзя ступить, на нем вся коммерция зиждется… Деньги что? Деньги что вода в плесу — один год мелко, а в другой дна не достанешь, омут.
Как вода с места на место переливается, так и деньги — на то коммерция! Конечно,
тут самое главное дело: «не зевай»… Умей, значит, работáть, умей и концы хоронить.
—
Какое же
тут горе Манефе?.. — удивился Марко Данилыч. — Не в черницы же она ее к себе прочила.
— Что это вы вздумали? Это на что? Эх, грозы-то на вас нет!
Как вам это не стыдно, Петр Степаныч, в такой изъян входить? Не могли разве мы покататься в простой косной? Гляди-кась чего
тут понаделали!.. Ах, господа, господа! Бить-то вас некому!
—
Какое же
тут богохульство? — с живостью возразил Зиновий Алексеич. — Год на год, век на век не подходят. Всякому времени довлеет злоба его. Тогда надо было кабалу, теперь другое дело. Тогда кабала была делом благословенным, теперь не то.
Так говорил едва слышно Марко Данилыч, а Доронин слушал его и молчал. И
тут впало ему в голову: «С чего это он так торопится и ни с кем про тюленя говорить не велит? Уж нет ли
тут какого подвоха?»
Тут, батюшка Марко Данилыч, и не с таким здоровьем,
как матушкино, до смертного часа недолго, а она ведь у нас на Пасхе-то все едино, что из мертвых восстала…
Когда Марко Данилыч распивал лянсин с матерями, бойко вошел развеселый Петр Степаныч. Здороваясь с хозяином, взглянул на стариц… «Батюшки светы! Мать Таисея! Вот встреча-то! И Таифа
тут же. Ну, — думает себе Петр Степаныч, —
как они про свадьбу-то разнюхали да про все Марку Данилычу рассказали!.. Пропадай тогда моя головушка долой!» И веселый вид его смутился. «Не прогнал бы, не запретил бы дочери знаться со мной», — думал он про себя.
— Моя вина, матушка, простите, ради Христа! — молвил на то Самоквасов. — Дело-то больно спешное вышло тогда. Сеня и то всю дорогу твердил,
как ему было совестно не простившись уехать. Я в ответе, матушка, Сеня
тут ни при чем.
— Помнишь, матушка Манефа тогда в Шарпан уехала, а Василья-то Борисыча ко мне перевела на время отлучки. Он в тот самый день и пропади у нас, а
тут неведомо
какие люди Прасковью Патаповну умчали… Слышим после, а это он ее выкрал да у попа Сушилы и побрачился.
— А к тому мои речи, что все вы ноне стали ветрогоны, — молвила мать Таисея. — Иной женится, да
как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели наш поп венчал,
как доказать ей, что она венчана жена? В
какие книги брак-от записан? А
как в великороссийской повенчались, так уж
тут, брат, шалишь,
тут не бросишь жены, что истопку с ноги. Понял?
—
Как же это не убиваться, сударь ты мой,
как ей не убиваться? — отвечала Таисея. — Ведь ославилась обитель-то. То вдова сбежит, то девку выкрадут!.. Конечно, все это было, когда матушка в отлучке находилась, да ведь станут ли о том рассуждать?.. Оченно убивает это матушку Манефу. А
тут еще и Фленушка-то у нее.
— Чего
тут не понять? Не хитрость
какая! — с усмешкою молвил Корней. — На кривых, значит, надобно его объехать? Это мы можем. Володеров-от при чем же
тут будет?
Самому бы идти к другу-приятелю, да то вспало на ум, что, ежели станет он спешить чересчур, Доронин, пожалуй, подумает: нет ли
тут какого подвоха.
— По-моему,
тут главное то, что у него, все едино,
как у Никитушки, нет ни отца, ни матери, сам себе верх, сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем выжила, стало быть, ему не будет помеха. Потому, ежели Господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.
— Ты не кипятись; печенка лопнет. Посылай-ка лучше за паузками, авось найдешь за Саратовом, а не то за Самарой.
Тут три таких артели,
как наша, ничего не поделают. Ишь
как вода-то сбывает, скоро баржи твои обсохнут совсем.
— Ведь вот поди ж ты
тут. У нас в Волге этой селедки видимо-невидимо, а такой,
как голландская, не водится, — молвил Марко Данилыч.
Англичанин из Америки был
тут —
как бишь его?..
Тут у него в горе выходы вырыты были, и
каких богатств
тут не было схоронено.
— Узнавать-то нечего, не стоит того, — ответил Морковников. — Хоша ни попов, ни церкви Божьей они не чуждаются и,
как служба в церкви начнется, приходят первыми, а отойдет — уйдут последними; хоша раза по три или по четыре в году к попу на дух ходят и причастье принимают, а все же ихняя вера не от Бога. От врага наваждение, потому что, ежели б ихняя вера была прямая, богоугодная, зачем бы таить ее? Опять же
тут и волхвования, и пляска, и верченье, и скаканье. Божеско ли это дело, сам посуди…
— Зачем обманул? Обещался к концу недели, а сам
как снег на голову…
Тут хлопочут, стараются,
как бы получше встретить его, подарки готовят, время рассчитывают по минутам, а он — прошу покорно!.. Невестины подарки ведь только к субботе поспеют.
— Ничего
тут: «
как смеешь»!.. Куда идешь? — грубо ухватив Дмитрия Петровича за руку, с угрожающим видом кричал коридорный.
— Побыть бы тебе в моей шкуре, так не стал бы подшучивать, — сказал на то Меркулов. — Пишут: нет никаких цен, весь товар хоть в воду кидай… Посоветоваться не с кем…
Тут не то что гривну, полтину с рубля спустишь, только хоть бы малость
какую выручить… Однако ж мне пора… Где сегодня свидимся?
—
Как же?.. Ты приедешь… встреча…
тут не до сторонних… Стеснишь… Совестно как-то…
— Тебе-то, Ермило Матвеич,
какое тут горе? — сказал Самоквасов. — Ты не старец, дом твой не обитель, тебя не тронут.
— Третье лето так прошло у нас, каждое лето пуще и пуще он ко мне приставал, бежала бы я с ним и уходом повенчалася, а я каждый раз злее да злее насмехалась над ним. Только в нынешнем году, вот
как в Петровки он был здесь у нас, стало мне его жалко… Стала я тогда думать: видно, вправду он сильно меня полюбил… Больно, больно стала жалеть его — и тут-то познала я, что сама-то люблю его паче всего на свете.
А
тут поскорости,
как стал Патап Максимыч свои басни плести, будто по его хотенью то дело состряпалось, про Сеньку и толковать перестали.
Как тут с ума не сойти?..
— Четыре, — перебил Феклист. — Четвертой-эт позади. С руки
тут им будет — потаенного ли кого привезти, другое ли дельцо спроворить по ихнему секту, чего лучше
как на всполье. И овраг рядом, и лес неподалеку — все
как нарочно про них уготовано… Нашему брату, церковному, смотреть на них, так с души воротит… Зачем они это живут… К чему?.. Только небо коптят… А пошарь-ка в сундуках — деньжищ-то что? Гибель!..
Не тут-то было — Феклист, а пуще его дородная и сильно к вечеру под влиянием настоечки разговорившаяся Федоровна, перебивая друг друга, стали ему предлагать разные снадобья, клятвенно заверяя, что от них всякую болезнь с него
как рукой снимет.
Но
тут же и правит себя… «
Как же было стерпеть,
как воздержаться?»…
А
тут,
как нарочно, разные слухи пошли по ярманке: то говорят, что какого-то купчика в канаве нашли, то затолкуют о мертвом теле, что на Волге выплыло, потом новые толки: там ограбили,
тут совсем уходили человека…
— Вот
какие вы ноне стали ветрогоны! Вот за
какими делами по богомольям разъезжаете! Святые места порочите, соблазны по людям разносите! Не чаяла я таких делов от Петра Степаныча, не ожидала… Поди вот
тут, каков лукавец! И подумать ведь нельзя было, что за ним такие дела водятся… Нехорошо, нехорошо, ой
как нехорошо!
Как ни уговаривала ее Аграфена Петровна, что убиваться
тут не из чего, что мало ль
какие могли у него дела случиться, мало ль зачем вдруг ехать ему понадобилось, Дуня речам ее не внимала, а все больше и больше тосковала и плакала.
—
Как не поспеть зáсветло, — сказал Ермолаич. — Далеко ли
тут? Для братана, что ли? — примолвил он, бегло взлянув на записку.
Как тут не пойти под о́конья?..